Летопись авантюриста

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
АНГЕЛ ЖИЗНИ
Любой победе на смену приходит беда… любую радость сменяет тоска… И чем выше подъём, тем обрывистей спуск…
Но и в беде уже таится победа. Сама этимология слова «победа» - после беды… по беде…
Так бывает всегда.
Мудрые китайцы создали учение Дао – борьба противоположностей с попеременным успехом… она рождает единство… На символе – знак, на котором чёрная и белая рыбы пожирают друг друга с хвоста, вращаясь в кольце… В белой рыбе – вкрапление чёрного глаза, в чёрной – вкрапление белого.
Этим сказано всё!
В каждом взлёте уже есть вкрапленье падения… И в каждом падении – взлёт.
Поэтому нам так спокойно бывает на дне и так тревожно – на пике.
Это – принцип Вселенной.
Симметрией связано всё.
Любой перекос – хоть влево, хоть вправо – на бесконечном отрезке пути всё поглощает собой… Такой мир был бы примитивен и прост. Всё – в один цвет. В один звук. В один бок. К счастью – это не так.
Физик Ньютон обобщил это в закон. Любое действие рождает противодействие, равное ему по силе, но противоположное по направлению.
Симметрия управляет Вселенной.
Также – с людьми. Любой внимательный человек может заметить такие вехи у себя на пути. В Писании сказано: «Всякая радость земная печали причастна…» Я это в точности испытал на себе.
После казни Ткача я правдами и неправдами добрался до Украины. Теперь это была отдельная другая страна, переставшая быть частью России. Меня такое было на руку... Хотя правовое поле и продолжало быть общим, но всё же… У России был своих забот полон рот – сумел уйти – уходи, но больше не попадайся. Это означало, что возвращаться нельзя. Будут ли ловить меня на Украине? Скорей всего будут… но очень пассивно. Нельзя жить дома по месту прописки – это могут пробить. Ну и попадать в ментовку нельзя – это тоже пробивка. Даже – случайно. Можно стоять на остановке, где кого-то побили и случайно попасть… Такое – недопустимо. Теперь за этим надо следить…
Я поехал жить в Мариуполь, где у жены оставалась квартира. Пару слов о жене. Я жениться не собирался. Вообще. Блатному жена – это тягость. Так в случае атаса – собраться – только подпоясаться, а с женой – посложнее… В крайнем случае – уж лучше подруга. Такая, чтобы всё понимала… Мы так и жили с женой… Прошло пару лет – она забеременела, я настоял на аборте… Когда забеременела ещё раз – за ребёнка встала горой моя мама. Тяжело вам на Севере – отдайте ребёнка. Если убьёте – я покончу с собой. Подарите мне внука! Я знал свою маму… она – сильная духом… мы повиновались. Ребёнка отвезли к маме в Днепропетровск… Ну, а чтобы не был незаконнорожденным – расписались. Вот такая семья… Впрочем, я и маме, и жене – благодарен. Прозрение пришло спустя годы…
В Мариуполе поехал к блатным. С Севера у меня была рекомендация от воров в законе. И телефоны Зятька и Каро. В случае чего – они бы за меня поручились. Но хватило и просто рассказа. Так соврать и такое сочинить – невозможно. Тем более, что даже на Украине – воровские дела на слуху… Ваня Хан – положенец Мариуполя – знал о смерти Резо… Приехать не смог, но был в курсе всего… Мы разговорились…
Структура преступного мира здесь отличалась… Всё решали не воры в законе, а деньги и связи с ментами. Кучма создал силовые структуры, и дал им всю власть – с середины девяностых они успешно истребляли братков, так, что к концу девяностых было уже всё под ментами. Менты встали на место бандитов, подчинив их себе. И сами решали – кому из них жить, кому – в тюрьму, а кому – умереть… Жить разрешали лишь тем, кто работал на них… И то – до поры…
Ване Хану – оставалось недолго…
Но тогда он этого не понимал. Вот и предложил мне «работать»… Мариуполь был город курортный – жемчужина Азовского моря… Сюда стекался народ со всего СНГ… На каждом шагу – обменные пункты валюты – по-блатному – канторы. Под ними крутились кидалы… Всё это было не ново, но народ попадался… Кидалы делают ставку на жадность. Всегда. Давая чуть больше, чем кантор. Жадные люди клевали. И, не успев моргнуть глазом, становились жертвой кидка. Жаловаться было нельзя. Незаконная покупка и продажа валюты была запрещена. Только – через обменные пункты. Кидала сворачивал вчетверо стодолларовую купюру обратившегося за обменом лоха, и она становилась неотличимо похожа на так же свёрнутую «единичку» - однодолларовую купюру, которую держал, прижав пальцем снизу к барсетке. В это время кричали «атас!» или подходил «отводящий» под видом мента… Кидала менял купюры местами и прижатой сверху к барсетке оказывалась уже не сотка, а единичка – сотка занимала её место под барсеткой внизу. Лох, разумеется, отвлекаясь «атасом», этого не замечал. Этот фокус назывался «переворотом». И действовал – бесперебойно. Лох, получив обратно «свою» же купюру – рвал на утёк… И лишь пару кварталов спустя – понимал… Менты были в доле. Если такой потерпевший к ним обращался – они на него тут же надевали «браслеты» и вели в подотдел… В милиции сбивали с него ещё денег за НВО (незаконные валютные операции) и отпускали… Блатные такого по понятиям поддержать не могли – сам виноват – лоханулся… Человек, грустя, вместо отдыха часто отправлялся домой… Бывали отчаянные, которые хотели силой вернуть... На подхвате стояла бригада боксёров, как раньше в напёрстки… и забивала человека в асфальт… В итоге его снова забирали менты… Всё работало бесперебойно.
Предложенная мне Ваней Ханом работа заключалась в том, чтобы ходить по кидалам и собирать деньги в общак. Вроде – почётно. По-блатному – всё так… Но для меня это был пережиток… Мне даже в юности, когда играли в напёрстки, было жалко лохов… Наверное потому, что я такой, как они… Сказать об этом не мог – было стыдно… По тем понятиям лох и существовал для того, чтобы братва могла жить… Но я не мог видеть, когда мужчина, согнувшись под тяжестью бессильной обиды, глядя в пол, уходил… Мне хотелось догнать и отдать! Это было недопустимо постыдно. Вот и молчал… Но делать такое не мог. По мне уж лучше откровенный налёт! Когда ты открыто нападаешь с обрезом, рискуя встретить отпор! Большие деньги почти всегда хорошо охраняют… Так по крайней мере – честнее…
Никогда не любил крадунов (воры – это нечто другое) и кидал…
Это было – во-первых…
Во-вторых, такая «работа» была похожа на работу билетёра в трамвае. Ходи, собирай, передавай, опять собирай… Чем не кондуктор трамвая?
Я этого делать не мог. Особенно после Крайнего Севера, где работал с Ворами…
Наступало падение вниз… Как неизбежность по Дао – после многих побед и высот…
Я скатился до самого дна…
А что мне было ловить?
На работу пойти я не мог, заняться бизнесом – тоже… для всего этого нужны были документы, деньги и связи… ничего из этого у меня не было и не предвиделось… плюс – розыск… Мои опасения подтвердились – менты были с проверкой у матери в Днепропетровске. Значит – искали… Куда ещё мне было идти?
С преступным миром, как оказалось, - мне не по пути… быть билетёром в трамвае как-то не улыбалось… Единственный в городе вор в законе Тесак был или под кайфом, или лечился от ломок и был недоступен… Да и о чём было с ним говорить? Реальной власти он не имел – всё решал Ваня Хан и менты…
Что делать дальше – я не понимал…
Это было хуже тюрьмы.
Во дворе дома сидели такие же бедолаги, как я… обломки людей… Но у них были глаза… в глазах была жизнь и тоска… И, как оказалось – готовность помочь… хотя бы выслушать и рассказать о себе… А что ещё надо? Это спасало в тюрьме. Этого искали, но не находили в аду… Потому и ад, что абсолютно пустой… человек там один… один на один с проклятым собой… Если человек не один, значит – это не ад… в худшем случае – преддверие ада… в аду сам с безысходным собой… в аду – вой…
Я начал пить… По жизни я видел не раз, как спиваются русские люди… заливают тоску в надежде забыться, уснуть, умереть… Я всегда считал таких слабаками… И вдруг сам оказался таким…
Пустота…
Для того, чтобы пить денег оказалось не надо. Напоят и так… если заслужил уважение… Когда в таких кругах уважают, говорят – «человек»… это значит, что ты ещё кем-то остался…
Мой район назывался «аэродром». Там действительно во время войны был аэродром… сейчас – пустырь и дома… Если бывает депрессивный район, то это был именно он… там ютились собаки, алкоголики и наркоманы… Сама атмосфера веяла безнадёжной тоской… всё было пропитано скорбью…
Не верьте радости хронически пьющих людей. Им очень плохо. Поверьте… Пьяным весельем просто притупляется боль. Чтобы утром возникнуть опять… и опять… Эта боль разрушает и сводит с ума… в крайне фазе доводя до самоубийства.
Иногда из Днепропетровска приезжала жена, привозила продукты и деньги… но опять возвращалась к ребёнку…
Я жил одним днём.
Этот день начинался ещё до рассвета. На лавке под окнами уже сидели Грыня и Виталька Француз… оба в прошлом, кстати, весьма достойные люди…Мы нахохлившись, как воробьи, шли похмеляться в «аптеку». Так мы называли кулинарию, точнее – пристроенный сбоку буфет… он открывался затемно и закрывался в обед. Нас это спасало. Тётя Тома давала водку нам в долг, возвратить вовремя – было святое… Закрытый в «аптеке» кредит равносилен был смерти… Мы этого не допускали. Часов в одиннадцать дня, накачанные водкой и солёными огурцами, мы перемещались на «Чебурду» - в чебуречную кварталом выше… Там продолжали пить и пытались хоть что-нибудь съесть. В «Чебурду» стекались все обречённые люди – кого-то погнали с работы… кто-то откинулся с зоны… кто-то развёлся с женой… кто-то просто решил пропить аванс или получку… Все стекались сюда… Это был водоворот… сосущая души воронка… Узнавший дорогу – редко возвращался назад. Ну, а мы – встречали и отжимали…
Никогда бы не поверил, что так можно катиться годами…
Француз с Грыней – катились…
Так прошёл год.
А я всё никак не мог сдохнуть.
Все считают, что наркотики хуже спиртного. Позволю с этим не согласиться. Я лет пятнадцать просидел на самодельном героине – ацетоморфине – но выглядел всегда моложе своих лет. За год алкоголизма я потерял человеческий облик. У меня выпали волосы… зубы… притупились глаза… стали дрожащими руки… Я искал смерти, но – не находил... Это было проклятье.
Я вспомнил Ильдара…
Где же ты, мой Ангел смерти?
Явись!
Но он не являлся. А я продолжал влачить никому не нужную жизнь…
Жена на лето приняла магазин в Виноградном. Это – рыбацкий посёлок на побережье. Там жили пираты. И сдавали туристам жильё… Берег был дикий, но очень удобный… Чем не курорт? Люди отдыхали там целое лето…
Жена настояла, чтобы мы ехали вместе. Мне было пофиг – я согласился… Она приехала с сыном. Я смотрел на это белокурое чудо, и мне было странно… Мой сын. Мой… Я не понимал… Он был очень умный ребёнок. Вёл вполне взрослые речи и задавал непростые вопросы. Мы начинали дружить…
Я боялся этой преграды.
Мне не нужна была жизнь. И до смерти оставалось немного – хотелось добить… И тут вдруг – ребёнок.
Мой сын.
Это всё спутало и перемешало.
Я не мог в жизни сделать несколько вещей. Самое невозможное – предать дружбу. Это было во мне, как душа. Расстаться с которой – означало смерть тела. Я не мог бросить друга в беде. Просто не мог… А тут вдруг – ребёнок. Мой друг. И я его единственный друг. Я должен жить, хотя бы для того, чтобы закрыть его собой… своим телом… Он мне рассказывал самые главные вещи. И я ему тоже. Он мне верил. И как после этого я мог просто уйти?
Я просил Бога послать мне Ангела смерти, а Бог послал – Ангела жизни.
Я это понял потом…
Будь что будет – я еду домой!
Пусть – тюрьма! Это лучше, чем бесславная смерть.
Я с Азовского моря уехал с семьёй в Днепропетровск.
Это значило – мы будем жить!

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ЧУЖОЙ ДЕТЕКТИВ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Зачем людям нужны детективы?
Затем, чтобы хоть как-то скрасить свою унылую серую жизнь… череду будней, сменяющих пустоту выходных… Прожить яркую, полную рисков, пусть и чужую, но интересную жизнь… И скоротать хоть как-то свою.
Какое страшное выражение: «скоротать свою жизнь»…
В тюрьмах и лагерях действует принцип «день-ночь – сутки прочь», этот принцип помогает там выжить… пропустить мимо ещё один каторжный день, хоть немного приблизившись к цели… Цель – свобода! И это делает осознанным коротание жизни в тюрьме.
Но как бесцельно выглядит этот же принцип в миру. Он сам превращается в цель. Цель не «приблизить», а «скоротать». Цель действительно невозможно приблизить, когда её нет. Так живут миллионы людей…
Я всегда рвался к цели… безудержной… дикой… прекрасной… Эта цель была – сделать стабильной и радостной жизнь. Превратив в рай её уже на земле и закрепив так, что уже не отнять. Сделав целью не итог, а процесс… и устремив его в бесконечность… Те, кто борется за богатство и власть – тоже идут к этой цели. Но даже сами себе порой в этом не сознаются. Обманув себя и людей стремлением к какой-то идее… борьбой за лучшее будущее – кто для детей, кто – для всех в мире людей…. Лицемеры! На деле же – лишь дорвавшись до власти – предаться всем наслаждениям, которых лишались в борьбе… со всей алчностью стараясь всё наверстать… и закрепить – кто капиталом, кто наследственной властью, кто – и тем, и другим… В этом – сущность человеческой жизни. Как следствие падшей природы. И никто из людей не смог обминуть этот путь… Пришёл Бог… отдал Себя за людей… призвал сменить землю на Небо… Но об этом мало кто знал… и даже, кто знал – старались быстрее забыть… потому что всё Его учение противоречило нашей падшей природе, что делало это учение невыполнимым… Надо было измениться внутри. Но ТАКОЕ было невозможно даже под страхом смерти… смертная казнь, напугав, не смогла научить человека не врать, не воровать и не убивать… сделав его лишь изобретательнее и хитрее.
Всё это загоняло в тупик. Ведь в случае недостижения поставленной цели, человек оставался ни с чем… Что ему делать, если он отстранён от борьбы? Если стал аутсайдером и ренегатом? Если всеми гоним? Тут, казалось бы, самое время – поднять взоры к Небу… Там найти высший ответ. Сменить вектор… пойти к новой цели… Но оковы вериг на ногах – тянут ко дну – и на земле места нет, и на Небо не в силах… Так человек начинает коротать свои дни… Стараясь хоть чем-то украсить постылую жизнь… пусть даже – приобщившись к чужой… Так люди начинают читать детективы.
Я читал детективы полгода подряд, закрывшись у матери в маленькой спальне. Весь мир сомкнулся пределами стен… Мне больше некуда было идти… Меня искала милиция двух государств, в случае малейшей поимки мне светил этап на Тюмень и пятнадцать лет лагерей. Это делало невозможным выход наружу. Здесь, в маленькой спальне, меня никто не найдёт. Мама – единственный друг на целой земле. Но только сейчас понимаю, как страшно для матери видеть неудачника-сына… Какая любовь нужна, чтобы это принять! Принять без упрёка… без попытки избавиться, выгнать… Просто принять. На ТАКОЕ способна лишь мать… Сидя ещё на общем режиме, видел не раз, как от попавших на зону парней, уходила жена… Но мать – никогда. Это стало главной темой тоскливых и жалостных песен:
«А на суде, руки разбросав…
Как чайка крылья – старенькая мама…
Меня молила, падая в слезах…
Чтоб я сказал им всё, что я упрямый…
Ах, мама, мама, ты мой адвокат…
Любовь не бросишь мордой в снег апрельский…
Сегодня ж выведут на тёмный двор солдат…
И старшина скомандует им – целься…»
Я сидел в маленькой спальне и коротал свою жизнь… Может надо было всё-таки добить себя алкоголем? Или сорваться с катушек и устроить разнос? Пойти прогибать окружающий мир под себя до конца? В тюрьму не хотелось… уж лучше – под пули… Но и нарваться на пулю было в такой ситуации негде… Вот и читал ночами напролёт детективы, проживая чужую интересную жизнь… вместо унылой своей. В одной из книг Чейза был такой эпизод, где персонаж так устал от одиночества и пустоты, что хотел совершить преступление, чтобы хоть полиция занялась им, уделила внимание, увидела в нём человека… Нечто подобное происходило теперь и со мной… Но просто ограбить киоск меня не прельщало… А сделать что-то серьёзное – не было как и не было с кем… Нужен был хоть какой-то толчок.
Иногда приходил племянник Виталик и приносил героин. Он работал следователем прокуратуры и отжимал на наркотики подвластных ментов – у них этого «добра» было навалом. Мы кололись... курили… молчали… Виталька не мог мне помочь… Разве что – покатать по городу в затонированной служебной машине… Розыск снять он не мог. Да и было ему не до меня… У него была своя интересная жизнь – спасибо, что хоть иногда заезжал… Меня не было в Днепропетровске почти десять лет… Мои друзья –кто погиб, а кто – сидели в тюрьме… Да и перед отъездом на Север я так наследил, что в ментовку попадать мне было нельзя… Старые дела могли затянуть больше текущих… Где искать новых друзей? Вот и сидел, как затворник, один…
Это меня и ломало, и угнетало…
Уже потом, сидя в зоне на строгом режиме, даже в карцерах-одиночках, я вспоминал это время, как самое худшее зло... В зоне опять была цель – дойти до свободы. В маленькой спальне был сплошной суицид. Я коротал свою жизнь…
Усугублялось стремление к смерти ещё и тем, что Виталик, будучи дежурным по городу от прокуратуры, вывозил меня на убийства и самоубийства – эпизоды, которые милиция без прокуратуры решать не могла. Вот я тогда насмотрелся смертей! Виталик хотел хоть как-то мой удел разукрасить – вот и старался, как мог. Ментам и в голову не приходило, что хмурый человек в кашемировом длинном пальто – беглый опасный преступник. Думали – сотрудник прокуратуры. Даже подходили ко мне на эпизодах за каким-то советом… Я молча кивал… Виталик не советовал мне вступать в разговоры. Я с важным видом молчал…
Лики смерти долго не оставляли в покое… Они приходили ночами и звали с собой… Вот тогда я и начал молиться… Сумбурно… своими словами… страх суицида гнал меня прочь... Ёжась до мурашек по коже, я вставал в темноте и шёл включать свет… Это было до ужаса страшно… Липким хладом вжималась в меня темнота… то ли шелест листвы за окном, то ли шёпот на ухо тех мертвецов… Я лихорадочно шарил руками в поисках света… иногда казалось, что не выдержит сердце… включив свет, взирал на стене на икону. Там человек молился, положив руки на камень… В чёрном небе была видна чаша… Я думал – это какой-то святой… Почему-то – Давид… Иконы с Христом раньше видел, но Он мне казался другим… даже подумать не мог… Я смотрел на икону, и пустота отступала… Я ложился при включенном свете и не мог уснуть до утра… Так, наверное, сходят с ума…
Утром вроде всё отступало…
Я, уже ничего не боясь, шёл гулять… Арестуют – так тому значит и быть! Лучше жизнь в тюрьме, чем смерть в душной спальне.
Я стоял на углу и курил… Мимо проносились машины… Вдруг одна с визгом остановилась… это была спортивная иномарка-купе, из неё вышел мой старый приятель и кинулся меня обнимать. Мы с Аликом Пелей сидели в тюрьме. Прошло десять лет, и вдруг – встреча! Вот тебе на!
Мы прокатались почти до утра… разговорам не было края-конца… Алик забирал какие-то деньги… что-то кому-то давал… потом ехали дальше… Оказалось – он торговал героином. Героин был ментовский. Его шеф работал в городском УВД. Это было обычное дело…
Алик жил на Петровке в огромной квартире. Всё было обставлено по высшему классу… молодая жена и ребёнок… дом – полная чаша… Жена думала – он бизнесмен. Я поддерживал тему…
Потом смотрели видеофильмы… На одной из кассет была весёлая гулька с катанием на корабле… Это был день рожденья Охоты. Охота был днепровский авторитет – бритоголовый бандит в костюме с бабочкой и в белой рубахе… Ещё была музыка, шампанское, пьяные крики и красивые бабы… Одним словом – буржуи. Тогда так было модно…
– Что случилось, братан? Почему вы распались?
Оказалось – семья. Алик, женившись, решил устраниться… Но теперь, похоже – жалел… Доход с героина был хоть и приличный, но скучный… Раньше было куда веселей…
Я остался в гостях и засыпал на диване… Видик сам отключился и стал… А мне долго ещё виделись люди и весёлая пьянка на корабле… так хотелось утонуть в этой жизни… раствориться в ней с музыкой, девками и весёлой братвой… Как же я за всем этим истосковался... как же я долго страдал… Ради такой жизни я готов был на всё. Страха больше – как не бывало… Мне снилось, что я качался на облаках, а внизу – чёрной тенью – мариупольский пьяный угар… одинокий затвор в тесной спальне… зовущие с собой мертвецы… Но я птицей летел дальше к свету… и чёрные тени – иссякли… Мне было хорошо на душе…
Я проснулся раньше других и пошёл в Пелин спортзал. Он под него оборудовал специальную комнату. Всё вокруг выдавало бойца… макивары, груши, мешки… а по стенам – зеркала… Я взял в руки нунчаки… Мой дух бойца снова вселился в меня! Точнее – вернулся назад… Я сделал несколько взмахов... мышцы приятно заныли… и я до ушей улыбнулся…
Конечно, нужно было сколачивать банду. Не дело – продавать героин. Тем более – когда есть такие прекрасные парни…
Мы сидели в кафе… Охота, Руслан, Андрей Йорик и Чех… Какая-то искра мелькнула меж нами и осела в сердцах… Я смотрел во все глаза на Охоту… Он был похож на древнего гладиатора и в то же время на Иванушку-дурачка из сказки. Это-то и привлекало. Он был русский, надёжный, простой. Родом из Магадана… Там же отсидел пару первых сроков… Потом каким-то ветром его занесло на Украину. Колыма-Колыма… Остальные парни были друзьями Пелиного брата Руслана. Кого нам ещё было ждать? Все соскучились по хорошему делу. Раньше у них получалось. Пока Пеля не отпал к мусорам… Его не осуждали… Но моё предложение встретили просто с восторгом. Самое главное – в глазах у ребят не было страха! Мы теперь – как бы это смешно ни звучало – настоящая банда!
Парни рвались вперёд!
Для начала мы решили рекетировать фуры. Чтобы должным образом экипироваться. Нам нужны будут стволы и машины. Фуры стояли по всем районам и микрорайонам – прямо с них шла торговля… Особо крышу им никто не давал. Ну и заступиться не мог. Разве что местные опорные пункты, но у них сил не хватало… Мог зайти местный мент и стрельнуть на бутылку, не больше… Никто никому не платил.
Мы подходили с Охотой… Я представлялся Артуром. Иногда залазили в кузов, иногда всё решали внизу… В основном это были овощеводы – везли яблоки, лук и картошку из других областей… Номера были сумские, черкасские, кировоградские и даже с Западной Украины… Все тянулись к нам в Днепропетровск… Оно и не мудрено – мегаполис. Тем более, что наши заводы были даже в те времена на плаву… а значит – у людей были деньги…
Хозяева особо не препирались. Мы цену не задирали – вот они и платили легко. За это мы им обещали защиту от местных банд хулиганов, которые тоже были не прочь пощипать. А главное – мы в них вселили веру в себя – никого не бояться и давать всем местечковым отпор. У многих водителей с собой были ружья. Теперь они никого не боялись и понимали, что за ними стоит городской Авторитет. Что они – часть чьей-то продуманной схемы, и теперь – под защитой. Когда в людей вселишь силу – дальше они справляются сами – вот такой парадокс. А до этого им могла привить жуть любая подзаборная шваль.
Деньги полились рекой… Мы даже не ожидали. Наша ставка была привязана к тонне – десять долларов с тонны, двести долларов с фуры… Вот и весь сказ. Хозяев фур это особо не напрягало – они поднимали в десятки раз больше… А нам давало хороший подъём. За один рейд мы снимали до десяти-пятнадцати фур…
Мы сидели теперь в ресторанах и пили коньяк…
К нам за помощью начали обращаться незнакомые люди. Особенно – после стычки с Архаром. Архар сидел со мной в зоне и был в авторитетах, с ним был Бизон – его шестёрка по зоне… Оба плотно сидели на дозе. Надо сказать, что ни Охоте, ни Пеле я о прежней наркомании не заикался. Для них наркоман был подлец, потенциальный предатель и трус … Я не стал их разубеждать. На Украине оно примерно так и происходило. Когда человек несёт из дому вещи, чтобы купить уколоться – что можно от него ожидать? Я в Сибири занимался совершенно другими делами… Контроль опия из Узбекистана и его переработка на героин давали нам с Лёвой неограниченный доступ… Для этого не надо было мельчать и никого предавать. Это были вспомогательные условия нашей работы. Здесь всё было не так. Местные шли в услуженье к цыганам. Барыжили ширкой, чтобы сделать укол… и поголовно – стучали в ментовке. Мне был понятен злой сарказм пацанов.
А сейчас Архар держал на Тополе рынок. Лично сам от себя. Такое по микрорайонам существовало. Кого-то подрезал, кого-то побил, запугал – вот и барин… Он бесспорно был дерзкий и готовый на всё. Я внёс коррективы...

