Летопись авантюриста

[Граф_Калиостро]

Так затягивала история о сибирском беспределе 90-ых, очень классно

Для вас,читатели,стараюсь...

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ХМУРОЕ УТРО
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Большевики, конечно же, обманули народ. Пообещав народу власть над собственным счастьем. Но не дав ничего, кроме гражданской войны, разрухи и смерти. Это уже потом – сквозь скрежет и кровь – вернулось всё на круги своя. Только вместо царей стали генсеки. Вернулось не благодаря генсекам, а вопреки – возрождением созидательной силы народа и его подвигу во время войны. Большевиков тоже обманули – те, которые привили им идею равенства-братства и для всех равного счастья. Были ли обмануты Вольтер и Маркс, или были рады обманываться сами, когда дьявол их обольстил мыслью о разрушении всего и вся с последующей постройкой рукотворного рая, где люди вместо Бога станут богами? Не знаю… Французы ещё до нас искупались в крови. Но сумели её утопить в ещё большей крови… Родив монстра, погрузившего в огонь соседние страны. И тут же объявившего себя императором, собой опровергнув саму идею равенства-братства, как противоречащую греховной человеческой сущности. Неужели, чтобы что-то построить, надо прежнее непременно разрушить? Какой страшный текст у пресловутого Интернационала: «Вставай, проклятьем заклеймённый… Мы этот мир разрушим до основанья, а затем – Кто был ничем, тот станет всем!» Тут и призыв к разрушению, и обещание царства рабам-разрушителям. Первым революционером был дьявол. Он же был первый, заклеймённый проклятьем. Ставший ничем. Это он восстал на мироустройство Божие и решил всё перекроить, а, перекроив, возглавить… Стать всем. Что из этого получилось, мы знаем – вечная война за «справедливость» всех против всех, потому что каждый хочет стать всем. Конфликт душевнобольных человеческих «правд». Вот так, лишь на йоту отступив от Правды Божией, мы неизбежно скатываемся в хаос и неразбериху, результатом которых – война. Причём – и внутри, и – снаружи. Снаружи это всегда выглядело как противостояние государств за стремление к мировому господству – от Вавилона и Рима – до Гитлера и Трумэна. Внутри – как протест против лжи этого мира. Советский мир может и был когда-то нелжив, но потом извратился. Элиты перестали верить в коммунистические идеи, жить по которым заставляли народ. Они давно стали вне народа и над народом. Причём их богатству и власти могли бы позавидовать члены царской семьи. Это-то всё и сгубило. Вся проблема СССР была в том, что многие в его верхушке были уже лишены всех идеалов, хотели западного образа жизни, легализации своей власти и денег. Они предали то, во что заставляли верить людей. Продолжая стоять на трибуне мавзолея, как манекены в наградах – в одинаковых шапках, в одинаковых пальто, с одинаково мёртвыми лицами. Парад манекенов. Кто-то им всё ещё верил. Я не верил давно. Это и было войной изнутри. Моей войной против этого мира. И нежеланием ему подчиняться. Вокруг продолжались бравые демонстрации на 7 ноября и 1 мая, люди радовались, приобретая холодильник или велосипед, как великому событию в жизни. В них всё ещё жила радость людей, переживших войну. Когда рады были и самому малому – не до жиру, быть бы живу. А я книг начитался. И не мог понять, как можно было, разрушив монархию, богатейшую в мире страну, радоваться кандалам на руках. Угодливо веря в то, что боролись не зря. Послушно делая вид, что вы – хозяева жизни. Хотели равенства – нате! Теперь ваш путь лежит на фабрику или завод, где вы будете работать за еду, а самые успешные из вас – ещё за машину и дачу, которые получат на старости лет, проработав лет тридцать… Остальные, проработав и по пятьдесят, так ничего, кроме еды и не получат. А будут тесниться в тех же самых квартирах сперва с детьми, а потом и со внуками… стоя по утрам в очереди в туалет. А после работы – в очередях в магазины… При этом аплодируя вождям, приветливо машущим ручкой с трибун мавзолея, глядящим оттуда на вас, как на насекомых…