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ЧУЖОЙ ДЕТЕКТИВ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Прямо на пятаке возле фур Архар выхватил нож. Похоже, раньше у него это канало. Бизон зашёл сбоку… мои пацаны как раз в этот момент отошли – Тополь был нами прибит и никаких непоняток не назревало… Вот и раскрылись немного. От Архара такого никто не ожидал. Тем более, что до этого предупредили: рынок – твой, фуры – наши – без вариантов… Он согласился. Причиной скорей всего была ломка… Архар выхватил нож и пошёл на меня... Его глаза смотрели открыто и дерзко. Он шёл вперёд… И, думаю, меня бы непременно убил. Или сильно порезал… У меня в пальто по привычке лежали нунчаки – одна была в рукаве, другая – свисала наружу. Внешне их не было видно. Но не раз выручало. Я выхватил нунчаки и прочертил ими в воздухе круг. Архара это не остановило… Тогда я начал с нажимом вращать их жёстче и жёстче… рисуя восьмёрку и заводя её по сторонам… их шелест перешёл в ровный гул… а кончики исчезли из виду… так глазами не виден пропеллер… Я чётко чувствовал каждую грань – сказались тренировки годами… и двинулся навстречу Архару… наши взгляды сцепились – мы смотрели друг другу в глаза… Я буквально смолол Архара вместе с ножом… сначала вылетел нож… потом с хрустом провисла рука… потом с гулким звоном затряслась голова… удары сыпались, как из пулемёта… Бизон в ужасе закрылся руками… Архар, как подкошенный – рухнул… Люди вокруг замолчали. Я сказал Бизону его унести и больше здесь не появляться… Он – повиновался.
Так всё шло и шло… и было прекрасно… Мы приоделись, купили ещё одну тачку и пару стволов… у Руслана и его пацанов появились карманные деньги… На рынки ехали, как на работу. Люди нас уже узнавали и подводили новых людей… Ничего не предвещало беды…
Как в этом мире всё до неуклюжести хрупко!
На Озёрке на нас напали менты. Но силы свои не рассчитали. И даже документы не успели достать. Просто крикнули устно «Стоять!», что нас, понятное дело – не остановило. Охота первого насадил на апперкот, тот оторвавшись от земли – рухнул и, вздрогнув – затих. Алик начал метелить второго… третьего пацаны уже добивали ногами… Всё случилось автоматически быстро… Сказался наш бандитский кураж и подсознательное ожидание неизбежности встречи. «Артура» уже повсюду искали менты. Плюс ко всему – меня предупредил мой племянник Виталик. Вот они и нарвались. Нам нечего было терять. Тогда в областном суде штамповали простых хулиганов по 69 статье «бандитизм» и валили лет по тринадцать-пятнадцать на хулиганскую душу… Топорно состряпав корыстные цели, обрез и какую-то общую тачку… Всё. Конец. ОПГ (организованная преступная группа). И – потолок – поголовно.
Такая была «политика партии» - установка данная президентом Кучмой силовикам – для поголовного искоренения «бритоголовых». Отдать должное – братков скоро не стало. Всё перешло к мусорам. У них были теперь «шестые отделы», спецназ и поддержка судов. Так перемалывалась преступность на Украине. И – надо сказать – перемололась. На плаву остались лишь те, кому разрешили менты. Ментам тоже надо было кем-то выполнять грязную часть своей службы. Остальные – или в могилах, или – в тюрьме. А тут – мы. Бригада рекетёра Артура. Нас ловили повсюду. Но сдаваться мы не собирались.
Стало понятно одно – на рынки соваться нам больше нельзя.
Мы начали заниматься индивидуальным взысканием денег. К нам обращалось всё больше и больше людей. Кто-то развёлся с женой, а она отобрала квартиру… Кто-то делил бизнес с бывшим партнёром… Кто-то дал денег на иномарку, а его прокатили… хотя обещали пригнать из-за бугра Мерседес… Суммы средние, но на жизнь нам хватало. А самое главное – позволяло оставаться собой. Двигала ли нами идея? Скорей всего – нет. Хотелось быть просто не хуже других. А ничего другого мы не умели. Тогда вышел первый фильм «Брат», и мы смотрели его с упоением… Он был для нас путеводителем что ли… мы верили в то, что впереди нас ждёт куш… некий джек-пот, после которого нам больше не придётся работать… Мы ходили в спортзалы и имели абонементы в бассейны… У нас были самые роскошные девки… Мы с надеждой смотрели вперёд…
Выступали мы теперь под Охотыным «флагом». Об Артуре необходимо было забыть. Менты за своих не прощают… Охоту знали Сухарь, Нарик, Чёрный и другие авторитеты… пару раз мы с ними пересекались, но всегда уступали... Воевать было нам не резон. Мы понимали, что они в лучшем случае – в доле с ментами, в худшем – на поводке… Само собой получилось, что мы заняли свободную нишу – на самый верх не совались, но решали все вопросы внизу… Скорее даже – где-то посередине… В самом низу были такие, как Архар и Бизон… Хотя – и они тоже «крыша» - рулили на микрорайоне. Так весь город и жил… Вернее – его преступная часть. Остальной народ – выживал. Грустно было видеть центральный стадион «Металлург», переоборудованный под толкучку… Ещё хуже – видеть среди продавцов – безработных инженеров, учёных, врачей… Все они стали тогда челноками. Страна переживала полураспад… За тучей (толкучкой) тоже кто-то смотрел… собирал какие-то доли за крышу… Но для нас это было мелко и неинтересно. Мы решали вопросы важнее…
У нас было кафе «Двенадцатый квартал». Там мы встречались и назначали встречи другим. Район был бандитский, и хозяева Лариса с Андреем нам были рады. Наши машины стояли около входа, и этого местным хулиганам хватало… Пару раз били там каких-то ханыг… Острых конфликтов с людьми, не отдающими деньги, становилось всё меньше… Срабатывал психологический фактор. Мы назначали им встречу в кафе и всё объясняли… У нас так хорошо получалось, что большинство из них соглашалось платить без войны. Суть сводилась к тому, что мы заставляли людей говорить ТОЛЬКО ПРАВДУ. Именно ПРАВДА сама расставляла все точки над «и». Невольно вспоминалось «В чём сила, брат? – В правде!» В правде была действительно сила… Поэтому до сих пор мне болезненно сложно ковыряться в петляющей лжи… С горечью вспоминаю те времена, когда за неправду можно было казнить. С досадой смотрю на беспечных лжецов и вспоминаю те времена… Как мало нужно для правды – быть честным… В милиции можно было соврать… также можно было соврать окружающим людям… Нам соврать было нельзя – это было опасно для жизни. Вот люди и шли к нам в поисках правды… И оставались довольны.
Бывало, конечно, и так, что люди петляли… Мы тогда долго молчали и предлагали им своего рода пари – если в процессе разборок мы докажем, что эти люди нам врали, то заберём у них всё – даже то, что к делу не относилось… Были безумцы, которые врали ва-банк. У нас на них был целый ряд инструментов.
Мы на джипе «Митсубиси паджеро» стояли в засаде. Ждали жену солгавшего нам проходимца. Он поставил на всё. Но несколько раз просто ошибся. Действительно тяжело всё удержать в голове под перекрёстным допросом – когда вопросы тебе задают умные люди… и повторяют их потом ещё и ещё невзначай… Иногда человек уходил, будучи уверенным, что нас обманул. Мы втроём – я, Охота и Пеля – начинали всё сопоставлять и, если что-нибудь не сходилось – начинали действовать жёстче. Причём всегда – не предупреждая… Чаще всего – всплывали ещё какие-то факты… Достаточно было опросить пару-тройку людей… и логически осмыслить то, что мы знали… Вообще скажу, что одному человеку обмануть другого почти невозможно. Если другой сам не закроет глаза… Иногда легче сделать вид, что поверил, чем копаться во лжи… Если это, конечно, не имеет судьбоносных последствий…
Нужная женщина шла через площадь по Красному камню… Вокруг было море людей – люди жались от ветра на остановках… Охота сидел за рулём, мы с Пелей – сзади… Пеля сказал:
– Давай сделаем всё спонтанно – так получится лучше всего.
Я кивнул. Когда женщина сошла с тротуара и вышла к дороге, Охота рванул и со скрежетом стал рядом с ней. Мы с Пелей в четыре кулака и в четыре ноги забили её под заднее сиденье машины и прыгнули сверху. Наш джип снова рванул – и мы укатили… Нам её нужно было везти в Краснополье. Это было село, там у нас был свой дом и подвал… На пути в Краснополье был пост ГАИ, и мы приняли меры. Мы с Серёгой были попроще – изобретатель и перестраховщик был Пеля. Это его в итоге спасло… Но – обо всём по порядку... Мы одели женщине на голову чёрную шапку, натянув её до подбородка, а перед этим показали обрез. И сказали, что как только она попробует крикнуть – мы выстрелим ей в рот из обреза. Она, моргая, кивала… Потом остановились в безлюдном месте и разыграли в ролях ситуацию, как будто нас остановили менты на посту. Я держал женщину под каблуками. Пеля вышел из левой двери и громко сказал Охоте в окно: «Сержант Сидоренко, областное ГАИ, Ваши документы пожалуйста…» Баба лежала, не пикнув… Тогда мы спокойно поехали дальше… легко миновав пост ГАИ и доехав до Краснополья… Там ввели её в дом, посадили на пол и сели рядом на стулья… Она рассказала нам всё. Теперь её муж нам был должен квартиру на Коммунаре и новую тачку «Судзуки свифт», из-за который и начался весь этот сыр-бор… Мужик хотел не доплатить за машину. В итоге – лишился всего. Оставалось – переоформить. Мы достали фотоаппарат «Полароид», дающий моментальные снимки, и спустили эту подругу в подвал… Там, пропустив наручники сквозь двухпудовую гирю, пристегнули её между руками. С такой ношей не убежишь. И даже на ведро подняться непросто… Потом наделали снимков. Мужик в итоге у нотариуса вёл себя, как ягнёнок… Хотя такое бывало не часто, потом всегда оставался неприятный осадок. А кто виноват? Мы же предупреждали!
Наступила весна 1999 года… был майский вечер... мы сидели на открытой террасе кафе и пили коньяк… Пеля раскидывал карты – мы писали пулю на троих в преферанс… То ли май вскружил голову… то ли коньяк… то ли бесчисленное количество кофе… не знаю… Охота вдруг вспомнил про должника. Там сумма была небольшая – просто нам хотелось кого-то порвать… Пеля ехать за рулём отказался – сослался на то, что был пьян… Мы поехали с Охотой вдвоём на такси… Дальше всё завертелось. Это был частный дом на Гагарина – в таких домах жили богатые люди… Тем более – надо платить. На стук в дверь никто не отозвался. Хотя, когда подъезжали – в заднем окне горел тусклый свет. Меня это всё заводило… Охота поднял камень и грохнул в окно… оно со звоном разбилось… всё равно – тишина… Я выпрыгнув, зарядил с ноги в дверь – она провалилась вовнутрь… В огромной прихожей при свете луны стоял наш должник и сжимал в руках нож… Сжимал молча – весь трясясь с перепугу… Это было мачете… или мясницкий обвалочный нож с выпуклым в центре клинком… грозное оружие ближнего боя… Таким наотмашь можно было башку отрубить. Охота молча рванулся в атаку. Парень отпрыгнул и секанул Серёгу по голове… на лицо хлынула кровь… я увидел это в тусклом свете окна и ринулся в бой… Охота присел в стороне, зажимая раны рукой… Парень рубанул меня сбоку по уху… я частично парировал этот удар, сбив его вверх – иначе он бы пришёлся по шее… Парень дрался не на жизнь, а на смерть… Молодчага! Второй его взмах я перехватил левой рукой и резко вывернул кисть, с такой силой, что он сел от боли на пол… Когда злой – появляется звериная сила. Его нож я перехватил правой рукой и широко размахнулся… Парень молча сверкал глазами в полумраке окна… Я услышал свой голос словно со стороны:
– Получай!
И уже был готов обрушить на него смертоносный удар, и уж точно бы не промахнулся, но услышал нечеловеческий крик:
– Стой! Подожди! Не руби!
Это была его мать… Она стояла в проёме двери, и её не было видно… теперь она вышла из тени…
– Сынок, пощади…
Я с трудом, но остановился…
Потом в двери ворвался ОМОН – то ли ждали в засаде, то ли вызвал кто из соседей… Я схватил тётку, как щит, заведя ей под горло клинок и крикнул:
– Дорогу!
В ответ омоновец поднял на меня автомат. Это только в фильмах спецназ даёт преступнику с заложником уйти. На постсоветском пространстве – стреляли… Рискуя заложником и списывая его потом на попутные жертвы… но никогда не давая бандиту уйти… Я это вовремя вспомнил… и выбросил нож…
Охота вышел весь в крови на крыльцо… Менты подумали, что он – потерпевший… Он беспрепятственно прошёл через двор и дошёл до такси… Пацан-таксист ждал, что тоже встретишь нечасто…
Меня вывели, заломав руки в наручниках сзади, отравив баллончиком так, что я еле дышал… И бросили в свою спецмашину. Такого я от Охоты не ожидал… Он вышел из уже готового ехать такси и подошёл к нашей машине… Он просто не мог уехать и бросить друга в беде. Это – ментальность. Героизм, который в крови! Что он хотел кому доказать? Он наверно и сам толком не знал. Просто сказал «подождите»… В этот момент уцелевшая тётка закричала «он тоже был с ним!», и Охоту вместе со мной повязали… Нас забили в наручниках сзади и ещё раз отравили спецсредством «Терек-4»… мы задыхаясь сползали на пол… Менты ехали за перегородкой…
Потом, как в песне у Круга – «молодой оперок шил дела с пролетарским размахом…» А до этого нас немыслимо били… Не то слово – нас убивали. И садили опять в одну камеру к «уткам». Расчёт ментов был понятен – мы начнём откровенничать, а подсадные утки – услышат… Но они допустили ошибку. Боюсь, что каждый сам по себе – мы бы сломались… У меня были выбиты зубы, вырваны волосы, поломаны пальцы… у Охоты – сотрясение мозга… увечье груди… Но мы ободряли друг друга, как комсомольцы-молодогвардейцы… Кто-то над таким сравнением улыбнётся… Но мне с детства запомнился Серёжка Тюленин и Олег Кошевой… Пусть и не в коммунистическом духе, но они нас воспитали… И нас легче было убить, чем заставить предать…
Менты никак не связывали нас с ненавидимым ими Артуром, но были уверены, что поймали крупный улов… По каким-то признакам знали… Много сказал ментам брат того потерпевшего парня, к кому мы вломились… Он о нас знал, что мы долбили цыганских барыг… и прострелили Драгише-цыгану ногу… Менты были злые и в то время могли делать всё… Нас убивали три дня. На четвёртый – к нам прорвался племянник Виталька. Это нас и спасло… Хотя и не очень. Нас просто прекратили мочить… Но дело – сфабриковали. По большому счёту – мы просто ворвались в дом и тут же попали под нож… Ничего ни забрать, ни потребовать мы не успели… Это был просто дебош. Садить нужно было хозяина дома… Ну – или квиты – и всех отпустить… Тем более, что наш адвокат вывез нас на больницу, где сняли побои… И это – во время пребывания в милицейском отделе! За такое ментов надо садить! Но велика была власть, данная им государством… В те времена менты могли всё. Наше дело они успешно сфабриковали. Обстряпали всё так, что мы совершили разбой. А потерпевший вынужден был защищаться. И приобщили к делу стальной уголок. Нож был изъят у меня – вот и пойди докажи, что я забрал его у хозяина дома – он защищался от нас уголком… Вот и вышло, что мы с Охотой по предварительному сговору, группой лиц, вооружившись ножом, совершили налёт. А до этого вымогали какие-то деньги… Вот они – две статьи – вымогательство и вооружённый разбой. Эти статьи тянули от семи до пятнадцати лет…
Я на суде брал всё на себя. Так было во всех отношениях лучше. Даже в том смысле, что без подельников меньше дают… Приятно было видеть в зале Серёгину мать, утиравшую благодарные слёзы… и огромных мужиков-магаданцев, которые смотрели с одобрением и скупо по-мужски поднимали сжатый кулак – мол, держись… Я думал – Охоту отпустят. Моя версия была такова, что я поймал такси, в котором ехали два человека… потом пошёл в дом, а такси попросил подождать… Один из пассажиров вышел на шум и нарвался в итоге на нож… Только за то, что хотел посмотреть, что происходит внутри… Следователь лично сидел в зале суда и носил судье какие-то записки по ходу суда… Мы под следствием провели почти два года. Ни один суд не брался нас осудить – отправляли назад на доследку… Но в итоге – менты просто продавили своё… Охоте дали семь лет усиленного режима, мне – девять лет строгого… Адвокат пожал плечами и сказал, что будем писать… И ещё сказал, что это всё – незаконно… Но его, кроме нас, никто не услышал…
Так закончился наш детектив…
В книгах – был чужой детектив.
А это был свой…
Как поёт Цой – странная сказка с несчастливым концом… Странная сказка…
Впереди нас ждала суровая, полная опасностей жизнь.
Но мы шли ей навстречу с открытым лицом…
Ничего! Мы ещё повоюем!

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
ЗОНА КОНФЛИКТА
Конфликт выявляет друзей и врагов.
Очертив линию баррикад и указав, где можно собраться всем тем, кто – за вас. И кто – против вас. Так начинается любая война… Среди честных. Но есть ещё хитрые приспособленцы, которые выбирают к кому примкнуть, в зависимости от того, кто сильней. Уже тем хорош любой конфликт, что заставляет это «болото» определиться. Вот как об этом шутливо, но пророчески точно сказал Виктор Цой:
«И мы могли бы вести войну
Против тех, кто против нас,
Так как те, кто против тех, кто против нас,
Не справляются с ними без нас…»

Здесь главное понять – кто за нас.
Ведь бывает, когда те, кто вроде были за вас, вдруг оказываются среди тех, кто против вас. Крысы, которые, затаившись, ждали свой час… Ждали, когда можно будет предать безопасно... Кстати, и против вашего противника вдруг восстанут те, которых вы не ожидали увидеть в критической ситуации рядом. Своеобразный катод и анод – поляризация среды на своих и чужих. Оно – чисто теоретически – даже полезно. Но на практике может сыграть злую шутку. Злую – непоправимо…
Побеждает тот, кто оставил среду без баррикад. Побеждает без боя. До боя. Мечутся в хаотическом движении те, кто хотел бы куда-то примкнуть… но куда – не находят… продолжая смазано плыть – кто куда… А вы стоите, обнявшись, с вашим потенциальным врагом, вдруг ставшим другом, и смотрите на этих амёб свысока…
Так у нас получилось с Охотой.
Чего только ни придумывали менты, чтобы нас разобщить, какие только ни заплетали интриги, как только ни изворачивались в клевете, но поссорить нас не смогли. Честно говоря, это между подельниками – немалая редкость. Как правило, клюнув на мусорские уловки – а уловки создавать они мастера – кому-то захочется спрыгнуть (ничего личного – бизнес)… кому-то поверить в предательство друга, чтобы предать самому... а кому – просто струсить и безвольно всё слить… С учётом ещё и того, что менты сделают предателем того, кто не предавал…
И начинаются качели в тюрьме… Вчерашние братья, друзья, начинают лить друг на друга такой ушат грязи, что тонут в нём оба… И уже каждая камера встречая такого «героя», вправе выносить приговор… В одной камере – один приговор, в другой камере – другой… Вот как это ослабевает обоих! Так начинается вражда… междуусобная брань… до крови… до смерти… до мести… за свою «справедливую» правду… Превращаясь в находку для мусоров… рог изобилия, из которого сыплются сдачи, признания и явки с повинной… обрастая эпизодами и грузовыми статьями… Подводя в итоге всех участников свары под высшую меру… а процесс превращая в кошмар… Кого опускают в гарем… кого бьют… кого режут… кого вгоняют в долги… Глядя на этих людей, не веришь, что они были когда-то друзьями…
Вот поэтому путь самурая – это путь смерти. Путь чести, который важнее, чем жизнь… Он для тех – кто не пытается выжить.
Я это всё уже проходил… Вспоминая без злости своих бывших подельников – братьев Лисенных… которые, смалодушничав, сдали меня, пытаясь во всём обвинить… Как потом страшно им было жить! Это при том, что я не пытался им мстить… Обычные слабые люди… Что потом им – стукачам – было делать на Тюменской тюрьме? Ведь их, предавших, менты так и не отпустили… судьба скорчила им злую гримасу… В какой камере прятаться? В какой забиться гарем? Среда агрессивная… злая… она пожирает тех, кто слабей… Или тех, на ком поставили метку. Это бесчеловечно – самому умирая – жрать тех, кто слабей… но это – горькая правда… Гулаговский принцип «ты здохни сегодня, я – завтра» - подтвердил своё право на жизнь. Вампиризм – порождение боли… Невыносимая мука делает чище только святых… Остальные – впиваются в горло, которое рядом… И кажется, что становится легче… хотя бы на миг… Каждый в страданиях ищет глотку, чтоб впиться… Кроме тех, кто восстал над собой. Люди чести, избравшие смерть… Самураи… рыцари без упрёка и страха… Положившие душу свою за други своя… А ещё доблестней – если за недруги. Таких не оставляет Господь.
Если бы я сдал Охоту… или хоть как-то подставил… или, если бы мусорам удалось в этом его убедить – мне бы было не выжить… Трудно прессовать кого бы то ни было по беспределу. Даже прессовщикам в специальных ментовских пресс-хатах нужен был повод. Забивать… доводить до самоубийства скота… труса, сдавшего друга – было гораздо удобней, чем сохранившего лицо смельчака.
А информации следакам по нашему делу катастрофически не хватало. Выпускать, извинившись, с их точки зрения было недопустимо… передавать дело в суд по четвёртому разу – бесперспективно… Им нужна была сдача! Факты прошлых преступных деяний… новые лица, участвовавшие в старых делах… Им нужно было хоть что-то! Битьё нас в течение трёх дней после ареста результата не принесло. Тем более, что теперь мы были в СИЗО. И хотя тамошнее руководство готово было ментам подыграть, но без прямого вреда для себя. Плюс к нам имели доступ два адвоката. Поэтому вывозить на райотдел и тупо нас убивать – не катило. Нас бы, избитых, СИЗО не принял назад. Оставалась – пресс-хата – сломать волю зэка при помощи зэков… Тогда наложили мораторий на смертную казнь, и в следственных хатах сидело полно тяжелостатейщиков, кому светил – однозначно вышак. С ними работали оперативники внутренней службы. Таким нечего было терять. Они шли в палачи, получая напоследок весь спектр возможных услад – от наркотиков – до проституток. Конечно – не все… Были честные парни. Которые сидели по осуждёнкам в ожидании уже другой высшей меры – пожизненной камеры… когда единственное избавление – смерть.
По нашему делу паровозом однозначно был я. Хотя главный свидетель – брат того потерпевшего парня – внезапно погиб, это дела не облегчало. Он был наркоман, к тому же – осведомитель со стажем, и успел настучать о нас столько, что с лихвой хватало на ОПГ (организованную преступную группу). Правда – без доказательств. Теперь ментам эти доказательства надо было добыть. В том, что мы были действительно бандой – они не сомневались. Где остальные?! Колоть им надо было меня. Тем более, что у Охоты вдруг появился неожиданный покровитель – командир тюремного спецназа, тоже боксёр, бывший Серёгин спарринг-партнёр. Он знал тётю Шуру – Охотыну мать – и часто к ней заходил по-соседски… Иногда забирал Охоту к себе в кабинет, и они пили с ним там до утра… Командир спецназа был – величина. В то время на пике была война с бандитизмом, и у спецназа было больше прав, чем у оперов, тем более, что руководству СИЗО спецназ непосредственно не подчинялся… Они «отрабатывали» подавление бунтов и захватов. Открывали хаты, кидали шумовые гранаты и стреляли внутрь холостыми из калашей… потом выволакивали на коридор обезумевшую от страха братву, заставляли ползти, отжиматься от пола, травили слезоточивым газом и били… При этом «кумовские» хаты попадали под раздачу, как и все остальные. Вот опера с ними и старались дружить – мы не трогаем «ваших», вы – «наших»… Но на внутрикамерную жизнь это условие не распространялось. Там в руках у оперов было всё. Поэтому, как Охота за меня ни хлопотал, его усилий хватало только на то, что, когда меня в очередной раз закрывали на карцер в подвал, то при приёмке сильно не били. Это было действительно страшно. Стоишь на растяжке вдоль стен между карцерных камер… тусклый свет зарешётчатых ламп… гулкие звуки шагов… раскрываясь скрипит тяжёлая дверь… и вдруг с торца коридора заходит спецназ – в чёрных масках, берцах, с дубинами на перевес… Сначала слышен приглушенный голос команды «работаем чисто»… что это означало – я так до конца и не понял… и сразу резкие крики и удары дубин… самое страшное то, что когда стоишь на растяжке – пах никак не защищён… ноги сдвинуть нельзя… сыпятся удары дубин по ногам, ягодицам и бёдрам, а ты думаешь – лишь бы не ударили в пах… Так вот, благодаря Охоте – в пах меня ни разу не били… Хотя у сокамерников это место часто было сплошным синяком… Бедные люди… В камеру заползали на четвереньках…
Я всё больше сидел в одиночке. Сам не знаю – может это была привилегия тоже… Стекла в окне не было – только решётка… Откуда-то сверху доносились знакомые песни… Мне нравилось сидеть одному.
Вспоминалась пресс-хата… камера на четверых… Там сидели бандиты под вышаком. Бывалые, злые убийцы… С той лишь разницей, что были они – кумовские. Их задание было – стереть… так сломать мою волю, чтобы я, попав в очередной раз на допрос, на коленях просил мусоров меня оттуда забрать. Чаще всего они этого и добивались. Саша Пан, Костя Мостовой и Утюг. Они были кенты по свободе. Много дел натворили и вместе, и врозь… Их держать в одной камере категорически не разрешалось. Но это была их работа. По этой причине – держали. Пан убил двух ментов при поимке… Костя тоже был по уши мокрый… Когда понимаешь, что тебе уже по любому – вышак – мочишь без тормозов… При этом не сказать, чтоб маньяки… просто ушли под откос… Утюг был поспокойней. Пан смотрел мне в глаза и видел там что-то такое, что мешало ему приступить… Он был личность. С правильными чертами лица. У дебилов таких лиц не бывает. Видимо – из хорошей семьи… Как, впрочем, и я… Мы как-то «видим» друг друга… Оказалось, он, как и я, сидел на Северах… обретался с ворами… сам чуть не стал законным вором… Потом что-то случилось. И он, оставшись отчаянно дерзким, стал к прежнему себе антиподом… Люто возненавидев весь мир. Особенно – «правильных» зэков… смеялся над понятиями и цинично плевал на тюремный закон… Он убеждённо ненавидел воров. Думаю, кто-то сломал его жизнь по ошибке… Я всегда с удивлением смотрел на авторитетов, которые решали судьбы людей. Не дай Бог ошибиться! Ведь и в преступной среде хватает наговоров и лжи… Последствия таких ошибок – непоправимы. Вот так бывший бродяга стал теперь палачом… Но что-то мешало ему приступить… Костя Мостовой был при Пане чем-то вроде шныря. Он смотрел на Пана и не понимал… Так прошёл напряжённо весь день и весь вечер…
Утром я не встал на проверку. Лежал на верхнем ярусе в наре и нагло курил… Контролёр открыл дверь на перекличку и чуть не поперхнулся… такой борзости никто себе не позволял…
– Подследственный, встать!
Я подошёл к прапорщику с сигаретой в зубах и плюнул ему окурком в лицо. Так было надо. Это был единственный выход. И, похоже, Пан мне его подарил... Нужна была, конечно, определённая дерзость, но – жить захочешь – дерзнёшь…
Дальше меня выволокли на коридор… забили в наручники… написали бумаги… и – в обезьянник. Там я сидел до прихода ДПНСи – старшего офицера – который принёс постановление на перевод меня в карцер. И вот – я целые пятнадцать суток – один.
Откуда-то сверху доносилась песня ДДТ «Белая река»:

«…И к миру, где всё поровну
Судьба мела нас веником…
А мы смотрели в сторону,
И было всё до фени нам.

И в этой вечной осени
Сидим с тобой, два голых тополя.
А смерть считает до семи,
И утирает сопли нам…