Я не признавал законы, тяготевшие над этими всеми людьми. Ведь на самый верх выходили только самые хитрые циники. Как раз потому, что никакие законы не соблюдали. Те, кто по-настоящему верил в идеалы марксизма, были уничтожены в разное время по разным причинам. Кто погиб на войне, кто – в застенках НКВД. Им личная честность не позволила встать над людьми. При этом они были неудобны для тех, кто бесчестно всё-таки встал над людьми. Вот их всех и истребили, чтобы красиво жить не мешали. Нечестные дорвавшиеся до власти над честными. Сейчас многое рассекречено, и мы знаем, какие негодяи были в госаппарате. Очень показателен персонаж трилогии Рыбакова «Страх» некий Юрий Шарок, сын мещанина, отсидевшийся тихо вместе с родителями во время всех потрясений и насмешливо называвший «товарищами» всех честных, которые очертя голову боролись за счастье народа. Именно он и стал сотрудником НКВД, убивающим на допросах всех тех, кто, поразившись нечестности руководства, посмел об этом сказать. Вот он и сделал карьеру. И заседал потом в кабинетах, верша судьбы народа, состоящего в основном из простых честных людей… Как глупо всё-таки было быть честным. Как их всех обманули! Я это понял, и ни в какие законы не верил. От этого дышалось легко… Я был свободен от всяких законов. И от советских, и, разуверившись в дружбе, - от нравственных. Внешне я был вполне человеком, внутренне – обозлённым на всё мизантропом. Всё это вызывало тоску, современным языком – депрессию и безысходность. Помогали наркотики. Хотя даже под их воздействием не было весело. Было пусто и было на всё наплевать… Абсолютно на всё. Это было состояние моего поколения. По крайней мере, его критически мыслящей части. Что очень точно и выразил в песне Никольский:
«Кто виноват и чья вина,
Что жизнь одна и так длинна,
И так скучна, а ты всё ждёшь,
Что ты когда-нибудь умрёшь…»
Да и не только Никольский. «Моё поколение» Кинчева и все песни Цоя – тоже об этом. Не говоря уже о «Крематории» Григоряна: «Мы живём для того, чтобы завтра сдохнуть…»
Это был нигилизм, иногда уже даже весёлый. Мы плевали на всё, и нам было пофиг. Лишь бы остальные люди не мешали нам сдохнуть. Раз мы не в силах были ничего изменить. И, чем быстрее, тем лучше… Главное – чтоб веселее… Трезвому, конечно, пребывать в таком состоянии невыносимо. Вот и были круглые сутки под кайфом. А его нужно было постоянно где-то доставать…
Я ехал на автобусе в Полтавскую область. Там было у селян полно мака, и его можно было купить по дешёвке. Чуть ли не по бутылке водки за мешок. Он у них просто был свален в кучу в сараях да на чердаках. Ждал нас – городских сумасшедших. Его ещё предстояло довезти и переработать. У меня неожиданно появилась сельская любовница. Дородная полтавская девка тридцати с чем-то лет неописуемой красоты. Она и сама-то себе цену не знала. Пила да гуляла, что, впрочем, красоту её тогда ещё не умаляло. Была Светлана весёлой и смелой. Сама в магазине ко мне и пристала. Сказала, вот бы мне такого кавалера, чтоб часы подарил. В сельмаге на витрине лежали незамысловатые женские часики за тридцать восемь рублей. Я ей взял и купил да прям в магазине надел. Она, любуясь, и не веря глазам, пригласила меня к себе в гости. Гордо шла со мной рядом, выставляя часы напоказ… Дом был большой со старинными фотографиями в рамках на стенах. Род был казачий и Светлана – казачка. Что-то у неё потом в жизни сломалось. Красивая просто необыкновенно – глаз не оторвать. Всё было при ней, в том числе стройное упругое тело, обрамлённое пышными до спины волосами… В общем – хоть картину пиши… Ещё в этой красоте была сила. Не зря полтавчанками восхищался Николай Васильевич Гоголь. Красивее и породистее нет во всём мире. До сих пор удивляюсь себе… Так у неё и остался. Проводили жаркие ночи на пуховых перинах, как-то очень естественно, приятно и сладко, хотя по городским меркам и неразвратно. Потом отдыхали… а я любовался её матовым телом в обрамлении чёрных волос… при свете луны из окна… трогал правильные линии тела руками, не веря глазам… словно в сказке. Чудо природы. Вспоминалась куприновская Олеся…
Она сама пошла по соседям и наприносила мне полную летнюю кухню мака. Оставалось теперь сухие головки перемолоть на мясорубке. Вручную это был бы каторжный труд, у меня была – электрическая. Только жужжала да ревела, превращая мешки мака в плотные убористые пакеты измельчённых до пыли головок. Их мы складывали в две огромные сумки. Сумки не закрывали. Простилали мешком и сверху выкладывали напоказ продукты и вещи, стараясь, чтобы ещё бутылка с бумажной пробкой торчала – так было очень по-хуторянски и не выделяло меня из толпы…
Светлана (просто язык не поворачивается назвать её Светкой) мной дорожила и просила приезжать ещё и ещё… А, когда узнала, что это опасно, предложила сама привозить ко мне в город преступные сумки. Эх! Есть ещё женщины в русских селеньях! И были всегда. Не поймёшь, чего там больше – души или тела. Недаром женихи со всего мира охотятся за нашими бабами. И, восхищаясь ими, так и не могут постичь… Я, конечно же, отказался.