Белая река-а-а, капли о былом…
Ах, река-рука-а-а, поведи крылом…
Я тону, и мне-е-е, в этих пустяках,
Рюмка на столе-е-е - небо на руках…»
Это было словно о нас с Охотой. Особенно – не совсем понятные, но такие важные последние слова песни «небо на руках» - заставляли меня сквозь решётку смотреть вверх – на небо – и словно подниматься ввысь на чьих-то руках… там – на небе – было всё по-другому. А здесь – в одиночке – подниматься на небо мне никто не мешал. И это было по-настоящему здорово!
После суда мои тюремные мытарства наконец-то закончились. Я, получив девять лет, спокойно отдыхал в осуждёнке… Впереди меня ждала колония строгого режима, каковых у нас в области было четыре. Всем хотелось на элитную восемьдесят девятую, но моя «удача» привела меня, конечно же, на краснющую двадцать первую, как некогда – на краснющую двадцать шестую. Такова, видать, была моя арестантская доля… отстаивать свои убеждения и сохранять лицо под прессами… так, наверное, человека испытывает Бог. А иначе какая была бы награда для праведника, если бы всё давалось само собой – без усилий… Хотя отстаивание преступной «правды» праведностью и не назовёшь, но вот верностью – можно. «Будь верен Мне до смерти, и Я дам тебе венец Жизни…» Я тогда ещё этих евангельских строк не читал, но интуитивно чувствовал – точно… Бог взращивал и тренировал мою верность тем идеалам, которые я исповедовал в данный момент… Без верности в малом, как бы я потом справился с чем-то великим?
На зоне меня прямо с этапа увели к операм. Сказалось бремя тюремных грехов, накопленных в толстой папке личного дела… Я с ними вёл себя так, как всегда: беспредельничать не собираюсь… работать не буду… подчиняться режиму тоже не буду. По той, мол, причине, что дело моё сфабриковано, мои адвокаты пишут петиции во все высшие органы власти, и мой незаконный приговор непременно отменят… А так, как я сижу незаконно, то – так и быть – буду сидеть, но – не более… Меня бы за такое поведение закатали в асфальт, но вмешался мой племянник Виталий. Он в это время работал в прокуратуре по надзору за соблюдением законности в ИТУ (исправительно-трудовых учреждениях) – это всё и решило. Прокурор Сеин приехал с рабочей проверкой и напрямую вызвал меня в кабинет к хозяину зоны, попросив хозяина нас оставить вдвоём… Для прокурора это было нормально, для обычного зэка – непостижимо… Сергей Михайлович передал мне привет от своего помощника – моего племянника Виталика… сказал, что знает, что моё дело сфабриковали… посоветовал адвокатам – писать… Потом спросил, чем он реально мне может помочь. Было ясно главное – прокурор был на моей стороне. А это меняло картину!
Ещё в СИЗО, чтобы не возвращаться в пресс-хату, я написал заявление на приём к врачу-психиатру. Это был знаменитый Чупрына. Он был прекрасным врачом и экспертом… доктором медицинских наук, проработавшим долгие годы в Москве. Славился тем, что «закосить» у него не удалось никому, даже самым хитрым и подкованным зэкам. Ходили легенды о том, что, когда у него в кабинете вновь поступивший клиент падал на четвереньки и лаял, то Николай Григорьевич тоже становился на четвереньки и начинал, рыча, кусать пациента – как собака кусает собаку. Тот в замешательстве дрейфил, и всё раскрывалось… таких историй было не счесть. Зэки громко смеялись над ними, обставляя всё новыми вариантами хохм…
Я ему прямо всё рассказал. Если косишь – он мог такого плута довести до реальной невменяемости при помощи психотропных лекарств. У него полкоридора вверенной ему тюремной психушки ходили под себя от можептила и галоперидола… Притом таких здесь содержали бессрочно… Легче было отсидеть любой срок. Все, как огня, боялись Чупрыну. И косить не пытались. Разве уж те, которым нечего было терять… у которых был стопроцентный вышак. Да и тех ненадолго хватало…
Он выглядел, как гипнотизёр. Седой, с правильными чертами лица и близко посаженными к носу глазами, он был похож на огромную птицу – то ли на ворона, то ли на грифа… И создавалось впечатление, что, он, тебя не касаясь – клевал… Так ощутимо материален был его взгляд. Мне было легко, потому что я не лукавил и не пытался соврать… Власть Чупрыны была велика. Ни один опер не мог перешагнуть через его рекомендацию или запрет. Все знали о его высоких связях в управе… и поговаривали, что он связан с разведкой… даже, что он – генерал КГБ. Слухи слухами, но дыма без огня не бывает.
Я как есть – ему всё рассказал. Что дело сфабриковали. И что подсаживают к кумовским смертникам в хату, чтобы я себя оговорил. Ну и подельника тоже. Что у нас было четыре доследки. Дело суд возвращает – вот менты и пытаются выжать у нас признание в том, чего мы не совершали. Мол, для них люди – мусор, им лишь бы отчётность свести… И что я из карцера не хочу возвращаться в пресс-хату и больше ни о чём не прошу…
Он молча листал моё дело. Там был психиатрический учёт и комиссовка в связи с психическим расстройством из армии… мне нельзя было давать оружие в руки даже в войну… А также четыре принудлечения от наркомании… и попытка суицида на общем режиме (когда резал вены)… Он вдруг развеселился… Спросил, отправлять ли меня в карцер назад или – на Западную вилку в больницу. Я сказал, что ничем не болею и попросился в карцер назад. Тогда он начал что-то писать в моём личном деле и сказал, что в пресс-хату меня больше не кинут. Я пообещал, если выйду, дождаться его возле вахты и угостить дорогим коньяком. Он сказал, что тогда его и выпьем вдвоём. И ещё зачем-то спросил – «музыку любишь»?
Одним словом – Чупрына.
Теперь я всё это рассказывал Сеину…
Он внимательно выслушал и запросил моё личное дело…
Наутро меня перевели на инвалидный отряд. Это означало, что прессовать за работу – не будут.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ПРИКОСНОВЕНИЕ
Психика имеет странное свойство. Когда действительность становится непосильно трагичной, она вдруг отвергает её. Обычно это обстоятельство – смерть. Что может быть трагичнее для человека, чем смерть близких людей…
Так, узнав о смерти семьи, мать может начать смеяться… Или пытаться кормить грудью холодный трупик младенца… Или, найдя на пепелище обгоревшую куклу, всем говорить какая у неё красивая дочь…
Так психика выставляет барьер.
Мужчины сильнее.
В советских психушках закрытого типа я ни разу не видел мужчин, ставших сумасшедшими из-за непосильного горя… У мужчин причины другие. Чаще всего – механическое повреждение мозга. Или разрушение мозга из-за системного воздействия психотропных веществ… Так невменяемыми делали сотрудников КГБ, допустивших роковую ошибку… или просто инакомыслящих, способных нанести идеологический вред… Такие пациенты психушек уже ничего не хотели и ничего не могли… Но это – другое. Здесь психика не выставляла защитный барьер… её просто замыкали в ограниченный цикл… сводящийся к элементарным потребностям тела…
Были ещё те, кого тайно посещали инопланетяне…
Всё это говорило о том, что бывают состояния, когда человек вроде и здесь, но здесь его нет… Он в каком-то далёком, только ему одному ведомом мире… И чаще всего тот тайный мир был гораздо лучше мира реального… где зло, насилие, борьба за выживание, предательство, подлость и трусость…
Люди давно подметили эту метаморфозу. И придумали механизмы, помогающие сделать уход… заменить мир реальный на мир прекрасных иллюзий… где нет ни зла, ни вражды… где живут добро и любовь… Это искание люди положили в основу религий… Ведь все они – о стремлении к миру гармонии и красоты… Так родились сотни оккультных теорий, вводящих человека в ирреальный придуманный мир… Что стало впоследствии спасительной нишей для многих…
У Джека Лондона есть книга «Звёздный скиталец». Её героя пытали, забив в смирительную рубашку и затянув так, что он еле дышал… Но он впадал в транс – малую смерть – и его душа на время отделялась от тела… В какие только прекрасные путешествия он ни отправлялся… в каких только мирах ни витал… А палачи, стараясь причинить ему боль, стягивали рубашку всё туже и туже… Но его не было с ними давно…
К этой практике люди прибегают в тюрьме. Редко встретишь человека, который долго сидел в одиночке, но не пытался бы выйти в астрал… Рёрих, Блаватская, Кастаньеда, Агни-йога, Нью Эйдж… Эти редкие книги очень ценились в тюрьме… Их учение создавало иллюзию силы и помогало пережить муки и скорби, устраняясь от них…
Я читал всё подряд… Но всё было как-то путано и несовершенно… Ставя больше вопросов, чем давая ответов… Заставляя размышлять самому…
Меня после бойни с крытниками перевели на рабочий отряд. Здесь было не до досужих мечтаний… Работа в холодном цеху с моим сроком означала неизбежную смерть… Каждая советская зона была прежде всего производством… Здесь были литейки, кузни, прокат и раскрой, а также сборка и сварка узлов… Тяжёлая индустрия в зонах была самой тяжёлой… До сих пор считаю, что зэкам, отсидевшим на советских промышленных зонах, надо начислять пенсию по горячему стажу… Работали практически все. Настал и мой черёд пить эту чашу…
На инвалидном отряде была, конечно, лафа… Всё было так хорошо, что долго не могло продолжаться. Опера продолжали мутить… Меня нужно было сломать, стерев в порошок мою волю и заставив скулить… Этот конвейер работал у них бесперебойно. Создавалась ситуация, в которой ты был неправ… А потом – качели, спросняк, получалово и полная ломка… Как всегда – руками их карманных «блатных»…
К нам в сектор после раскрутки заехал Валера Гестапо. Они на девяносто четвёртой всерьёз потрепали козлов. Трупов не было, но порезанных – трое… В итоге – Мамон с Фуксом – на крытую, Гестапо – к нам – с трёшкой довеска… Мы подружились… хороший пацан… А главное – честный. Здесь – на красной командировке – такие не приживались… Тем более – когда подбивались в костяк… Мы с Пашкой и так стояли им всем поперёк, а тут ещё с нами Гестапо… Ментам надо было что-то решать… Я просто кожей чувствовал это… Всё чаще при твоём приближении вдруг замолкали «блатные»… всё меньше к тебе кто-нибудь подходил… В секторе рулили крытники Бэра, Поляк и Страшила… Их всех в своё время сковал сучьей цепью Житомир… Здесь они тоже оставались на поводке… Об этом, конечно, мало кто знал… Тем злее они были на нас, что мы всё понимали… Тем презрительнее мы смотрели на них… Накал возрастал… Хотя внешне в лицо все улыбались…
Вот так – с улыбкой – ко мне как-то подкатился Поляк… Слово за слово – начал мне говорить, что, мол, с Гестапо всё не так чисто… что, мол, он посдавал пацанов… что Мамон с Фуксом будут ему предъявлять… и всякую тому подобную чушь… Я про себя облегчённо вздохнул: «вот оно!», «ну, наконец…»
Мы сидели на лавке… Я невольно вспомнил кадр из фильма «Семнадцать мгновений весны», когда к Штирлицу подослан был Холтоф, чтобы его искусить… Самый пик был, когда оглушённого в наручниках Холтофа, Штирлиц затащил к пославшему его Мюллеру в кабинет… Мюллер был ошарашен – если бы Штирлиц на следующий день подал рапорт о том, что Холтоф склонял его стать изменником Рейха – было бы всё хорошо… если бы Холтоф подал рапорт о том, что Штирлиц согласился предать, а сам Штирлиц смолчал – тоже было бы всё хорошо… В первом случае Штирлиц был чист и считалось бы, что проверку прошёл, во втором случае – немедленно арестован, как неблагонадёжный. Оба варианта были логичные. Но как нелогично было вот это! Штирлиц окровавленного Холтофа втащил в кабинет и бросил на пол… Это не входило в логику ни одного из событий… Такие гениальные фильмы учат нас жить…
Я вскочил с лавочки и зарядил Поляку с кулака… потом ещё и ещё… Он рухнул вперёд, охватив окровавленную рожу руками… потом привстал мотая головой и мыча… Очень хотелось добавить ногой, добить каблуками, забить… Но блатного бить ногами нельзя… тюрьма есть тюрьма… Ведь то, что он был мусорской агент доказать я не мог… Ну а то, что он – интриган – доказывать было не надо – всё было вполне налицо! Любая грязь в адрес другого блатного требовала доказательного обоснования. Да и вообще, строго говоря – любое упоминание третьего лица за глаза – было недопустимо. Это было интриганство – блядское дело, осуждённое всем опытом зэковской жизни. Сколько крови пролилось из-за интриг, сколько судеб сломалось! Поэтому было чёткое воровское определение – интриган – это гад, изгой преступного мира, которого надо карать… Что я и сделал.
На такой трюк, который мне хотел подсунуть Поляк – многие уловились. Ведь, если бы я пошёл к Гестапо, и всё ему рассказал – это было бы именно то, чего Поляк ждал. Он бы с самым наглым и отмороженным видом сказал во всеуслышание, что мне такого не говорил. То есть – интрига исходила бы уже от меня – и в адрес Поляка, и в адрес Гестапо, которого я подверг оскорблению, чтобы очернить Поляка. В итоге такого попавшего впросак простака долбили и эти, и те… А мусора, радуясь, потом пожинали плоды… Действуя так, как им было удобно. Для этого ими и создавалась интрига.
На этот раз их агент лежал с разбитой рожей в луже крови. И всё было по понятиям правильно. Напрасно махали руками Страшила и Бэра… Подскочили Гестапо и Пашка… И, когда всё рассудили, Гестапо дал Поляку по лицу – получил за интриганство как с понимающего. То есть – как с осознающего то, что он совершает блядский поступок… Всё было по понятиям сделано верно. Мусорской замысел сорван. Опера стирали зубы от зла…
Я сидел в одиночке уже зоновского ШИЗО (штрафного изолятора) и медитировал, глядя на точку в стене… Вначале слезились глаза, но моё дело было – удержаться за точку… потом всё расплылось и мой взгляд обратился вовнутрь… В неясных образах я то ли видел, то ли придумал приезд прокурора Сеина в зону… робкие подкаты к нему оперов с жалобами, что, мол, Семёнов нарушает режим… пренебрежительно-резкое высказывание Сеина о том, что Семёнов ему нах… не нужен… мой взгляд скользил вдоль времени дальше… и видел, как племянник Виталик на работе погорел с героином… как прокурор Сеин чисто по-человечески не стал возбуждать уголовное дело… но со скандалом выгнал его… Как опера, узнав о том, что я остался без крыши, решили «сделать» меня… Как Поляк, сидя у кума Петли (капитана Петлякова), вместе с ним выстраивал схему…
Я вздрогнув, очнулся от грохота двери… Ко мне в хату кого-то кидали. Это оказался Лёшка Кирсанов, босяк с седьмого отряда, с которым мы были в хороших…
– Здорово, братан!
– Здорово! Ну рассказывай, что приключилось…
Я достал с нычки сигареты и спички… мы закурили…
Оказалось – он забил Бегуна! Это же надо! Наши ситуации были очень похожи! Бегун был самый козырный бродяга в пятой локалке. Ссученый напрочь, отсидевший три житомирских крытых… про таких говорят, что на них негде пробу поставить… он рулил положением в секторе, разрешая конфликты и споры и собирая общак… То, что он был кумовской знали многие, но боялись об сказать… точнее – даже думать боялись… Это было не доказать. А за бездоказательное обвинение – нож. Плюс пресс со стороны мусоров. Вот такие «блатные» держали положение в зоне…
Но ситуация начинала понемногу меняться… Этапом пришли несколько авторитетов с других лагерей, причём их авторитет был бесспорный… Это были Вадик Мюллер, Зурик Коладзе и Саня Данила… Все трое с раскруткой… Данила с Винницкой крытой… Мюллер – с сорокопятки… Зурик – с одесской усиленной пятьдесят первой… Эти не боялись говорить на чёрное – чёрное, на белое – белое… Прежние «жулики» затихарились… мужики облегчённо вздохнули… А это всегда являлось предвестником правды… особенно, если раньше страх её держал на узде… Правда врывалась потоком, сметая преграды с пути… И, как правило, больше и делать ничего было не нужно. Вставшая во весь исполинский рост правда, уже сама выносила прежней лжи приговор…
Лёшка Кирсан то ли это почуял, то ли кто подсказал… А зло копилось давно… ещё с тех пор, когда Лёшку в БУРе «блатные» обыграли за хату… А опера помогали матери эту хату продать…
Замахнуться на Бегуна раньше было непостижимо… А сейчас он лежал с разрубанной рожей, а мимо шли отряды на хмырь (столовую)…
От радости меня просто разрывало на части!
И, если раньше после такого поступка было страшно заезжать на ШИЗО – могли другие блатные качнуть и потребовать обоснований – то сейчас Серёга Киров заслал нам в хату через ноги чифира и пожелал бродягам «час в радость»… на тюремном жаргоне это означало – прапорщик занёс (загнал через ноги) нам в камеру кружку крепкого чая, открыл кормушку, отдал и передал от смотрящего за кичей Серёги Кировограда привет.
Это означало – одобрение поступка Кирсана. Ну и моего тоже. Хотя мой поступок мы с Кировым уже обсудили…
Это было – уважение и внимание – хате. Не как камере, а тем, кто в ней сидит…
А по большому счёту это означало, что зона менялась…
Заёрзались суки…
Закурили в кабинетах менты…
Открыто поддерживать своих агентов у них уже не получалось.
Сделало ли это нашу жизнь лучше? Скорей всего – нет… Глобально осталось то, что и было… Разве что каждый из нас вдруг почувствовал себя немного сильней… понял, что он не один… В результате нас всех развезли по другим зонам и закрыли по БУРам… Операм к таким перетасовкам было не привыкать…
Вот и я, выйдя с ШИЗО, был переведен на тяжёлый рабочий отряд… Тут – как говорится – не забалуешь…
Плановое производство в зоне рухнуло ещё в девяностые годы. Что-то было вывезено и порезано на металлолом… что-то до сих пор стояло тяжёлыми глыбами… Зоны, как и люди, разделили судьбу своего государства…
Это привело к выживанию – кто как могли… Люди бросили конструкторские бюро и цеха и перешли в подземные переходы торговать «Галиной бланкой», сигаретами и туалетной бумагой… Зонам пришлось ещё хуже… В то время, когда не платили зарплаты шахтёрам и пенсии пенсионерам, популярен стал лозунг: «Зонам не давать ни копейки!» Нечего, мол, бандитов кормить, когда нормальным людям нечего есть. В зонах начался мор…
Об этом как-то мало кто пишет… Вот о ГУЛАГе – навалом… а о зонах в девяностые годы – ни слова… На деле же это был Бухенвальд…
Я видел своими глазами, как из сектора для «лиц с недостаточным весом» а по-простому – от обезжиренных – выходили люди в кусках одеял, с запавшими глазами, торчащими рёбрами и худыми, как у скелета руками… на ногах мало у кого были ботинки… чаще – обмотки из тряпок или полиэтиленовые кульки… Они шли колонной на хмырь, как пленные румыны из хроник войны… В их глазах была пустота… Таких держали отдельно, в закрытых секторах, на специальных бараках… Попасть к доходягам означало неизбежную смерть… Там сам климат кричал о еде… тоскливо добивая горький окурок и шаря глазами в траве… У таких людей в глазах всегда просьба… даже не просьба, а крик… Это ещё – пока жив человек, пока борется, ищёт… у самых безнадёжных – тоска… Чтобы такого выходить и восстановить нужен был специальный курс терапии… причём не только пищевой, но и психологической… Еда уже не шла впрок, когда организм начинал поедать сам себя… И выйти из этого штопора было порой невозможно… Таких уже не заставляли работать… они доживали свой век по закрытым от всех секторам…
Скатывались до дистрофии чаще всего любители менять пайку на сигареты. Да-да – загоняя себя в полный тупик… Какая курение всё-таки сильная страсть! По баракам сновали барыги… Эти люди-крысы были везде… Они меняли зубной порошок, ботинки, чаи, сигареты, табак, консервы, иголки и нитки, конверты, тетради и хлеб… У них всегда было всё. Обмен был очень неравный. Зависело это от состояния того, кто менял… Доходяг вообще загоняли впросак… Мол, не хочешь – иди поищи… те протягивали из-за пазухи свою пайку хлеба и получали взамен щепоть табаку… Когда менты это поняли, то начали доходягам крошить хлеб в баланду… Блатные тоже наложили на пайку запрет. Но это – не помогало… Принцип «Ты умри сегодня, я – завтра» работал вовсю… И чем можно было этих людей напугать?
Когда плановое производство в зоне накрылось, она начала перебиваться шабашками. Да-да – самыми настоящими халтурами за наличный расчёт. Это привело в зону нечестных деляг. Делясь с хозяином зоны, можно было больше не делиться ни с кем – ни милиция, ни прокуратура не имели доступа в режимный объект. Плюс – почти бесплатная рабочая сила. Почти – означало, что деляги заносили и завозили в зону мужикам сигареты и чай. Вот и вся оплата труда. Ну, ещё худо-бедно работал ларёк. Это – если были деньги на лицевом, куда их можно загнать со свободы. Вот так полуголодные зэки работали на тяжелейших работах за щепоть табака. Скатываясь часто в доходяжный барак, загнав себя в необратимый процесс истощения…
Самой злодейской затеей бандитов в погонах и бандитов-дельцов – стала переборка ферромарганцевых терриконов. Вокруг шахт и заводов по переработке цветного металла – вольфрама и ферромагния – выросли горы отходов – терриконы щебня перемешанного с маленькими кусками руды. Вторичная переработка такого сырья не предполагалась. Её можно было сделать только вручную. Не предполагалась во всём цивилизованном мире, но не в тюрьме. Дело в том, что эти отходы были крайне радиоактивные. Прикасаться к ним руками было нельзя. Машины лопатили огромные объёмы, где конвейерным способом отделялась от шлаков руда. Но кусочки всё равно оставались. Вот какому-то бессердечному палачу и пришла в голову затея использовать зэковский труд.
«Феррики» самосвалами завезли и рассыпали по всей зоне. Кучи радиоактивного щебня выросли и в цехах, и во внутренних секторах у бараков. Бедные зэки! Мало кто понимал ЧТО ЭТО ТАКОЕ! Загоняли принудительно всех! Видно уж очень экономически выгодное это было дело! Серые люди рылись, как крысы в кучах щебня… В руках держали кастрюльки и обычные консервные банки. Туда складывали зеленоватые кусочки руды, которые визуально отличались от серого щебня. Такую операцию, конечно, не могла выполнить никакая машина… У людей пухли ноги и руки… покрывались незаживающими язвами все части тела… Стало много гнойных больных… Даже ботинки не выдерживали радиоактивной нагрузки – почти у всех была рванная обувь… Перчаток критически не хватало. Да и не пользовался ими никто – перебирать «феррик» руками было ловчее… За полную банку зелёных кусочков руды полагалась пачка чая и полпачки «Примы». Такую банку собирали за два-три дня… Были такие «ударники производства», что собирали за день… На них неприятно косились – мол завышают норму,подталкивая других безнадежных к неминуемой смерти…Но понимая ужас их кончины,трогать не смели...