К весне мак у Светланы в селе исчерпался. Мы поехали к её тётке в село недалеко от Диканьки. Тётке было под пятьдесят, но – представьте – красивая тоже. Это – порода… Жила с мужичком, но хозяйкой в доме была, конечно, она… Звали тётю Галиной. Светлана обо мне ей рассказывала неоднократно. Тем более, что я то духи привозил, то тюль на гардины. А теперь вот и свидеться довелось. Галина пошла по селу и насобирала мне мака всего пол-мешка – весна есть весна. А это было уже почти перед летом. Кто всё продал городским, кто в печке спалил, используя в виде растопки… В общем – уныло… Я старался зря в селе не мелькать, но когда шёл, увидел аптеку. В большом сером доме, больше похожем на склад. К нему со столба вела только линия света. Сигнализации, как в городе, не было. На дверях висел большой амбарный замок. Где-то около четырёх, пока не рассвело, я, вооружившись стамеской и мотыгой, которую нашёл у тёти Гали в сарае, подкрался к двери. Всё было тихо… Одел на руки чулки, которые позаимствовал в тёткином гардеробе и бесшумно выдавил мотыгой скобу, на которой крепился замок. Удивившись, насколько халатно в селе запираются двери – аптека ведь всё-таки магазин – вошёл внутрь, прикрыв дверь, на которой замок сам встал на прежнее место снаружи. Свет включать было нельзя, но уже забрезжил рассвет и сквозь окна очертил силуэты. Под прилавком в шкафах были коробки, я их стал выносить на середину, пока не имея возможности рассмотреть. Потом в подсобке увидел множество склянок и колб… высыпал их из чемодана… это было неинтересно. В задней комнате наткнулся на сейф. Это был несгораемый шкаф с листовой стальной дверью. Отогнул угол стамеской и вставил туда жало мотыги… налёг… дверной лист отогнулся… Замок держал, но являлся лишь перемычкой посередине – сверху и снизу я отогнул дверной лист. Теперь до полок можно было добраться рукой. В верхней части был маленький встроенный сейф. Сложный замок и дверь из чугунной плиты – не подступиться. Что было во внутреннем сейфе, так и не знаю… Но то, что было на полках меня поразило – коробки с сильнодействующими снотворными и транквилизаторами – сотни упаковок! И зачем их столько в селе? Наверное, поступали по разнарядке, но сельский люд их не покупал – привыкли душевные недуги лечить самогоном – вот и скопились. Я начал их выгребать и складывать в сумку… Не влезло. Высыпал на пол и начал вытаскивать пластины из упаковок. Мимо окон баба прогнала стадо коров… Начинало светать. В селе всё открывается рано, но даже до семи у меня ещё было железно пару часов. Поэтому я не торопился. Главное было – не зашуметь… Найдя заднюю дверь и обеспечив себе второй выход на случай аврала, я закрыл входную дверь изнутри, вставив в ручку мотыгу. Проверил – держало. Теперь можно изучить содержание коробок, что были выставлены посередине. В них ничего снотворного не было. Но были таблетки на кодеине, которые в городе продавались по строгим рецептам. Целые паки. Пошёл за чемоданом в подсобку. Набрал из шкафов дорогих импортных лекарств – пригодятся. Среди них было много дефицитных. И откуда всё это в селе? Пора было уходить… Я, осмотревшись, тихо вышел через заднюю дверь, и никем не замеченный вернулся домой к тёте Гале. Все ещё спали… Казачка Светлана лежала, обняв мою подушку сквозь сон … она была очень красива. Я смотрел на неё, запоминая… понимая, что вижу эту красоту в последний раз. Будить её я не стал. Понимал, что не отвяжусь. Её могли арестовать только за то, что она меня туда привезла. Тихо взял с вечера собранные и вынесенные в прихожую вещи и ушёл… Так для всех будет лучше. Путь был неблизкий и очень опасный. Меня так ни разу нигде и не остановили. Я ехал центральными маршрутами в свой мегаполис, сдав сумки в багаж и ведя себя предельно спокойно. Как Штирлиц. Так и доехал домой.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Папа с мамой развёлся, когда им было за пятьдесят. В народе о таких случаях говорят: седина в бороду – бес в ребро. Тем не менее, ушёл папа достойно – оставил нам с мамой и сестрой большую трёхкомнатную квартиру в хорошем районе и неподалёку от неё – однокомнатную. Мы разменяли их на две и две и переехали жить – в одну из двушек – я с мамой, в другую – сестра с мужем и сыном. Наша с мамой квартира была на первом этаже. Её строили для себя – строительный кооператив – и, наверное поэтому, под кухней был оборудован погреб. По нему вели трубы под дом. Из него у земли выходили маленькие окошки, прикрытые жестяными створками, как у духовки. Снаружи ничто не говорило о том, что это – личный подвал. Меня это очень устраивало. Там было сухо и холодно – идеальное хранилище для запретных вещей – подальше от человеческих глаз. И – опять же – всегда под рукой. Я там сделал подсветку и оборудовал склад. На этот раз склад, помимо маковой тырсы, пополнился сотнями упаковок таблеток, которые стоили по десять рублей за пластину. Это были хорошие деньги. Тем более, что нам с мамой без отца приходилось непросто. Она больше замуж так и не вышла, хотя была весьма привлекательной женщиной – жила для детей. Теперь мне надо было найти сбыт для моих препаратов. Маком я не торговал – считал такое барыжничество недопустимым – привозил и перерабатывал его в ацетоморфин для себя. Таблетки – другое дело. Нужен был оптовик. У нас на районе наркоторговлей заправлял Конев Юра по прозвищу Конь. Его такое прозвище злило и оскорбляло, поэтому его называли так за глаза, а в глаза называли неоскорбительным «Куня». Хотя и внешне он был похож на коня. И формой головы, и осанкой, и своеобразной походкой. Наши предки были умные люди и прозвища просто так не давали. Если вы внимательно всмотритесь в человека по фамилии Котов – неизбежно найдёте в нём кошачьи черты, равно, как в Зайцеве – заячьи, а в Лисицине – лисьи. И что можно с этим поделать? Это наше единство с природой. Коня был наглый – то ли издержки профессии – с наркоманами иначе нельзя – то ли врождённое свойство. Конь есть конь – как ни крути. Хорошо ещё, что у него не фамилия Быков. Этот хоть не бодался. Хотя был своенравный и грубый. Вот такой человек. За первые партии он расплатился. Я отдавал ему таблетки за половину цены, он своим барыгам давал пару рублей с упаковки, те торговали по розничным ценам, зарабатывая себе на бесплатный вариант заглотиться. Все были довольны. Пока Коня расплачивался со мной вовремя. Потом началась обычная тягомотина с просьбой отсрочки, прикрытая рассказами о том, что кто-то из барыг не расплатился и скрылся… или попал под ментов и пришлось отдать деньги, чтоб отпустили. А с новой партии он отдаст за ту и за эту. Я шёл на встречу. Сумма долга нарастала и нарастала, достигнув огромной по тем временам суммы в две тыщи рублей. Я сам к себе попал в плен. Ситуация сложилась такая, что вариант расчёта связывался с тем, что я даю новую партию товара без денег. Меня это злило… Я грубо наехал на Коню и сказал, что ни одной упаковки больше не дам, пока он не погасит весь долг. Он на время пропал. У него был друг культурист Пона Андрюха. Редко встретишь качка-наркомана, но этот был два в одном. Наркотик часто принимают как допинг. И постепенно привыкают, чувствуя ломку и не понимая в чём дело… А потом, разобравшись, становятся обычными наркоманами, сохраняя часто при этом спортивные формы. Вот такой был и Пона. Редко встретишь трусливое заячье сердце в такой массивной оболочке из мышц. Пона был закарпатский полурумын – может это на него повлияло. Я его раскумарил бесплатно, и он с потрохами всё сдал мне про Коню. Приправив для виду это рассказом о том, что я, мол, такой классный пацан, а Коня – несправедливый…. Я слушал и не перебивал… Оказалось, что Конь присадил на колёса серьёзных торчков из Приднепровска и теперь всё представил им так, что барыга, поставлявший таблетки, взвинтил вдвое цены. Те решили со мной разобраться. Один из них был какой-то беглый грузин. Именно он роптал больше всех и обещал Коне зарезать меня. А папа у этого грузина имел связи на дурке, и уже дважды вытаскивал Бирджика – так его звали – из-под статьи, покупая ему справку о невменяемости и по этой причине – неподсудности. Дело принимало серьёзный оборот. Такие и правда могут зарезать. Я ничего не боялся. Лишь бы – не по беспределу.