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ПРИКОСНОВЕНИЕ (ЧАСТЬ ВТОРАЯ)
Кто вместит меру таких преступлений?!
Вот так дельцы зарабатывали деньги в девяностые годы…
Мне выходить на феррики категорически было нельзя. Я очень чётко понимал, что это – добровольное самоубийство. Что было делать?
Надо было что-то решать…
Я ходил по сектору один туда-сюда… После ШИЗО меня ещё не внесли в разнарядку. Но завтра должны были внести… Мысли роились самые мрачные… Может лучше раскрутка? У меня в Тюмени незакрытое дело. Здесь впереди из девяти ещё больше семи… Ну доболтают за Ткача лет пять-восемь… На круг выйдет пятнадцать. Но хоть буду живым! Поеду к братве на чёрную зону… Буду реально в авторитете… В чёрных северных зонах сидели Воры… Воровской закон был мне близок и органичен… Эх, Севера, Севера…
Неожиданно позвал старшина:
– Семёнов, весь отряд строится на медосмотр! Ты тоже есть в списке…
Из режимного сектора, куда я после кичи попал, выход был только строем… Остальное – в сопровождении контролёра… Подумалось: «Ладно, пройдусь…» Неожиданно возникла идея - а не выехать ли мне на больничку? Тем более, что комиссия была из-за зоны – откуда-то из области – у этих был реальный шанс закосить…
У меня на икроножной мышце ноги был жировик. Беспокойства не причинял, но рос… став в итоге с голубиное яйцо. На этой же ноге был варикоз. Некритичный, но всё же… Я достал бельевую резинку и перетянул ногу повыше бедра. Через пять минут картина стала зловещей: нога набрякла и посинела, а жировик слился с общей массой отёка, увеличив его… Я так и зашёл в кабинет. Зэков не осматривают, как обычных людей… тем более в зоне творился падёж – все просто поднимали штанины и показывали язвы… Ну или задирали рубаху на животе… Полностью не раздевали… Это было как нельзя кстати… Я поднял штанину и показал врачу отёчную ногу… Тот сразу назначил на операцию и записал на этап в областную больницу…
Срослось!
Я облегчённо вздохнул…
В этапке обратил внимание на незнакомого парня-грузина. Это был Зурик. Я о нём слышал, но как-то не пересекались – то я был в ШИЗО, то он – в ПКТ… Интересная во всех отношениях личность! Он был родом из Грозного, огромного роста, спортсмен, мастер рукопашного боя… своего потерпевшего руками убил… разорвал… Дали двенадцать лет за убийство. На одесской тюрьме смотрел за продолом… Следил за соблюдением воровского закона на Одесской тюрьме по поручению вора Артура. Для первоходчика – это огромная редкость! Выходит чем-то заслужил доверие Вора. Такое встретишь нечасто… Понятно, что, когда вышел на усиленную пятьдесят первую зону начал злостно не подчиняться режиму. В итоге – доболтали два года за злостное неподчинение и привезли к нам на двадцать первую с четырнадцатью годками за спиной… Вот такая судьба… Конечно же он был в авторитете!
Мы как-то сразу нашли общий язык… и дальше держались вдвоём…
Говорят, что война – это на шестьдесят процентов – физиология. И только на сорок – стрельба и героизм. Спецназ потому и называется спецназом, что может обходиться без всего. Ему не нужны тёплые нужники и обозы с питанием… Он может при помощи штыка прокормиться в лесу. А спать там, где стоит…
Зона – это процентов на восемьдесят – быт. И только потом – умные речи, разборы полётов и вытекающие отсюда поступки… Зоновский спецназ – отрицалово. Люди, отвергающие удовлетворение нужд за счёт тюремных чинов. Им плевать на собственный быт. И на нужды плевать. И – на здоровье. Такого человека ментам труднее всего ущемить, потому что у него нечего больше забрать. А ему при этом – легко и комфортно. Сидишь в одиночке… смотришь сквозь прутья в окно… лежишь тонкой робой на раскалённых от холода нарах… жрёшь один раз… не куришь совсем… И – плевать. Зато – абсолютно свободен.
Мы с Зуриком несколько часов тряслись в «воронке»… Только вечером автозак заехал в тюрьму… Построение… шмон… отстойники по коридорам… И – до утра – в малюсенький бокс. Кто-то задыхался… кто-то хватался за сердце… кто-то бил в дверь, просясь по нужде… Наверное, подавление этой самой физиологии тела – и есть показатель спецназа. Нужд тела как будто бы нет. Это вырабатывается долгими годами лишений… Иначе будешь зависим от тех, кто имеет ключи. Тебя закрыли – а тебя словно нет. Контролёр с ключами от хаты – бессилен. А ты – неприступен. Сидеть в камере без признаков жизни – суровая школа. Мы с Зуриком эту школу прошли. И теперь сидели спокойно в углу… уютно расположившись на сумках… и не зная часов… Так за беседой прошла ночь до утра… Даже умудрились поспать…
Вокруг томились измождённые люди…
Этап был больничный, и здоровых среди нас практически не было.
У Зурика была температура под сорок. Но по нему этого не было видно. Пару раз зэки в обмороке оседали на пол…
Этап в тюрьме – самая неприятная штука.
Врачи по личным делам распределяли людей. Оперативники – тоже… У нас с Зуриком были одинаково пухлые папки – толстые от тюремных грехов. Раз в десять толще обычных. Нас двоих оперативники вывели из общей толпы… Потом долго вели по этажам… и посадили в камеру «особлывого нагляду» - по-украински это означало – особого надзора. Одежду забрали – выдали по комплекту белья. Круглосуточный свет. Пять шмонов в день. Нас – на растяжку – на коридор. Камера даже в туалет открывалась в присутствии вооружённой охраны. Вот такой нам был оказан «почёт». Но мы не смущались… Остальные камеры были переполнены вдвое. Наша хата была на троих, но мы сидели вдвоём. Чем не комфорт? Тем более, что и книги иметь разрешалось.
На осмотр приходили врачи…
Зурику делали уколы и давали таблетки.
Над моим жировиком врач недоуменно молчал…
– И с этим Вас сюда привезли?
– Им, доктор, виднее…
– Будем операцию делать?
– Вам, доктор, виднее…
Вырезать жировик было сразу по нескольким причинам неплохо. Во-первых – побыть на больничке подольше… Во-вторых, выхлопотать ограничения врачей на физический труд.
Я на всё согласился.
Зурик читал странные книги… Сергей Нилус «Великое в малом», Жития афонских святых, Духовные наставления старцев… Также у него был толстый молитвослов, который он подолгу напряжённо читал – безмолвно молился… Я не мешал.
У меня был сплошной винегрет. Фридрих Ницше, «Роза мира» Андреева, Практический оккультизм Елены Блаватской, что-то ещё…
Это нам не мешало вживую общаться.
Всё было нормально, пока не заехал Седой. Виталька Седой шёл этапом с Житомирской крытой. Являя собой полный набор ухищрений. Там, на Житомире, был особенный менталитет. С таким сокамерником ладить было почти невозможно. Он во всём видел подвох… на вопросы прямо не отвечал… и ночами не спал… Не знаю, что у него там было со здоровьем – впечатление больного он не производил… Скорее всего – его подсадили к нам опера. Но предъявить ТАКОЕ мы ему не могли.
Вот и нарастал постепенно накал… да так, что начинали сыпаться искры… Я боялся сорваться и его задушить…
Зурик открывал молитвослов и вслух монотонно читал… И я, и Виталька слушали незнакомые речи… звук лился дивной волной… и изливал на душу покой…
Виталика скоро убрали.
А я впервые прикоснулся к чему-то, чего до конца не вместил… Это было первое прикосновение к Тайне.
Предстоял ещё долгий-долгий и невероятно завьюженный путь…
А пока я читал у Нилуса о том, как он причастился у Иоанна Кронштадского и впервые почувствовал себя и верующим, и православным…
А ещё я нашёл ту духовную область, куда можно уходить от невзгод. Не строя барьер, как истеричные женщины, не лишаясь ума… А глядя на всё свысока. Оттуда, куда вознёсся Христос. Куда нам ещё предстояло дойти…
И впервые в жизни, ещё не веря себе… я начинал чувствовать себя и верующим, и – православным…
Это было – начало пути.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
ШАГ ВВЕРХ
Откуда взялось слово «секта»? Что оно означает?
Секта – то место, где истину делят на части… и продают по куску… Как у Высоцкого «там миллион меняют по рублю…»
Истина бывает сложной и малопонятной – миллион трудов и усилий. Вот её и подменяют доступной и простой для понимания ложью – меняют миллион по рублю.
Это нравится многим. Многим ленивым и недалёким. Вот они и сбиваются в секту… Тем более, что тебя там сразу объявляют святым.
Слово «секта» произошло от греческого слова «сектор», означающего часть целого, долю… Им не нужна целая Истина – хватит куска… отсюда – и секта…
Я ходил по грязной локалке – двору возле барака – на зоновском языке тоже именуемом «сектор»… И чувствовал себя частью великого целого, отделённой от главного – колючим забором из проволоки и своих заблуждений…
И как мне было выйти из этого круга?
Сектанты предлагали путь простой и доступный.
Но я им не верил…
По воскресеньям их пасторы привозили короба конфет и «Мивины» и раздавали «святым». Потом устраивали в клубе «богослужение». Тяжёлая хэви-металлическая группа рубила тяжёлый рок в стиле «Блэк саббэт», но на библейские тексты. Со стороны это выглядело цинично и богохульно, но «святым» очень нравилось. Они выли, орали, скакали и сбивали об пол каблуки… Впадая в транс, что было очень похоже на шабаш… А потом падали и начинали говорить «языками»… выкрикивая отрывки из фраз и беспорядочно корчась… На сошествие Духа Святого это было никак не похоже… Но многие шли… То ли «дары» в виде конфет и печенья, то ли альтернативный угар, заменяющий кайф наркоманам… То ли – и то, и другое… Они выходили из клуба с красными от эйфории глазами… охрипшим голосом, как от героина… и неровной походкой. Дурман был налицо, и нужно было очень постараться, чтобы это не видеть…
Но кто хотел это видеть?!
Дело происходило в тюрьме. В сориентированной на уничтожение зоне… Так веселее! Мало кому было на подоплёку не наплевать.
Всем хотелось просто забыться…
Был другой путь.
Но его старательно не замечали.
Каждый вечер, почти в темноте… к кресту, установленному на месте будущей церкви – стекались молчаливые люди… выглядели они обособленно и даже сурово… Как тайный монашеский орден. Становились на колени возле креста и тихо молились… Сам их вид кричал о покаянии. Об отречении от прежней жизни и от греха… Они ещё не были соборным Христом. Но они уже были коллективным разбойником Рахом, распятым одесную Христа…
Православные братья.
Их путь был путём на Голгофу…
У сектантов всё было иначе. Они были коллективным разбойником, распятым по левую руку Христа… кричащим «Если Ты – Сын Божий – сойди с креста!»… Сойди с креста и нас уведи за собой… Счастье должно быть здесь и сейчас! На земле! Вне креста. Их выбор в итоге стал в пользу князя мира сего… Он им предложил весь набор земных благ… здесь и сейчас… Зачем делать скорбным и сложным свой путь? Жизнь коротка. Живи здесь! Всё возьми здесь! Хрипло крича на американский манер «Халлылуйа!»
Зурик выбрал путь на Голгофу… Впереди он видел свой крест… Только Крест достигает до Неба. Всё остальное превращается в тлен на земле… Крест – это лестница в Небо.
Было странно видеть, как он катит через всю зону тяжёлую тачку, завозя для будущего храма кирпич…
А я смотрел ему вслед издалека…
Когда возвратились на зону после больнички, всё вернулось на круги своя… Меня вновь охватили разборки с «блатными» и лагерная суета-маета… Опера сжимали тиски провокаций… старались загнать меня в промку… Там ждало кладбище из ферросплавов… и копошились заживо погребённые люди… которые пока это не знали. Я знал… и идти в промзону не собирался…
О прочитанных божественных книгах забыл… Да и до книг ли мне было? Со всех сторон на меня надвигалась война…
Как было мне не погибнуть на этой войне?
Или погибнуть как можно достойней?
Я ходил по сектору мрачный, как туча…
Раскрутка?
Засадить в бок заточкой козлу и хапанув с пяток лет, уехать на тюменскую чёрную зону… по пути взвалив на шею старый ткачёвский должок сроком лет в десять… да ещё семь неотсиженных этих… Выходило – не влезет в двадцатку. Это ли не пожизненный срок? Мне было под сорок…
Другой вариант – крытая. Город Житомир. Красная сучья варильня, из которой чистым не выходит никто. Смогу ли я это всё понести? Смогу ли потом жить негодяем? Освобожусь ли оттуда вообще? Скорей всего – нет.
Уж лучше раскрутка – и с двадцаткой на Север…
А может сорваться с цепи?!
Взять в рукава два штыря и проникнуть в штаб зоны? Коридоры охраняются плохо. Элементарно можно пройти по кабинетам, убивая офицеров внутри… Можно уложить весь этаж. А потом – будь что будет! Прославлю себя на века. В каторжанских песнях зэки воспоют этот подвиг… Напишут книги… стихи… Как о героях чеченского эпоса – Шамиле и Хаджи Мурате… А менты сука заплатят за всё! За этот концлагерь! За рассадник карманных «блатных», грабящих и ломающих зону… за голод и мор… за радиоактивный ферровольфрам и феррополоний… за беспредел… за наркошантаж… за конвейер смерти, пожирающий жизнь…
Главное потом – чтобы не взяли. Спецназ будет стрелять на поражение. И это отлично. Главное – чтобы не взяли живьём!
Вот такие невесёлые мысли роились в моей голове…
А я ходил по закрытой режимной локалке… и ответа не находил…
Мои размышления прервал крик шныря:
– Семён, гони сигарету – письмо!
Петюня смотрел на меня одним глазом радостно щурясь… Он был урод, но его все зэки любили… На бараке была чистота, плюс Петюня всегда мог пробраться к розетке и заварить чифирку… Он был клептоманом… седьмой раз сидел за мелкие кражи… срока были маленькие, но его сильно били после поимки… били так, что искалечили глаз и щеку… пол лица у него было зловещим. Но это не лишило его оптимизма и доброго нрава. Он всегда был готов услужить за сигарету, а бывало – и без… и вообще был весёлый… Я взял письмо и протянул ему сигарету… он заложил её за ухо и убежал…
Письмо было от мамы. Лучше было бы – таких писем в зоне не получать. Оно всё дышало добром и любовью и делало только больнее. Вокруг была агрессивная злая среда. И с этой средой мне предстояло бороться. Здесь с мягким сердцем – никак.
Бедная мама! Она писала о простых домашних вещах… о том, как наш кот Рыбун подрался с соседским котом Тимофеем… О том, что сын Женька ходит в музыкальную школу… И много чего такого ещё…
Всё это только обостряло контраст.
И заставляло биться сердце сильнее…
Я принял решение идти на абордаж. Это по отношению к матери было гуманней. Лучше один раз оплакать, чем двадцать лет писать письма на Крайний Север… Пассивно катиться до крытой я не собирался… Эх, если бы это был Златоуст или Владимир! Тюрьмы, овеянные воровскими легендами и славными воровскими делами… Веди себя чисто… не делай ошибок… выполняй наказы воров… Живи и кайфуй! Час в радость, бродяги! Аж на душе полегчало… Но только не сучий Житомир!
Оставалось идти на раскрутку…
Или на штурм оперативного штаба и смерть.
Других вариантов, похоже, не существовало.
Я остановился и закурил…
А, когда поднял глаза – поймал взгляд, от которого не смог оторваться… В этом взгляде – было несказанное счастье… и что-то ещё… что звало и не давало остаться… На меня смотрел священник… отец Александр… Я его уже видел когда-то… Зурик шёл с группой священников в церковь. А он остановился и увидел меня… Сперва поймав взгляд, а потом тихо, но явно позвав: «Пошли с нами!» Так, наверное, Христос звал рыбаков, ставших после его апостолами и учениками… «Следуй за Мной»… Этот призыв звучит сквозь две тысячи лет… и имеет неодолимую силу…
И – странное чудо – я не отрывая взгляд, повиновался… Сектор, закрытый снаружи на ключ – вдруг оказался открытым… Я шёл за отцом Александром, и в тот момент не понимал, что совершилось явное чудо. Режимный сектор, где держат нарушителей и отказников – оказался открытым! Его закрывает на ключ и открывает по звонку из ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) – сержант из службы охраны. Это было явное чудо. Но этого никто не заметил – просто всей группой дальше двинулись в храм… Его роль исполняла маленькая комната в клубе под потолком… Строительство храма тогда только ещё начиналось…
Я сел на лавку и обмер… горели свечи, источая покой… тихо пел магнитофон… священники, делая возгласы, переоблачались… начиналось Таинство службы… какой-то парень читал из книги псалмы… Это всё я осознал много позже… Тогда просто переполнился счастьем… словно был в это время в раю… Мне открылся Мир Божий… не тот мир, который даёт окружающий мир… а блаженный Мир Божий…
Я сидел, словно окутанный каким-то эфиром и сквозь него смотрел, что творится вокруг…
Весь в чёрном священник-монах сидел в стороне и исповедовал братию… Перед ним на коленях стоял наш Зураб… Они о чём-то тихо шептались… Дальше свершилось какое-то странное дело, которое я тогда не вместил… Зурик, рыдая взахлёб, буквально отполз на коленях… и опустил голову в таз… Он всхлипывал, омываясь водой… весь содрогался и всхлипывал дальше… Вот что такое Исповедь у иеромонаха Матфея! Я позже это ощутил на себе… Впечатление было такое, что ты на Страшном Суде… Наверное, только так и отпускают грехи… Предстояло ещё принести добрые плоды покаяния… Но пока – хотя бы вот так.
Всё вокруг меня потрясало!
Я так всю Литургию на лавке и просидел… Ни живой, ни мёртвый от страха… Страх – начало Премудрости Божьей. Сегодня я прикоснулся к нему… Это было действительно страшно. Но не той боязнью, что может причинить тебе вред… А скорее – ошеломлением перед Величием Божиим… Священным восторгом, вырывающим стон… И одновременной близостью к Богу. Вот что я тогда испытал.
Всё кончилось… Священники засобирались домой… Я удивлённо смотрел на иеромонаха Матфея и не верил глазам… Живой монах… настоящий… я думал, что их нет уже лет около ста… А тут вот он – вблизи… Он был бесстрастен и прост… Говорил очень ёмко и тихо… Казалось, что он знает что-то самое важное… И нельзя было, не узнав, отпустить… чтобы не упустить… Я напросился донести ему саквояж…
Мы шли небольшой группой в сторону вахты – отец Александр, отец Матфей, Зурик и я…
Я подыскивал слова, чтобы задать вопрос… Может самый главный вопрос моей жизни… И мучительно не находил… Всё казалось второстепенным и мелким рядом с иеромонахом Матфеем… Должно быть что-то ещё… Вот оно! Вопрос из моих уст прозвучал как бы мимо меня:
– Батюшка, а Бог может простить любой грех?
Отец Матфей кротко и просто ответил:
– Любой.
И продолжил идти, словно не тратя времени на очевидную вещь…
Я не верил ушам:
– Любой, любой?
Он мирно вздохнул:
– Нет греха, превышающего милосердие Божье…
И продолжил свой путь…
Так это же совсем другое дело, друзья!
Это же меняет всё дело!
Я шёл с Зуриком назад через зону не в силах хоть что-то сказать…
Я теперь знал ответ на главный вопрос.
Этот ответ открывал мне путь к Свету…
Пусть неясно было – как и куда мне идти… Но вокруг были добрые люди… настоящие православные братья… Они не были сектой. Их путь был тернист, но они не искали другого… Как страшно было бы его не найти…
Я пол жизни провёл в секте своих заблуждений… Ища Истину, но находя лишь осколки её… Кай выкладывал из них слово «вечность»… Но ведь вечность может быть и без Бога… Тогда она превращается в ад… В вечный плен у Ледяной Королевы…
Я выкладывал из осколков слово «Любовь»… И оно вдруг растопило все льды, снова сделав зеркало прозрачным и целым… И я в нём ясно увидел – и Путь… и Истину… и Жизнь…
Это был мой путь к Богу.
Первый шаг – вверх.
Оставалось – дойти…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ДУХОВНАЯ БРАНЬ (ЧАСТЬ ПЕРВАЯ)
В мире есть много миров.
Я намеренно допустил тавтологию. Она подчёркивает равноценность микро- и макро-вселенной. Малые миры существуют в большом, сохраняя свою идентичность.
Стоит город, прижатый холмами к реке… В нём есть больницы и школы – в каждой свой мир… Есть бассейны… есть казино… есть психушка закрытого типа… Дымит, озаряя вечернее небо, литейный завод…
Сбоку к городу прилепилась тюрьма – вгрызлась в тело зубцами бойниц…
Везде – своя жизнь…
Своя сфера.
Эти сферы вращаясь, образуют огромный клубок, где у каждой – своя орбиталь. Сферы видят друг друга, иногда улыбаясь в ответ… иногда – озабоченно не замечая… Их взоры направлены внутрь.
Такую вот новую сферу я обнаружил в тюрьме. Она была вроде и рядом, но я не замечал. Церковь в зоне. Совершенно иная автономная жизнь… Иной удивительный мир… Церковь и зона ходили друг мимо друга почти не встречаясь глазами… ходили по кругу… Я шёл по зоне… поднял глаза… встретил взгляд… и уже не смог его отвести никогда.
Из зоны я вышагнул в Церковь…
Там была совершенно другая, ни на что не похожая жизнь…
С приходом в Церковь все мои проблемы как бы сами собой – разрешились... Приехал новый прокурор по надзору… У него на руках был циркуляр, запрещающий большесрочникам работать на общих работах. Наверное процент раскруток, поножовщины и суицидов среди «тяжеловесов» зашкалил. Людям просто нечего было терять. Я сам уже поднял ногу, чтобы сделать шаг вниз. Господь вовремя остановил… Тут же предложив другой путь. Прокурор интересовался – есть ли у меня образование и специальность… работал ли раньше… если работал, то кем… У меня с образованием был полный порядок. Столичный экономический ВУЗ. Таких людей в зонах почти не бывало. Он сразу заговорил со мной на другом языке… Культурней и предупредительней что ли…
Изменения тогда коснулись многих людей. Но преимущественно наших – церковных. Я не думаю, что прокурор нарочно акцентировал внимание на духовном аспекте. Но по факту получалось действительно так. Колю Ясинского – нашего пономаря – с пятнадцатью срока перевели на котельную, Зурика с четырнадцатью годами оставили при храме старостой церкви, меня с девяткой срока перевели в склад металлов… Бог Своих служителей спас от смертельно-тяжёлых работ… Можно, конечно, сказать, что это случайность. Но я так не думал.
Начальник склада был из вольнонаёмных. Спокойный седой человек. Старший мастер Валерий Максимович Ванин. Он, когда увидел, что у меня каллиграфический почерк – облегчённо вздохнул. Заполнять нужно было очень много журналов. Ванин по совместительству был ещё и инженером по охране труда. Зона – всегда производство. Несчастных случаев – хоть отбавляй… Вовремя выданные допуски и предписания защищали от прокурорских проверок. Буквально спасали хозяина зоны при разных ЧП. Это всё требовало большой писанины. Вот он это всё на меня и взвалил. Я быстро вник и справлялся… У меня появилось время для чтения книг…
Я читал всё подряд – и наставления Афонских святых, и Добротолюбие, и Брянчанинова, и Феофана Затворника и ещё много чего… Наш с Зуриком духовник был монах, поэтому и литературу такую он подбирал… Нам оставалось читать и вникать…
Иеромонах Матфей одного человека исповедовал по сорок минут… Тихо лились вопросы… в ответ – всхлипы и слёзы… чётки в его пальцах не переставали скользить… он подолгу молчал… безмолвно молился… потом – новый вопрос. Трудное дело – исповедовать убийц и бандитов…
Я жаловался духовнику, что сижу не за что… Что навязанного мне преступления не совершал… что следствие совершило подлый подлог… Он слушал и долго молчал…
– Скажи мне, чадо, а были ли совершённые тобой злодеяния, за которые ты не отвечал? Которые милиция так и не раскрыла? Наказания за которые ты не понёс?
Меня словно накрыло туманом… Под епитрахилью батюшки было темно и тепло… уютно так, как бывает в объятиях мамы… когда ты – сладкий младенец, и мама тебя никому не отдаст… всё простит, пожалеет и снова простит… исповедоваться в грехах было не страшно… Здесь была Милость.
Словно сквозь сон вдруг открылось немое кино… преступления всей моей жизни завились в калейдоскоп… который превратился в воронку и начал тянуть меня внутрь… изнутри повеяло тьмой… Казалось, что это видел не только я, но и мой духовник… каждое движение его чёток останавливало калейдоскоп, вычленяя из круга отдельный виток… я оставался с грехом один на один… с ним меня связывала незримая нить… именно эта нить меня и тянула во тьму… я шептал «каюсь», и нить прерывалась… становилось чуть легче, но тут же всплывал новый грех… каюсь-прости – полегчало… и – новый виток… всё вращалось по кругу, по кругу, по кругу… становилось всё легче, и тьма отступала… вдруг всё исчезло, и я вышел на свет… Я стоял на коленях под епитрахилью… чётки в умных пальцах монаха продолжали скользить…
Я понял главное – что уже не буду роптать. И писать жалобы, что посадили по беспределу. То, что не видели люди – ведал Господь. Что на мгновение ока – и открылось мне духовником… Бог послал мне шоковую терапию – тюрьму… и – для искупления... и – для покаяния… и – для Спасения. Как же я мог теперь говорить, что сижу не за что?
Отец Матфей был мистик. Он проникал не только в поступки и мысли, но и во сны… проникал в подсознание, как кардиохирург… вычленяя поражённые клетки…
– Ты лично стрелял в человека?
– Нет, стоял рядом.
Чётка скользила по нити…
– Тебе нравилось то, что ты видел?
– Да, батюшка. Это было убийство врага…
Чётки дальше плыли по кругу…
Вдруг отец Матфей замолкал… и время, словно размыкало свой ход… Он безмолвно молился…
– Давай дальше…
Я видел свой сон, который утром забыл, лишь глаза соприкоснулись со светом…
На исповеди этот сон всплывал вновь…
И так – часами – он врачевал наши духовные язвы…
Всё это умножало наши посты и молитвы. А молились и постились мы до галлюцинаций. Отец Матфей вёл себя, как в монастыре. Нам – своим чадам – он предрекал монашеский путь… И – немудрено. Его чадами становились только отягчённые неподъёмными грехами бандиты… Я, Зурик, Луня, Коля Ясинский… У всех – грехов – через край. И немеряно срока. Воришки и наркоманы шли к отцу Александру. Там было проще…
Нам нужны были экстремальные средства. Лекарствами тут не поможешь… Нам нужна была хирургия. Безжалостная. Перекраивающая всего человека. В ручном режиме верстающая из него новую тварь…
Шла ли на пользу нам такая экстрим-хирургия?
Тогда казалось, что – шла…
Но издержки, конечно, же были… Как меха не могут вместить в себя избыток молодого вина, так наши души трещали по швам и надрывались… Мы стали настолько «белыми воронами» в зоне, что все решили, что мы просто свихнулись – с таким сроком, как у пацанов не только в Бога поверишь… Ничего, мол, - постепенно попустит…
Разве христианство может быть настолько насильным?
Мы читали о подвигах древнехристианских святых, и нам казалось, что может…
Но, как взрывается переполненный жидкостью с газом резервуар – так время от времени взрывался каждый из нас. Как всё-таки точно, только на современный манер: жидкость с газом – молодое вино, резервуар – меха наших душ… Евангелие безупречно работает спустя две тысячи лет… Всё это уже было когда-то…
Я, храня уста, пребывая в безмолвной молитве, весь замкнутый внутрь – туда, где было моё общение с Богом – зашёл на хмырь (в столовую) и стал в очередь к окну за раздачей… Конвейер выехал с подносом еды, я взял его и начал пробираться к столу… обычное в общем-то дело… Тут весь грязный и оборванный работяга-мужик вдруг меня сильно толкнул… Они вечно спешат – и в строй надо успеть, и посуду за всеми убрать, и, может выслужить у столовских черпак баланды – бедные вечноголодные люди… Я бросил поднос и забил его ногами в кизяк.
Такие срывы случались нередко.
Нельзя перегружать незрелые души бродящим крепким вином. В Писании сказано – и меха изорвутся, и вино разольётся на пол…
Отец Матфей за такое налагал епитимью, и мы начинали усердствовать вновь…
Становились ли мы лучше при этом?
В духовной жизни, как в спорте. Если новичок попробует рвануть двухсоткилограммовую штангу, то просто мышцы сорвёт и останется навсегда инвалидом… Начинать надо с гантелек по пять килограмм… Но – если не умер и не надорвался – то приобрёл свою меру и веру в себя.
Вот так – рискованно и экстремально – отец Матфей приучал нас к борьбе. Главная его идея была в отказе от царства «мира сего». Борьба – со всем и со всеми, кто мешает нам попасть в рай. Освободиться от всего земного уже на земле. Он сам от всего земного уже освободился…
Отец Матфей был экзорцист. Без всякой отсебятины. Штатный.
Дело в том, что очень многие священники позволяют себе заигрывать с этим. Когда священник читает из Требника заклинательные молитвы митрополита Петра Могилы – бесы не могут не подчиниться. Выходят. И входят прямо в… священника, который их изгоняет. Мирской священник, как правило, обременён многими мирскими делами – и строит храм, и семья, и где-то надо схитрить… Это всё – страсти. Ниши, через которые изгнанный бес входит внутрь. Экзорцист должен быть абсолютно бесстрастен, и этим – стерилен. Бес не должен найти в нём для себя никакого окна. И тогда бес отправляется вон…
На подвиг экзорцизма благословляет Владыка. Как правило – местный епископ – настоятель монастыря. Без такого апостольского благословения священник не будет иметь должной силы… и права. Не то сразу брешь – самоуправство. Бес эти щели прекрасно освоил – тут же и входит… Страшно смотреть, как в храмах священники на «вычитке» ржут конями, лают собаками и кричат петухами… Они все жертвы собственной корысти и самоуправства. Особенно развит псевдоэкзорцизм в униатских украинских «церквах». Ведь внешне и не различишь… Люди за вычитки деньги несут – попы не выносят соблазна. В итоге это всё превращается в сатанинскую мессу. Когда поп-колдун силой князя бесовского изгоняет мелкого беса… Бога там уже нет… Но деньги – несут… И что хуже всего – в лоне «церкви» - внешне неотличимой от Церкви.
Отец Матфей не любил рассказывать об экзорцизме. Но мы упросили… Знать правду полезно, особенно такую малоизвестную правду – вот он и поведал, что мог…
В их монастыре экзорцистами были два иеромонаха – отец Матфей и отец Алипий. Оба монахи, оба священники – иеромонахи… Несвященники заниматься этим не могут. Правящий епископ освобождал их от всех попечений – только пост и молитва – до приведения себя в полную «боевую готовность» - когда уже нет ни желаний, ни чувств, ни забот… Только Небо и ты. Ты один стоишь под Небом и живёшь этим Небом. Ты несёшь это Небо в себе.
Вот тогда, только заходя в молитвенный зал с одержимыми, те сразу начинали кричать… Их обжигал Небесный огонь, который братья-монахи несли на себе и в себе… Как в Евангелии, где гергесинские бесноватые при приближении к ним Христа начинали кричать «не мучай нас, Иисус, Сыне Божий… Не жги!» Христос – воплощённая Божья Любовь… Что может на свете быть милостивее и добрее? А поди ж ты – жжёт невыносимым огнём…
Вот такого – богоподобного состояния – и должен достичь экзорцист, прежде чем начать целить…
Бесноватые бились в муках и вещали из утроб разными голосами… То голосом матери: «Матвеюшка, сынок, подожди… Не читай книжку – я тебе что-то скажу…» То маленькая девочка, раскачиваясь выходила на середину молельного зала и начинала басить: «Люди, не слушайте их… заткните уши… Бегите»… То вдруг подскакивал ещё один и визжал: «Ничего! Придёт наше время – мы будем вам укольчики делать… Да так, что мясо будет отпадать от кости…»
Дело экзорциста – невозмутимо читать.
В конце чтения – кто из бесноватых лежал, кто – бился в конвульсиях, кто – исходил пеной из рта…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ДУХОВНАЯ БРАНЬ
(ЧАСТЬ ВТОРАЯ)
Бесы изгонялись. Но изгонялись на время. Если исцелённый человек не начинал жить полноценной церковной жизнью – молиться, исповедоваться и причащаться – бесы в скорости возвращались назад… Беря с собой, как сказано в Евангелии «семь, злейших себя…» И тогда – лучше было бы и не начинать.
Вот поэтому отец Матфей нам не рекомендовал никакие вычитки и вообще внешние воздействия на человека, а призывал нас к личной борьбе… через молитву и труд – ища стяжания Духа Святаго…
Он сам был похож на древнего рыцаря, покрытого зазубринами на доспехах и рубцами на теле… Так, воин, победив всех врагов, ранений и повреждений не избегал… Он то дёргался глазом… то куда-то смотрел… то молчал… Великий воин нёс на себе издержки побед…
К нам в зону заехал колдун Золтан Понго. Родом из Закарпатья. Сидел за кражу коня. По национальности – трудно сказать… То ли цыган, то ли мадьяр, то ли румын… Был маленького роста… хромой, косоглазый, с большой головой… Весь какой-то ущербный и непропорциональный. В американских фильмах такими изображают чертей…
И что самое странное – воцерковлённый. Знал молитвы, читал на церковнославянском Псалтирь… подпевал церковному хору… В точности соответствуя тому, что мы знали о западноукраинских церквах – там гнездилась вся нечистая сила… Он ничуть не стесняясь подходил под благословение, исповедовался и причащался… иногда помогал алтарнику и пономарю… Сам себя, похоже, считая православным служителем церкви… Это-то и подкупало. Он всем объявил, что исцеляет болезни… К нему потянулись тёмные люди… Он обставил иконами угол и там принимал… При этом Золтан беззастенчиво дрался, курил и ругался… Выкапывая воском нарывы и выкатывая яйцами боль… а ещё – устрашающе чревовещая… Помогал и угадывал ли? Может – и да… бес ведь тоже имеет немалую силу… Брал сигаретами, консервами, салом… Чувствуя себя уверенно и хорошо. Даже офицеры из штаба обращались к нему… Золтан процветал.
Отец Матфей в это время отсутствовал в зоне. То ли болел, то ли был занят в скиту. Три года назад он из монастыря вышел в скит… и теперь один не всегда успевал.
Я не принял Золтана. Сколько он мне ни рассказывал о своих чудесах. Я сразу понял – колдун. Тем более опасный, что воцерковлённый. Люди считали, что он лечит Духом Святым… Как же ещё может быть в лоне Церкви? Но он вместо молитв – заклинал… По Писанию чистое не может сочетаться с нечистым. Золтан был явно нечист. Мой друг Луня его просто избил. Поймал на том, что тот мочился в недостроенном храме. Отец Матфей нас учил – видя нечестие – освяти кулак о скулу нечестивца. Вот Луня и освятил… гнал и пинал его по центральной аллее… пока не забил.
Золтан затаился. Больше в храм – ни ногой. Видя Луню – одноглазо молчал. Его деятельность перенеслась теперь на барак. Сам начальник отряда ему выделил угол. Всё у него было в крестах, свечах и иконах. Как простому человеку было не соблазниться?
Я начал с Золтаном духовную брань. Направленно читал против него псалмы от врагов:
"Назирает грешный праведного и поскрежещет нань зубы своими. Господь же посмеется ему, зане прозирает, яко приидет день его..."
Днём и ночью держа Иисусову молитву в уме… Видел его затравленный взгляд… Он всё время подбирался ко мне, чтобы заговорить и что-то мне дать. Я не брал ничего и ничего не давал. Просто дальше читал… и читал…
"Мечь извлекоша грешницы, напрягоша лук свой, низложити убога и нища, заклати правыя сердцем. Мечь их да внидет в сердца их, и луци их да сокрушатся..."
Зотан начал болеть… не то, чтобы болеть, а как-то хиреть… У него потрескались губы… загноились глаза… стала дрожать голова… от него отвернулись клиенты… Он от злости рычал на меня. Но не в слух, а – одними глазами… В этом взоре была адская мука… и такая же адская злость… Я неотвратимо читал…
Такое дело нельзя начинать без благословения духовника. Это был почти экзорцизм. А отец Матфей всё не приходил…
Вдруг я тоже начал болеть. Видно очень много во мне было ниш и зазоров… Злые силы уязвили меня.
Я лежал с температурой… у меня трескались губы… Контролёры уже не поднимали меня на проверку… Считали в наре по ногам, как мертвеца. Приходил фельдшер с санчасти, колол анальгин… и уходил… Я продолжал умирать. Пришёл Зурик. У него на санчасти был бицилин. Но колоть можно было только там же – в санчасти. Этот огромный грузин буквально донёс меня туда на себе… Меня укололи… Через час стало легче… В эту ночь я полноценно уснул… Сделал ещё пять уколов – уже на санчасть ходил сам – и меня попустило… Что это было? Вирусный грипп или порча Золтана? Не знаю… Отец Матфей меня исповедал и причастил. Запретив заниматься самоуправством:
– Откуда ты знаешь, какие за ним стоят силы? Жить надоело?
Я смиренно молчал…
Золтана увезли на областную больницу.
Получалось, что я победил. Это была моя первая духовная брань. И первая лобовая победа. Я чувствовал себя мечом в руках архангела Михаила… Я победил!
Бросал курить я мучительно долго. Не верьте, кто убеждает, что это легко. А может так тяжело было мне?
Отец Матфей говорил – грош цена моим постам и молитвам. Что курение – фимиам сатане. Как священник кадит ладаном Богу, так курящий – кадит сатане. Меня это жутко смущало. Я снизил с пачки до одной сигареты. Но от одной до нуля – долго не мог… Каждую неделю выносил на исповедь… мучился… плакал… Отец Матфей меня причащал. Я думал – на этот раз – всё. Но срывался опять…
Луня предложил заняться спортом. Мы на складе приварили турник и подолгу спарринговали… христианам со злостью нельзя, но мы старались без злости… Восстановилась дыхалка… мышцы приняли прежний рельеф… Я чувствовал себя двадцатилетним.
Уже и срок не давил… И вообще – всё казалось стабильным… и ровным…
Ничего не предвещало беды…
Наш отряд повели на флюорографию. Я быстро – как всегда – отстрелялся и пошёл к себе в склад…
Валерий Максимович лихорадочно листал журналы инструктажей… В зоне случилось ЧП. Пацану в механическом цехе на сверло намотало рукав и поранило руку… Лучше такое не видеть…
Вся ответственность ложилась на службу охраны труда. Но всё было в порядке! Потерпевший Миленко Сергей – все инструктажи проходил. Ещё было предписание мастеру цеха об установке реле. Ванин облегчённо вздохнул... Он всё больше мне доверял.
Так шли рабочие дни…
Вдруг прямо в склад прибежал санитар из санчасти:
– Семёнов, срочно со мной! На повторную флюшку!
– Что там случилось?
– Не знаю. Сказали тебя привести.
Обычно повторный снимок делают тем, у кого обнаружили тубик.
Я шёл в санчасть и недоумевал… Вроде бросил курить, занялся спортом, питался нормально… Нет – это ошибка. Тем более, что и чувствовал я себя хорошо.
Повторный увеличенный снимок подтвердил опасенья врачей. Инфильтрация верхней доли левого лёгкого. По-русски говоря – туберкулёз.
Меня с вещами срочно закрыли в санчасть. У тубиков на первичном этапе была изоляция полная. Считалось, что именно в этот момент больной наиболее инфекционен.
Теперь я дожидался этапа…
Со всей области тубиков свозили в туберкулёзную зону. Днепропетровское ИТК – 89. Для многих – последний приют…
В окно санчасти я смотрел на нашу «красную командировку». Теперь она мне казалась не такой уж и мрачной…
Меня упаковали так быстро, что я ни с кем не успел попрощаться… Теперь пробраться ко мне было проблемно… Да и не нужно. Как говорится в народе «долгие проводы – лишние слёзы…»
Была весна. На проводах суетились скворцы… Поверх бараков маковкой торчал купол церкви. На куполе возвышался серебряный крест… Скольким людям он послужил маяком… А скольким послужит ещё? А сколько годами будут ходить под крестом, но так его и не заметят?
Я задумался… В памяти всплыли события последних трёх лет… Много воды утекло… Много предстояло ещё…
Я стал членом Церкви. Вошёл в её лоно, как в воздушный корабль… И – полетел, полетел, полетел… Мне открылась иная, совершенно особая жизнь… Вселенная мира, добра и любви… Было страшно, что я мог не попасть… пройти мимо… не увидеть свой на Крест…
Остальное – меня не пугало.
Да! Пусть болезни! Пусть срок! Пусть туберкулёзная зона…
Зато теперь со мной навеки был Бог.
А это значило – мы ещё повоюем…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
БЕЗУМИЕ ВЫСШЕГО ЗНАНИЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Апостол Павел называл христианскую веру безумием. И я с ним совершенно согласен. Ну как можно раздать своё имущество нищим? И после этого считаться не сумасшедшим, а совершенным? Как можно благословлять убивающих вас и благодарить оскорбляющих вас? Как вообще можно отречься от самого себя в пользу ближних? Считая при этом ближними всех людей вообще?
Нас с детства поощряли за наши успехи и наказывали за недостатки. И приучали отстаивать свои позиции силой. Презирая сопливых и слабых… А тут вдруг – блаженны нищие духом… Мы привыкли поклоняться героям. И воспевать силу духа, как главное качество в борьбе за победу… Блаженны сильные духом!
Христианство отрекается от похвалы, но приучает радоваться, когда тебя хулят и ругают.
Как же можно брать на себя за что-то ответственность, заранее настраиваясь не на похвалу, а на поругание? Ходить униженным и оскорблённым и испытывать неподдельное счастье?
Насколько же надо совлечься ума!
И как со всем этим жить дальше?
Это – в деталях. В целом же христианство убедило нас всех за две тысячи лет, что оно – совершенно. Допустим… Человек совлёкся ума… раздал имущество нищим… из дома ушёл… Живёт как придётся, делая людям добро… Ходит – юродивый дервиш – и радуется… Это и есть христианин?
Так я думал, когда меня везли по этапу на туберкулёзную зону.
На прежней зоне я почти год катился таким вот добродушным болваном, всем всё прощая и раздавая… Люди смотрели и говорили – тебя, мол, здесь не порвали, лишь потому, что помнят былые заслуги... Так жить нельзя. Тем более – в зоне…
Выходит, что христианство – как модель поведения – несовершенно? Нет, не просто несовершенно, а опасно для жизни. Среди преступников – точно.
Я решил провести небольшой эксперимент.
Когда меня кинули в большую пересыльную хату, я зайдя, вместо обычного «здорово, братва», сказал «мир вашему дому»… Братва опешила. Но насмехаться не стала. Я снял шапку, поклонился и прошёл на свободную нару… сел… обложился литературой… и начал читать… Когда увидел, что накрывают на стол, достал свои пакеты с едой и отнёс на «общак». Так в камере назывался большой общий стол… Многие с пакетами щемились по нарам… ели «семейками» по два-три человека, чтобы кто «на хвост» не упал. Я выложил всё на общак и вернулся на место. Так, по моему мнению, должен был поступить христианин. Ну и что, если потом не воздастся? Если всё съедят те, кому нечем с тобой поделиться. Ничего. По-христиански так даже лучше. Всё разделим на всех и съедим. А будет нечего есть – попьём водички – и спать. Тем более, что и на пайке не пропадёшь…
Это сломало стереотипы.
Такой мой поступок, хотя и выглядел очень достойно, был непонятен. А я ни к чьему пониманию и не стремился. Просто раздал всё. И всё.
В обед меня позвали к столу. Я не чванясь, сразу встал и пошёл… заняв за столом свободное место. Перекрестив себя и еду – начал есть…
– Что там сейчас на двадцать первой, братан? Слыхали, что всю зону ферриками завалили… превратили зону в скотомогильник…
– Кича переполнена отказниками. За отказ от работы – два ШИЗО, ПКТ и ТЗ… Люди на раскрутку идут, чтобы съехать… Менты лютуют… люди режут козлов…
– Да уж – слыхали… А ты каким ветром?
– На восемьдесят девятую с туберкулёзом.
Надо сказать, что это была туберкулёзная хата. Ехали с разных зон на тубзону. Она располагалась на базе ИТК-89 в Днепропетровске. Сейчас всех нас туда и везли…
– Понятно…
После обеда предложили чифира… Я хапанул с пацанами… и пошёл лёг на нару…
Не чувствуя себя такой уж «белой вороной»…
Исполнив заповедь «относись к людям так, как хочешь, чтобы к тебе относились»… по-людски. И они к тебе – по-людски…
Видать, не такое уж оно и безумное – христианство… Тут зависит от того – как себя повести. Если бы начал, улыбаясь, говорить «слава Богу за всё» в ответ на вопрос – как там в зоне – подумали бы – сумасшедший. Или – глумится над всеми. Ну и соответствующее отношение – тоже. Больше бы за стол не позвали… А так и верующий – кто же тебе запрещает?! – и на вопросы отвечает впопад – уважуха…
Святые отцы пишут – «любая крайность – от дьявола». И крайность в добродетели – тоже. Нельзя на простые вопросы людей – как там жизнь – блаженно улыбаясь отвечать «чем хуже на земле – тем лучше будет на небе»… Это – крайность. Нельзя возлагать на людей непосильную ношу…
Как ты к людям – так и люди к тебе.
И понятной становится заповедь Божья «плачьте с плачущими, радуйтесь с веселящимися…» Не выделяйтесь. Будьте простым человеком – и всё. Это и есть христианство. А праведность свою прячьте подальше. Пусть о ней знает только Господь. Который, зная тайное – воздаст явно. Это надёжней всего.
Так я для себя нащупал поведенческую нишу – быть собой… быть, как все… но – без греха. Христос ведь тоже стал простым Человеком, чтобы нас укрепить. Иначе, если был бы божественно недостижимым, то кто за Ним бы пошёл – всё равно, мол, не дотянуться… А так – такой же, как все – но без греха.
А у меня, если честно, то – и со грехом… И христианство моё было – с грехом пополам… так что мне и напрягаться не надо было, чтобы не отличаться. Я и так был от окружающих преступников – неотличим.
Теперь мой путь лежал на тубзону…
Восемьдесят девятая встретила меня скукой бараков… людьми с жёлтыми лицами в общей столовой… и прекрасным храмом, закрытым на ключ.
В храм приходили два парня – цветы поливать. Вот и всё. Дневальный политчасти им открывал. На этом и оканчивалось в зоне всё христианство…
Старостой церкви был Игорь Жуков – старый рецидивист, всю жизнь просидевший по тюрьмам… У него тоже был ключ. Он приходил чифирнуть…
Священник – отец Константин – приходил всё реже и реже… Оно и понятно. Его приходы совпадали с обедом. Так получалось. Вначале – дела в своём храме, а уж потом – и тюрьма… Его храм был при онкобольнице. Там своих нагрузок хватало… Но как вытащить зэков из столовой во время обеда? Никак. А причащать запасными Дарами после еды – святотатство… Так всё и скатилось на нет…
Объединяли формально существующую только на списках общину – борщи. Бабушки из соседних с зоной приходов – передавали борщи и пирожки. Это и объединяло.
В основном приходили качки. Принося с собой журналы по боди-билдингу и обсуждая их во время еды. На их фоне Игорь Жуков выглядел настоящим аскетом… Он, пусть и был наркоманом, но хоть книжки читал… С ним можно было поговорить о христианстве. Игорь хороший был человек – только падший… Но сам страдающий от этого больше других. Не имел на свободе ни кола, ни двора… Его путь после зоны лежал в монастырь… Игорю оставалось немного. Он прошёл комиссию и суд на УДО. Мы с ним подружились… Он сказал, что порекомендует меня отцу Константину вместо себя. На том и определились.
А отец Константин всё не приходил…
Церковным активистом из группы качков был Стас Дробот. Он всегда носил хоругвь во время праздничных шествий. Ну и доступ имел к распределению пирожков и борщей. Так и сформировалась община.
Надо сказать, что помимо тубзоны на восемьдесят девятой была ещё и здоровая зона. Там было литейное производство и цеха обработки… Всё это работало и приносило доходы. Получалось, что рабочая зона кормила тубзону. И занимала главенствующее место во всём.
Сама же зона была разделена на две части забором. Для туберкулёзников проход – только через КПП. В том числе – в храм. Это всё расставляло приоритеты.
Сам Стас христианства не знал и этого не скрывал. Но считал себя православным. Его выбор был скорее – в пику сектантам. А точнее – в пику их лидеру Вандычу Вове, с которым у Стаса был давний конфликт… В спорах Стас был не силён, но крестил сектантов крестом и называл трясунами. Те в ответ раздражёно трясли головой, но подходить ближе боялись… Такие вот религиозные «войны»…
Я сидел в притворе храма и с удовольствием оглядывал книги. Их было два полных шкафа. Часть из них я раньше прочёл… Остальные мечтал прочитать… Мне было хорошо и уютно.
Уходя, Игорь Жуков оставил мне ключ. Но с отцом Константином мы встретиться так и не успели – Игорь ушёл на УДО. Я считал место старосты для себя естественным и органичным. Кого же ещё? Похоже, так считали и остальные члены общины…
Но, когда пришёл отец Константин – качки меня удивили. Стас Дробот подвёл к священнику такого, как сам, культуриста и сказал, что тот будет старостой церкви. Отец Константин ответил нечто вроде того, что пусть будет – лишь бы везде был порядок. Оговорившись, что у него в храме за зоной был Игорь Жуков и рекомендовал парня, прибывшего из другой зоны… Я подошёл и поклонился. Батюшка благословил. Отслужили молебен… немного поговорили… и священник ушёл.
Я естественным образом остался при храме. Дело в том, что все наши качки работали на производстве. И могли зайти в храм только после работы. Храм же по определению должен был быть постоянно открыт. Вот и я занял свободную нишу…
Теперь сидел в тишине и читал церковные книги…
«Не противься злому…» Евангельская заповедь призывала меня покрывать смирением любую агрессию ближних… «Желающему снять с тебя верхнюю одежду, отдай и нижнюю…» Да-а-а… Особенно это применимо в тюрьме… Теперь мой сарказм разбивался об житие аввы Дорофея. Когда он жил в киновии – монашеском общежитии – над ним спал постоянно мочащийся под себя монах… Естественно, что и авве Дорофею перепадало… Но он ни разу(!) не пожаловался настоятелю и не попросил недужного переложить… А каждое утро шёл всё стирал, мылся, сушился и вновь ложился туда же. Рассуждая про себя так:
– Если бы не было на то воли Божьей, то недужный инок бы и не мочился… А значит – надо смиряться. И за всё Господа благодарить…
Я закрывал глаза и представлял себе эту картину… Затем проецировал её на современную зону… Да тебе по понятиям после такого «душа» уже не было бы места за общим столом! Ты становился опущенным автоматически… со всеми вытекающими отсюда последствиями… Это не вмещалось в мозгу…
Я читал дальше… И понимал, насколько мы – современные христиане – несовершенны… И бессильны перед высокой планкой заповедей христианства. Это погружало в уныние…
Приходили после работы качки. Я им всё о беспокоящем меня говорил… Но они, похоже, не понимали…
Потянулись также зэки с тубзоны… Это были измученные жизнью бедняги… более восприимчивые к заповедям Божиим люди…
С ними пошёл разговор…
Пашка Орёл был контужен в Афганистане. С тех пор – словно не от мира сего… Но при этом – как-то по-взрослому мудр… Мои речи его волновали. Он не мог найти слов и мотал головой… Он переживал вместе со мной то, что и я! И это объединяло больше всяческих слов.
Где-то читал, что Церковь – приют для ущербных и неполноценных. Мол – успешные и уверенные в себе в Церковь не ходят. Идут нищие – словно на паперть… нищие духом – для наследия Неба… когда в царстве земном – безнадёжно потеряно всё.
Димка Ковалёв – был яркий тому образец. Его «опустили» ещё на малолетке. Там – вообще беспредел… Все опущенные интерпретируют свою ситуацию как произошедшую совершенно случайно и не имеющую под собой оснований. Димка говорил, что другой мальчик украл у бугра сигареты, а подставил его… А он со страху признался… оговорил себя – чтобы не били… Его загнали в гарем… А потом и пользовать начали – чего, мол, терять… Так и привык… Димке было двадцать три года. Но вёл он себя недоразвито и инфантильно… Мало кто в зоне вместо слова «отлить» и его более грубых форматов использовал фразу «по-маленькому»… У Димки всё было так: зэк – дядя… если помоложе – мальчик… он не пользовался слэнгом и не матюкался. Фраза «шаровой продрочил мусоров, пацанов запалили, и они потом ему дали 3,14зды» звучала бы так: «мальчика посадили смотреть, чтобы кто чужой не пришёл, а он не заметил… милиционеры зашли на барак и поймали других мальчиков, когда те пили бражку… они потом того мальчика, что просмотрел сильно побили…» Димка не притворялся. Просто стал убогим, пережив трагедию на малолетке… Его психика словно вошла в меру детства, где всё невсерьёз… понарошку… да так там и осталась… Божью Матерь он называл Мамочка, Бога – Боженька, Серафима Саровского – батюшечка Серафим… И подолгу на коленях молился…
Было много и других персонажей. Но ко мне прилепились именно эти… Они и между собой подружились. Пашка был единственным, кто не смеялся над Димкой. Димка был единственным, кто не подкалывал Пашку. Я обоих занёс в разнарядку дневальными храма. Теперь они с утра до вечера находились со мной… В храме был порядок и чистота – контролировать их не приходилось. Ну, а их – попустило… Димка – перестал бояться людей… Пашка – стесняться. Критерием исцеления явилась способность смеяться… и шутить над собой…
Так и прижились. Как в той сказке, где у Иванушки дурачка были пёс да петух… Все служили Иванушке верно. А он всех защищал…
Со стороны – любо-дорого было смотреть. Такое вот пристанище сирых… Но мне было по большому счёту плевать – кто и как это видит со стороны. Я делал Божие дело. И свидетельством моей правоты мне была Благодать. Когда делаешь грех – Дух Божий отходит – и тебе неуютно и плохо. Когда – Божие дело – тебе хорошо и легко… Благодать Божья осеняет тебя… и ты – неосознанно счастлив…
Я начал много читать…
Наши дела пошли в гору… Начальник колонии загорелся отреставрировать храм… пригласить правящего Митрополита… и получить церковный орден на грудь…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
БЕЗУМИЕ ВЫСШЕГО ЗНАНИЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Надо сказать, что общее отношение ментов изменилось. Ещё на двадцать первой мы слышали, что здесь, на тубзоне, зэки гнали бражку в крестильне, а под престолом в алтаре прятали ящики с «Примой». После этого их разогнали, а храм закрыли на ключ. Потерять репутацию проще, чем оправдаться. В самом начале, как только я стал старостой церкви, менты врывались в алтарь с сигаретой в зубах и шмонали там всё… Я смиренно всё убирал. Отец Константин шёл к начальнику зоны… Тот напрягал оперов… такой беспредел им надо было обосновать. Ну не могли они просто поверить, что зэки могут по-настоящему верить в Бога и не использовать церковь для своих грязных дел! Кушнеров – старший опер – засылал ко мне стукачей… те записывались в разнарядку и начинали исправно ходить… Всё вынюхивая да высматривая… Но через какое-то время – сами становились верующими. Опер рвал и метал!
– Ты что, мразь, решил надо мной пошутить! – кричал Кушнеров ключнику Бантику, который в глазах оперчасти имел больший вес, чем некоторые менты. – Какое «покаялся»?! Я тебя, гнида, для чего посылал? А ты теперь трёшь мне поповские сказки!