Как-то утром раздался телефонный звонок. Это был Коня. Он сказал, что ребята хотят со мной пообщаться. Назначили встречу на вечер в парке возле кинотеатра «Октябрь». Я попал в щекотливое положение. По определению, вор сливает наворованные вещи спекулянту – барыге, который их потом перепродаёт. У меня сейчас был именно такой классический вариант. Барыгой был Коня. И спрашивать надо с Кони, а не с меня. Но Коня был мусорским стукачом, и я не мог дать грузинам полный расклад, что взломал где-то аптеку. Это могло затянуть лет на десять. По версии Кони, которую он задвинул грузинам, получалось, что я крупный барыга, торгующий оптом с какого-то склада, присадив на дозу людей, взвинтил цены. И, не раскрывая ВСЕ карты, оправдаться мне было трудно. Почти, как в фильме «Игла» герою Цоя Моро. Моро тогда даже оправдываться не стал, когда доктор его подставил под наркоманов: «Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки?» У меня сложилась похожая ситуация…
Я достал свой нож, подаренный Шульцем… нажал на кнопку… лезвие, бесшумно выплыв из ручки, встало на жёсткий фиксатор. Это был почти что кинжал с ребристым клинком. Чеканная ручка ложилась в ладонь и при ударе даже с закрытым лезвием, производила эффект свинчатки, а при ударе торцом – кастета. Это было грозное оружие ближнего боя. Сталь внушала покой…
Был конец октября, но уже во второй раз выпал снег. Рановато для этого времени года. Я шёл на стрелку, оставляя на снегу следы от протекторов крепких немецких сапог. Специально одел их, чтобы не поскользнуться. В бою это важно. То, что я шёл на бой не вызывало сомнений. Хорошо, если удастся договориться. Но может быть так, что не получится даже начать разговор. Этого я боялся больше всего. Хотя, о чём говорить? Раскрывать свои карты мне было нельзя. Поймут ли это грузины, пришедшие на стрелку с Конём? Знают ли они, что крышевания наркоторговли без ментов быть не может? Понимают ли, что Коня – ментяра. Смогут ли убедить меня в том, что с ними откровенно говорить не опасно? Как пойдёт разговор? И пойдёт ли вообще? А может – сразу ножи… Но уже ничего не пугало. Скорее – даже бодрило. Возбуждало предвкушение боя. Для бойца это – лучший наркотик. Меня слегка подтрясало, хотя я выпил целую полоску радедорма – сильного немецкого транквилизатора. От такой дозы нормальный человек мог не проснуться. А я шёл бодрым шагом в атаку. Я шёл на стрелку, словно в атаку…
Возле памятника Ломоносову стояло три человека. Коня в овчинном тулупе нависал над невысоким крепким парнем в очках и что-то говорил ему, отчаянно жестикулируя. Третьим был качок Пона. Я поздоровался, но руки не подал. Моя рука в правом кармане сжимала мой нож. Парень в очках назвался Андреем. Выяснилось, что он приехал вместо грузинов, так как те в последний момент вспомнили о какой-то другой очень важной встрече и на эту приехать никак могли. Я словно весь закипел. У меня внутри хлестал адреналин, и ему нужен был выход.
– О чём они хотели поговорить?
– Я не знаю. Я только приехал сказать, что они не приедут.
На свою беду Коня вмешался:
– А что и так не понятно? Людям нужен товар, а ты не даёшь. Тебе же сказали, что деньги отдадут… Только позже… Это – не по понятиям.
У меня потемнело в глазах. Вся обида и боль всколыхнулась внутри. Я, сам удивляясь себе, очень спокойно сказал:
– Пойдём во двор поговорим. Здесь слишком людно.