Подсылал Женю Жида… Это был агент проверенный.. старый… Тот так явно, как Бантик, в веру не обратился, но не мог ничего плохого сказать…
Эти отчёты ложились на стол хозяину зоны Нечипоруку.
Всех попустило…
Теперь мы с замполитом ходили по храму и смотрели, что нужно отреставрировать или установить…
Этапом пришёл Юра Малый – иконописец. Он теперь на лесах приводил в порядок иконы. Вася Шемчук восстанавливал лепку на потолке… Храм был создан в начале 90-х годов – расписан вживую… Но облущились стены… обтрепались холсты… Теперь это всё исправляли…
Помимо стен мы обновляли киоты… ограждали декоративным забором амвон… украшали резьбой аналои…
Хоть мастера деревообработки и относились с уважением к Церкви, но совсем бесплатно работать они не могли… Администрация зоны от всех оплат устранилась. Спасибо – хоть закрывали глаза… Для мастеров это была своего рода шабашка…
Все расходы понёс отец Константин. Он заносил целые сумки валюты. Местной валютой в зоне были сигареты и чай. Что ещё нужно зэку для счастья? Сигареты Церковь распространять не могла – остановились на консервах и чае…
Помимо прямых затрат на реставрацию храма, я старался выкроить для отца Константина. В общую сумму закладывал какой-то аналой или киот для его больничного храма. Нужно было видеть его восторг и детскую радость! Такой красоты не купишь в церковной лавке. Ручная работа не имела цены.
Юра Малый для храма отца Константина создал целый иконостас. А в алтарную стену – нарисовал двухметровое «Воскресенье Христово». Потянулись заказы от окружающих храмов…
Теперь сумки с продуктами нёс уже не один отец Константин. В крестильне за алтарём у меня лежали коробки конфет, брикеты халвы и ящики чая… По лагерным ценам – это было немало…
Я, конечно же, ни на что это не покушался. Во-первых, мною двигал страх Божий… во-вторых, меня со свободы обеспечивали всем необходимым сверх меры. Я ещё и своё раздавал.
Но такое изобилие в туберкулёзной голодающей зоне не могло не вызвать зависти и кривотолков. Поди докажи, что ты не верблюд. Первыми зашевелились качки. Бывшие наркоманы, они предались новой страсти – качаться. Это тоже вырабатывало адреналин. Плюс создавало иллюзию поправки здоровья. Менты с них смеялись – мол, качают вены, чтобы колоться. Как бы там ни было, но при качании всегда хочется жрать. Это-то их и подбило…
Со стороны им казалось, что надо меня заменить. Тогда и вся кладовая с едой – будет их. Для этой цели взяли Валика Волощука – того качка, что батюшке изначально советовал Стас. И подняли его как знамя переворота. Валик был самый лучший из них, и не до конца проел свою совесть. Ему было стыдно, но он был – от них… Приходилось, как говорится, крутиться…
Им всё казалось, что я, оставаясь в храме один, поедаю припасы…
Мне нечего было им возразить… Оправдываться в том, чего не совершал – неполезно… Вот я и продолжал жить, как жил… расписывать стены… делать ремонт… и изготавливать резные киоты…
Они всё-таки подкараулили отца Константина.
Я был на свиданке, а когда шёл назад – встретил батюшку на центральной аллее. Надо признать, что и ему я ни о чём не рассказывал тоже. Думал – пусть всё идёт, как идёт – Бог управит… В тот день батюшка принёс в храм очередные расчёты за инвентарь в привычной валюте. Занёс в крестильню несколько сумок с едой, куда вход имел только священник и староста церкви. В притворе его ждало целое собрание «приходских активистов». Они наговорили ему Бог весть чего, на что он им жёстко ответил, что мне доверяет. Они приуныли… Но подняли речь о том, что неплохо было бы взять меня под контроль… создать церковный совет, который мог бы контролировать движенье активов… Такая практика существует на ряде приходов. Там, где доверия нет. «Активисты» постоянно пересчитывают – сколько и кому достаётся пожертвований от поминальных столов и даров… с целью – чтобы им тоже досталось. Всё объяснялось желудочно-просто.
Такой же желудочной целью руководствовались и наши качки.
Я выслушал батюшку и покачал головой…
– Что Вы наделали, отче!
И сказал, что это будет неполезно для церкви. Теперь люди будут не Богу молиться, а сумки считать. И поди узнай – что кого в храм привело – вера в Бога или банальное жлобство.
На «церковном совете» качки тут же избрали «старосту здоровой зоны» - Валика Волощука. Мол, раз у тубзоны есть свой староста церкви – пусть будет и у здоровой… Теперь ему оставалось только взять благословение священника на доступ к крестильне с едой… Все ждали отца Константина.
А пока решили завести журнал учёта еды. Да-да – взять и переписать всё, что хранилось в крестильне. Потом учитывать – сколько платилось за лепку карнизов, сколько – за отделку икон, сколько – за аналои…
Меня это всё забавляло. Нужно было видеть огромных тупых мужиков, корпевшим над журналом с едой, при этом подозрительно поглядывавших друг на друга…
Я им всё показал, рассказал и переписал… Вести журнальный учёт было нетрудно. Но еды им это не прибавляло. Раньше я их кормил из своих передач. Теперь прекратил. Они видя, как я ем свои яства из личных пакетов, давились слюной… выводя записи в журнале учёта… Сами себя наказали…
Пришёл батюшка, вник и… запретил второго старосту церкви.
– Церковь – Монархия. Александра я благословил. Он прекрасно справлялся и продолжает справляться… Никакого двоевластия я не допущу…
Качки приуныли…
Это был Великий пост перед Пасхой. Время самых лютых соблазнов и искушений. И, чем ближе человек к Богу, тем эти жала сильнее… Что уж говорить о людях, служащих в Церкви…
Отец Константин, как всегда приходил… Теперь храм был полный… Ребята как-то сами собой подтянулись… На праздники было до семидесяти человек… в дни обычных богослужений – под тридцать… После Литургии – почти все причащались. Притом, делали это осознанно, здраво…
Мы много читали… потом вслух обсуждали… каждый шёл со своею бедой… и находил утешение… Так сложилась тюремная церковная община во имя святой великомученицы Анастасии. В её же честь был освящён этот храм. Нам хорошо было в храме… В храме у Бога… и с Богом…
Мы времени не замечали. Не замечали даже зоновских стен… Здесь была какая-то особая плавная жизнь… Всем было хорошо и уютно…
Понятно, что врагу не нравилось такое наше блаженное препровожденье… Он отыгрался на всех.
Перед самой Пасхой – на Великой седмице – батюшка занёс в зону ящики и пакеты. А мне объявил:
– Это Вам Ваш друг Сергей передал.
Охота откинулся раньше и всячески мне помогал. Вот что такое настоящий друг и подельник! И вот, что значит – друг друга не сдать! Тюремная дружба вряд ли сближает, а пережитые испытания – точно. Наша дружба прошла через горнило скорбей. И теперь её – никому не сломать.
Батюшка говорил, как всегда, культурно и громко. Это значило, что культурно обратился «на Вы», а громко – что услышали все.
Для скотов «Вы» - значит «много». Так было всегда. Достаточно вспомнить большевистский переворот, где за одно происхождение – а это и было «на Вы» - отправляли на плаху. Извечная ненависть плебеев к аристократам. Это так – к слову… Аристократом я себя не считал, их плебеями – тоже… но куда денешь поступки?
В общем подкатились ко мне самые крутые качки – Корень Серёга и Вадик Нечипоренко… Валик Волощук – к сожалению – тоже… Пишу «к сожалению», потому что у него в глазах была какая-то отрешённая грусть… Христианской душе приносило страдание всё это дело. Корню и Вадику – не приносило. Их интересовала еда.
Я сказал без утайки – как есть: мой подельник передал мне несколько ящиков пасок и ящик сгущёнки. Но я это всё закрою на ключ, а на Пасху – раздам… Была Страстная пятница – оставалось потерпеть пару дней.
– Слышь, Семён, не юли… Мы ясно слышали – ВАМ. Твой подельник передал на людей. Вот возьми и раздай! – так упражнялся в красноречии Корень.
Я засмеялся в ответ…
Он продолжал стоять на своём… Меня что-то подмывало отвечать болезненно-колко… Выходило смешно…
Надо сказать, что Корень был мастер спорта по боксу супертяжёлого веса. Даже чего-то там чемпион… Он мечтал сразиться с Кличко. Да-да, на полном серьёзе… смотрел все его бои и выискивал слабые места и ошибки, будучи уверенным, что если удастся добраться до ринга – он победит. Остальные качки были его спарринг-партнёрами. Он в промзоне раздавал им перчатки – по пять человек одновременно – и бил их вразнос… Среди его груш для битья был и Вадик Нечипоренко и Валик… Корню особо не возразишь…
В общем, Корень не выдержал и обрушился на меня всей громадой из зависти, голода, злости… я остался лежать на полу. Это было а притворе. Внутри. На территории церкви. Остановившись и тяжело дыша, Корень, похоже начинал осознавать, что совершил святотатство…
– Я тебе говорил – не искушай…, - сказал Корень и вдруг покраснел… а потом пулей вылетел из храма…
Валик молчал… Вадик поддакивал Корню – мол, мы тебе говорили…
Я блаженно лежал…
И это было прекрасно!
Я вдруг осознал, что именно сегодня распяли Христа… и – о Боже – какое счастье было вкусить хоть часть этой муки… Я лежал и блаженно молчал…
Корень очень боялся ножа. Может от этого и накачался. Так подсознательно делают трусы. А теперь – вот такое…
Поэтому, когда он спустя сутки пришёл, то держался испуганно и напряжённо…
Как гром среди ясного неба прозвучало моё «прости, брат!». Он буквально рухнул на меня, распахнув объятья и причитая «прости, брат…», «прости…»
Это и означает наверное «Сила Божия в немощи совершается…» - по словам апостола Павла… Что тут ещё можно сказать…
А потом была Пасха.
Светлое Воскресенье Христово.
Мы встречали её как одна большая семья…
Женя Жид спустя годы всё поверить не мог, что ТАКОЕ случилось, а он не узнал… не узнала и оперативная часть. Это было беспрецедентно… Такова она – альтернативная Божия Правда… которую люди так и не сумели понять…
Всё вместе – это и была Церковь Христова.
Её учение безумно для этого мира. Её пример – разоблачает безумие мира сего. Так и живём – в обратно пропорциональных реальностям.
Кто в какой – выбирает сам по себе.
Мы выбрали Церковь Христову.
И теперь с нами неотрывно был Бог.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
ПРОЩАНИЕ С ЗЕМЛЁЙ
Нам говорят, что смерть – ещё не конец.
Что после неё – начинается вечность.
И всё своё внимание надо фокусировать не на временном отрезке пути, а на бесконечном. Ибо лишь после смерти начинается настоящая жизнь. И от того, как ты прожил этот временный миг – свою жизнь – будет зависеть судьба жизни вечной.
Всё так.
Но как мне до смерти дожить?!
Не знаю, какие муки ждут человека в аду. Говорят – несовместимые с жизнью. Но и без возможности смерти. Этакая пытка вне времени и без сна. Плач, стоны и скрежет зубовный… Тоска…
Но будешь ли думать, какие муки ожидают человека в аду, когда на земле тебя окружает самый проклятый ад?
В этом всё дело.
Рассказывая обречённым туберкулёзникам об аде и рае, я их не пугал… а старался вселить в них надежду… чтобы облегчить их муку…
Им ли думать об аде, который будет потом?
Пашка Орёл три раза вырывался из ПИТа.
В ПИТ – палату интенсивной терапии – заходить боялись даже врачи. Там люди лежали с полным распадом… а фон палочки Коха зашкаливал выше всяких границ. Безнадёжных больных обслуживали такие же, как они, но ещё имеющие остаток жизни, больные. Им там давали доппаёк. Всё равно умирать – так хоть перед смертью наесться…
Из ПИТа на общие бараки не возвращались. Во-первых, ломались морально… Надо было видеть этот ещё не до конца умерший морг, чтобы понять, что выздоровление там невозможно. Во-вторых, инфекционный предел. Внутри буквально всё разлагалось… Ходили почти все под себя. Санитары не успевали… удушливый смрад резал глаза… Огромные зэки плакали, когда их под руки приводили туда… И сразу ломались.
Но Пашка трижды выдюжил и победил! Вот что такое – боец.
Не знаю, как сила духа может изменять картину лёгких на снимке, но она – изменялась. Это было настоящее чудо! Отец Константин каждый раз после службы шёл в ПИТ и всех причащал. Причащал всех, а на пользу шло одному. Остальные не верили и не понимали… Пашка так дрался со смертью, что снимали шляпу даже врачи. Ну и помогали ему, как могли…
И вот он в очередной раз с одеялом под мышкой в сопровождении санитара шёл на барак… Это было невероятно!
Надо сказать, что отец Константин, как ему и подобает по чину, после всех причащался. Не боялся туберкулёза и всё! И так и не заболел. Хотя после всех потреблял запасные Дары и облизывал лжицу – специальную ложечку для причащения. Это тоже было настоящее чудо. К вере в Бога приходили врачи…
Чёрной трубой дымил ПИТ. По странному стечению обстоятельств к нему примыкала котельная. Это делало его похожим на крематорий… Дымила труба… пожирая свою сакральную жертву… Вокруг трубы располагался концлагерь. Те же вышки… колючка… серые колонны людей… Людей, которым нечего было терять… и нечего ждать…
Чёрный кот сидел у ворот дополняя ассоциацию с адом… он выглядел облезлым и дряхлым. Накрапывал дождь…
Если есть ад на земле – то это был он…
Для большинства этих людей такой же ад остался по ту сторону тюремной стены. От хорошей жизни не становятся узниками туберкулёзного ада… Наркотики… зловещее утро после ночи без сна… порезанные вены на шее… Вот когда живые завидуют мёртвым… Поэтому эти люди и здесь никуда не рвались… Им некуда было идти…
Пашке – было куда. И это делало его борьбу за жизнь осмысленной и эффективной. А бороться его научили в Афганистане.
Мы снова сидели в притворе и говорили о Боге…
Паша рассказывал, как произошла их первая встреча.
В Афгане Пашка служил в ДШБ (десантно-штурмовая бригада)… Шли в атаку, когда рядом рвануло… Пашка пришёл в себя уже в душманском плену. Перед глазами плыло… тело было чужое… голова отказывалась соображать… Когда в дувал зашёл моджахед, Паше показалось, что тот шевелил губами без слов… и он снова впал в небытие…
Вторично пришёл в себя уже ночью… было темно… Мысли кружились беспорядочным роем… «Где я?»… «Ах, да…» «Где все наши?»… Попробовал пошевелиться… ноги и запястья были стянуты жёстко ремнём… он не чувствовал пальцев… губы потрескались и было трудно глотать…
Пашка прервал рассказ и вскочил… Потом несколько раз прошёл туда-сюда по притвору… остановившись у графина с водой… Он пил жадно и долго… потом не мог проглотить, дергаясь плечами и грудью… Потом успокоился и продолжил рассказ…
Наутро его повели за дувал. Там сидел мальчик-подросток и наводил на ремне странный нож… он был кривой с крючком на конце и острый, как бритва… Паша содрогнулся и понял… Чуть в стороне лежали «тюльпаны». Так назывался особый вид казни – когда с человека, начиная с косточек ног снимают заживо шкуру… ловко подрезая, чтобы не надрывать… и, закатывая, завязывают на голове… Это считается верхом боевого искусства – так казнить умеет только настоящий мужчина. Мальчик, похоже, сегодня должен был научиться… Старший мужчина принёс солёной воды и взбрызнул ей оголённые трупы… Один из них содрогнулся… он уже не стонал, но, был ещё жив… Теперь эту чашу предстояло пить Паше…
Вот тут и произошла их первая встреча – человека и Бога.
Паша не в силах найти нужных слов, почти закричал:
– Это было как наполненье эфиром… Осязаемым... сущим… переполняющим тебя изнутри… Мне казалось, что я вышел из тела и завис над землёй… И в таком состоянии – истово и рьяно взмолился…
И свершилось непостижимое чудо!
Со стороны солнца, вынырнув из-за скалы, появились вертушки… Они крошили из пушек и пулемётов кишлак, не оставляя шансов живым… Паша нёсся им навстречу по склону… Пули выли о камни… скрежет и визг рассекающих ноги камней… А Пашка бежал и бежал… То ли вертолётчики видели, что он свой… хотя он был в обычной белухе… То ли Бог продолжал чудотворить, сохраняя Пашку от пуль…
Он бежал вниз, и ему казалось, что он парит на расправленных крыльях… Он летел вверх!
Последствия контузии сказались потом…
Но Бога Пашка уже никогда не оставил.
Теперь он рассуждал и недоумевал.
Бог провёл Пашку через все круги афганского ада и привёл живого домой. Пусть не совсем здорового, но всё же – живого.
А вот здесь и началось самое страшное.
Старший брат Паши Николай был счастливчик. Ведь бывают счастливые люди! Он всем был хорош – ветеринар районной больницы… фермер… землевладелец… богач. Все женщины в округе мечтали о нём. А родители – возлагали большие надежды… Пашка и раньше рос как бы в тени старшего брата, а после контузии – вовсе… Но это его не смущало, и он любил Николая всем сердцем. У Николая появилась распутная, но очень красивая баба… Они были явно не пара, но он прикипел… Говорили – она была ведьма. Это всё объясняло…
Родители были категорически против. Пашка вообще грозился убить… особенно, когда приходилось отстаивать репутацию брата в пивной… людям ведь рот не закроешь… Пашка приходил домой в синяках и кричал, что она грязная блядь… Она хохотала в лицо, а Николай смотрел на неё, как ребёнок… Вот такие злодейские чары.
Пашка теперь ни с того, ни с сего начал пить. Нет, он и раньше мог пригубить, но теперь начал – по-чёрному… И ничего с этим поделать не мог…
Николай тоже стал сам не свой. В чём именно – сказать было сложно… отвечал невпопад на слова… сидел, глядя в одну точку часами… не спал… У него начался падёж скота и неприятности на работе…
Заболели – сразу оба – родители…
Тут бы в церковь пойти… Но кто тогда знал о церкви? Почему-то в период благоденствия люди о Боге и не вспоминают… А в период скорбей вспоминают – когда уже поздно.
Так и случилось.
Плач и вой стоял над домом, где умирали родители… Врачи делали им облучение и химиотерапию, но – бесполезно… Умерли они с разрывом в два дня. Когда мать лежала в гробу – отец метался без сознания по подушкам…
Похороны – одни и сразу другие – были трагичны… Весь окольный народ был потрясён. Такого ужаса даже старожилы не припоминали…
Теперь запил даже брат.
А вскоре разбился насмерть на автомобиле. Вскрытие показало – был запредельно пьян.
За двумя похоронами последовали третьи.
Пашка остался один.
Он ходил, тряся головой, и не знал, что делать с огромным хозяйством. Старался не пить. Но масла в огонь подливали «сердобольные» тётки. Встречая его, прижимали к груди и начинали голосить: «Ой! Что ж теперь с тобой будет, сиротка! Ты же теперь пропадёшь! Ты же никому не нужен, сердешный…» И Пашка срывался…
Ему бы – женщину, хорошую хозяйку, работницу… Но – как-то не привелось… Когда были родители с братом – вопрос так остро не стоял… Теперь всё изменилось. Надо сказать, что Пашка был необычный… он был хороший, но к нему нужно было привыкнуть… принять… Такой женщины, увы, не находилось…
Зато находились неведомо откуда взявшиеся «друзья»… Они приносили бухло… поили Пашку… обнимали и хлопали его по плечу – мол, брат, мы тебя не оставим… Пашка благодарно вздыхал… а они под шумок воровали у него инструменты… технику… утянули сварочный аппарат… Пашка, протрезвев, растерянно ходил по пустеющим гаражам и амбарам… Раздражался и злился… но вновь тянулся к бутылке… «Друзья» приходили опять… Пашка их уже не пускал… но они лезли силой… Тогда он схватил лопату и угрожая, выдворил их за порог… Подонки исчезли.
Пашка пытался привести большое хозяйство в порядок.
Беда пришла, как гроза.
Он, подвыпив, шатаясь, вошёл в свой гараж. Там сидели двое и курочили трактор. Пашка их знал. Вместо того, чтобы вспугнувшись, уйти, они набросились и начали его избивать. Дальше Пашка не помнил… Когда он вернулся к способности соображать, один его обидчик стонал, другой – лежал неподвижно. Руки были по локти в крови…
В милиции Пашку выслушали весьма благосклонно. Но вынуждены были арестовать. Один жулик выжил, второй был убит, точнее – зверски растерзан: сказались армейские навыки рукопашного боя… Паша был так взволнован, что ничего не мог объяснить…
Пришла двоюродная сестра и уговаривала его отписать ей имущество в обмен на уменьшение срока и помощь на зоне. Пашка её не любил и поэтому выгнал. Тогда ему и впаяли четырнадцать лет. Не помогли ни награды, ни то, что он по сути оборонялся… После Пашиной смерти сестра входила в наследство. Оставалось – его умертвить.
Так Пашка с немерянным сроком заехал на зону.
Тяжело на зоне без поддержки извне. Особенно – в то голодное время… Тем более – со сложностями общения после контузии… Но Пашка ни у кого ничего не просил и старался заработать на производстве хоть сигареты и чай. Это и привело его на усиленном режиме к туберкулёзу… А оттуда – сюда – на тубзону.
Теперь мы сидели с ним в храме и говорили о Боге…
Пашка был как-то нестандартно по-своему мудрым. Он видел то, что было недоступно другим… Постигая даже Промысел Божий… прикасаясь к Нему…
Он не роптал. Говорил – это, мол, мне за грехи… вспоминал, как расстреливал пленных… эта процедура в Афгане, особенно для новобранцев, была неизбежной… Вспоминал ещё много чего… такое смирение и для меня лично было примером…
Пашка ушёл, а я сидел и молчал… вспоминая о своих смертях… своих преступлениях… своём беспределе… И понимал, что я гораздо хуже и виновнее Пашки… И недоумевал, почему Бог ко мне более милостив, чем к нему… Да… непостижим всё-таки Промысел Божий… Непостижим…
Вообще, и жизнь, и смерть – не линейны. Они существуют в разных измерениях и на разных орбитах. Мы сейчас на земле живём в состоянии смерти Адамовой после грехопадения. Смерть – не значит – небытие. Смерть – изменение формы бытия… формы жизни… Адам получил ризы кожаные как проклятие, стал дебелым, мучимым жаждами тела, усталым… и в придачу ко всему – вынужденным добывать хлеб свой трудами рук своих и смачивать злаки слезами… И это – при живой памяти о потерянном рае… Где всегда были блаженство и радость… где человек был абсолютно и неограниченно счастлив… где жил не зная тягот в приятном общении с Богом и Ангелами… давая имена растениям и животным, что резвились у ног… И тут – смерть. Но не как забвение и небытие. А как тяжёлая скорбная жизнь. Лучше бы, наверное, небытие. Но так не бывает. Однажды сотворённое – будет существовать бесконечно. Меняя формы жизни и смерти… притом где из них кто – уже и не разберёшь…
Получается, что зона – это тоже состояние смерти после свободной радостной жизни. Погружение в ад. Память о свободе лишь усугубляет тюремные муки… А освобождение означает возвращение в Небо. То Небо, о котором плакал Адам – только другое…
Мы все сейчас находились на грешной земле. Мне с ней скоро надлежало прощаться… Кому-то – остаться… Кому-то, умерев – погрузиться на уровень ниже… Кому-то, умерев – взойти в Царствие Божие… Вот сколько уровней смерти и жизни обитало вокруг… В любом случае – существование не прекращалось.
А я опять топал в ПИТ – к теперь уже ставшему братом во Христе Ростиславу. Раньше его звали Рустам. Он был мусульманин, но ислама не знал. В зоне его подхватили сектанты. Будучи пытливым и честным – он вскоре ушёл. Гниль и глупость били там через край… Долго болтался без веры… А потом как-то на улице разговорились… Думаю, Бог вкладывает в наши уста именно те слова, которые нужно человеку услышать. Услышать и обратиться. Рустам обратился. На этот раз абсолютно всерьёз. Он читал наши книги… задавал глубокие вопросы отцу Константину… Часто заходил к нам в притвор… Говорили…
Потом как-то резко – иссяк… У него был диагноз – туберкулома. Это – когда сильный организм сжимает бациллу в клубок. Туберкулёз концентрируется в капсуле, которая, прорвавшись – сразу повышает фон в сотни раз и человек буквально сгорает… А может не прорываться годами… У Рустама прорвалась. Он был крепкий парень… спортивного вида… Ходил в «Адидасе», излучая здоровье и силу… с трудом вписываясь в окружающий мир. А внутри была туберкулома. Это как раз и бывает у сильных людей. Её прорыв превратился в отёк. Теперь лёгкие заполнялись жидкостью, что мешала дышать… Жидкость откачивали огромным шприцом – вводя иглу прямо в спину. Лёгкие заполнялись опять… Дышать становилось всё хуже… Когда я пришёл к нему в ПИТ – он уже только сидел. Лежать не мог, потому что лёгкие затоплялись, и он начинал задыхаться. Сидел, прислонившись к стене.
– Семён, я умираю. Но мне абсолютно не страшно. Я уже видел Бога… Он ждёт…
Бог по милости Своей туберкулёзным больным посылает сон и забвенье… Очнулся ненадолго – и опять в забытье… Так и Рустам. Человек в итоге не понимает, где он находится… на каком свете… Вновь очнувшись, продолжил:
– Скажи моим родителям, чтобы у меня на могиле мясо не жрали!
Так и сказал. Что он имел в виду? Ритуал? Или просто народный обычай? Мы ведь прекрасно знаем, как у нас «поминают»…
В этот момент ему открывалось нечто самое главное…
Велика милость Божья ко вновь обращённым. Ростислав прощался с землёй и начинал восхождение в Небо… То, что в Небо – сомневаться не приходилось…
Он снова уснул.
А преставился ночью.
Я покидал ПИТ, и на душе у меня было легко…
Радовался за Ростислава.
Мне и самому надлежало в скорости попрощаться с этой скорбной землёй… Но уйти не вверх, как Ростислав, а – по горизонтали… Вернуться в потерянный рай… Другой бы только этими мечтами и жил. У меня – не получалось. Община оставалась без старосты церкви… Я искал – кем себя заменить – и не находил… Молил помочь Бога и святую великомученицу Анастасию… Очень не хотелось, чтобы община вернулась в то состояние, в котором я её застал четыре года назад… Этим поиском и жил оставшиеся до освобождения дни… Ходил встречать этапы… вновь возвращался мыслями к своим прихожанам… и – не находил… И тут случилось явное чудо. Скептик может удивиться такому обилию чудес… Но так оно на самом деле и было. Верующий человек всегда живёт среди великих и малых чудес. Неверующий – тоже… но по своей ограниченности списывает всё на случайности и совпадения…
В этап с семёркой срока с усиленного режима пришёл Антон Степаненко. Он по свободе был иподьяконом у епископа в монастыре. Вот это находка! Разве не чудо?! Я, узнав это – сразу к нему… Разговор был долгий… серьёзный… Оказалось, что Антон в тюрьме нахватался воровских понятий и проникся враждебностью к администрации. Вот тебе на! Этого ещё не хватало… Ведь в Евангелии чётко сказано, что вся власть от Бога… и человеку надлежит почитать эту власть…
Антон был доверчив и простодушен. А воровские принципы – очень похожи на заповеди христианства… Почти то же самое: «положи душу свою за други своя»… раздай всё до копейки… не бойся никого – даже смерти… Правда те, кто Антона этому научили – сами ничего не соблюдали. Разве что – в самом начале… когда сами были такими же наивными, как Антон… Потом всё цинично растопталось и пересмотрелось… Столкнувшись с ложью и предательством преступного мира… а также узнав, что «авторитеты» сидят на прикорме у мусоров – а жить всё равно как-то надо – многие надели маски и продолжили играть в игру под названием”черный ход”…

 

[Граф_Калиостро]

Пришла пора подытожить тридцать пять глав нашей летописи.
Всем, кто был со мной всё это время - спасибо.

ЭПИЛОГ
Кто-то из великих сказал, что мужчина – это чудом выживший мальчик. Это в полной мере можно отнести и ко мне. Только раньше я не понимал…
Я вернулся домой. К самым истокам. В то село, откуда был родом отец, а мои предки – первопоселенцами. Где на кладбище половина фамилий знакомы, а большая часть из них – родственники. Где всё пронизано детством и памятью прожитых лет… прошлых веков… поколений… Раньше этого как-то не ощущал… Теперь шёл по траве через степь – от посадки к посадке – и чувствовал насколько мне всё органично и близко…
Я жил здесь всегда!
И всегда буду возвращаться сюда!
Чтобы отсюда начинать своё восхождение снова!
Село перестало быть чисто аграрным. Ещё до войны стало огромной сортировочной станцией Приднепровской железной дороги. А позже – после постройки депо – железнодорожным посёлком… С рестораном, универмагом, почтой, больницей и школой – десятилеткой… Молодёжь поехала в город – поступать в институты… Так – мой отец и две тёти. Отец после физтеха Днепропетровского университета попал по распределению на ЮМЗ. Это был научно-индустриальный гигант – сердце и ум всей космонавтики СССР. Сейчас уместно было бы сказать – и сделал блестящую карьеру, но в эпоху отца никто о карьере не думал – все рвались в небо… к дальним галактикам… звёздам: «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы…» Медали и ордена тоже воспринимались спокойно – как эквивалент напряжённого труда – притом труда не личного, а всего коллектива…
Не знаю, кто мне помешал пойти стопами отца и сделать такую же – не поворачивается язык писать слово «карьера» – блестящую работу. Думаю – внутренний полураспад. Поколение отца было поколением Сталинских соколов, моё поколение – поколением искателей лёгкой наживы… Этот тлен тронул меня слишком рано… Мы начали фарцовать жвачками и сигаретами уже в школе… А дальше – как в песне – закружило, понесло… Отсутствие стержня привело к шатаниям и многим ошибкам… До сих пор поражаюсь, как это я ещё жив… Чудом выживший мальчик.
Я шёл через степь… На горизонте появились дубы… Это было заброшенное село Гончарово. Люди ушли – остались только дубы… и полуразрушенная усадьба дворян Гончаровых… Это здесь Валерка Горбатый шмальнул в меня из самопала… Потом – весь в слезах – вёз меня, раненного, на велосипеде домой… С одной стороны – казалось, что это было вчера… с другой – словно этого не было вовсе… Или было с кем-то другим…
Потом было ещё много чего – целая жизнь… Но сейчас она вжалась в маленького мальчика, которому эту жизнь ещё только предстояло прожить…
Этот мальчик был я.
Мысленно оглянулся и вздрогнул… позади была целая жизнь… Вот эта жизнь, которая ждала впереди, и жизнь, что была позади, и определяла разницу между мной настоящим и прошлым – покрытым шрамами зрелым мужчиной – и восторженным мальчиком с отражённым в зрачках синим небом…
Всё остальное – в тридцати пяти главах ПРОЖИТОЙ книги.
И, если вы эту книгу прочли – значит мы с вами стали друзьями.
Спасибо, друзья!

 

[Граф_Калиостро]

P.S. Так случилось,что человек ставший одним из прототипов и соавтором этой "летописи " недавно умер.Не сочтите за труд,кто верующий,бывая в храме помяните Александра…

Ведь как пел Высоцкий:

… Земной перрон. Не унывай

И не кричи. Для наших воплей он оглох.

Один из нас уехал в рай,

Он встретит бога - ведь есть, наверно, бог.

Ты передай ему привет,

А позабудешь - ничего, переживем.

Осталось нам немного лет,

Мы пошустрим и, как положено, умрем...

 

[blackcash]

Автору респект и уважуха !)