Мы зашли в тёмный двор за кинотеатром «Октябрь». Едва падал свет из стоящей рядом многоэтажки. От кинотеатра двор был отделён кованным тяжёлым забором, похоже ещё Екатерининской постройки… Я шёл впереди. Так надо делать всегда, если хочешь бить первым, тем более, что время и место для такого удара выбираешь ты сам. Здесь всё психологически точно. Никто никогда не ударит в такой ситуации в спину. Разве, что – выстрел. Выстрела не ожидалось. Я, продолжая идти, опустил руку и выпустил жало ножа… Коня шёл в двух шагах сзади, за ним – ещё двое… Я резко развернулся и замахнулся на него левой рукой, схватив за плечо. Он инстинктивно схватил мою руку своей. В этот момент я нанёс ему в бок сильный удар с правой и сбил его с ног. Коня был высокий и грузный, и я не ожидал, что могу сбить его с ног ударом по корпусу сбоку. Никто не ожидал. Коня упал и тут же вскочил. Ни он, никто другой, не поняли, что в момент удара в кулаке у меня был зажат нож. Прежде кулака в него по ручку погрузился клинок. Я и не знал, что нож так легко входит в тело. Коня вскочил сгоряча. Я схватил его за горло левой рукой и прижал к старому стальному забору. И начал бить ножом ещё и ещё, пока не опустилась рука… У Кони из губ хлюпнула кровь, я убрал левую руку, и он рухнул на снег… Теперь все поняли всё. И остались стоять там, где стояли – в нескольких метрах от нас… Коня лежал тёмной кучей, подпирая забор. Я поднял клинок, поймав из окна пятно света – он не был в крови. Это, наверное, оттого, что Коня был в плотном овчинном тулупе, и нож на выходе сам вытирался о кожу. Тем не менее, я подошёл к парню в очках – он стоял, словно окаменев – и вытащив у него из-за пазухи шарф, тщательно отёр нож его краем. Посмотрел в глаза Поне. У них с Андреем было одинаковое выражение глаз. Никакое. Скорее всего так можно охарактеризовать пустоту, которая была в их глазах. Анализ ситуации у них ещё не наступил. Они были в коме. Я, не став дожидаться, пока они подадут признаки жизни, ушёл…
Идя через парк, сам не понимал, почему я так поступил… Наверное, сказался страх ожидания напряжённой развязки, которая допускала такой исход для меня, как для Кони. Вот я подсознательно и опередил. Опередил ещё задолго до схватки. Дальше всё сработало на автомате. Майк Тайсон как-то сказал, что, чем больше он боится противника, тем хуже для противника. Он не мог освободиться от страха. Но научился свой страх направлять на врага. Чем страшнее было ему, тем хуже врагу. Выходит, я здорово перепугался… Вот и выплеснул всё на глупого Коню. Жалко его… Жаль, но теперь уже ничего не изменишь.
И Пона подлец. Ведь, если бы он накануне не нагнал на меня столько жути, то я был бы спокойней и такой вот развязки не получилось. А может он, как лучше хотел? Кто его знает…
Я шёл домой…
Позже выяснилось, что Коня не умер – раны пришлись чуть ниже сердца, скорее всего от того, что он был выше ростом. Два Андрея вызвали «Скорую» и сопроводили его до больницы. Коне делали операцию целую ночь – было иссечено левое лёгкое и задета лёгочная артерия. Но – спасти удалось. Когда их допросили менты, Пона всё слил. Второй Андрей не знал, где я живу – знали Коня и Пона. Коня был под наркозом, Пона всё сдал. Столько в мире вреда от предателей! Я бы их всех истреблял. Как вредителей человечества. Сперва сдал мне Коню, отправив под нож, потом сдал меня, теоретически отправив в тюрьму. Столько вреда… Если и был кто во всём виноват, то именно Пона.
Менты пришли утром. Словно вой истребителя, от которого волосы дыбом, раздался звонок. Я маме с вечера ничего не сказал – уверен был, что Пона не сдаст. Хотя бы из страха. Но – просчитался. Мама, взглянув на меня, поняла, что беда:
– Прячься в подвал.
– Скажешь им, что я с вечера не приходил.
– Быстрее давай!
Я едва успел накинуть махровый халат. Крышка сверху закрылась, и тут же раздались шаги… Топот многих сапог. Они всё перерыли, но меня не нашли. Мама поверх коврика над крышкой подвала успела поставить миску с бельём. Никому и в голову прийти не могло, что в квартире многоэтажного дома под полом – подвал.
Они решили в квартире оставить засаду.
Только теперь я заметил, что в оконце подвала ветром задувается снег… На улице была минусовая температура. Я ждал, что менты посидят и уйдут… Не уходили. Я начинал замерзать. В подвале было чуть выше нуля. Из кухни к входной двери вёл коридор. Но проходил он мимо комнаты, в которой сидели менты. Пройти незамеченным мимо было нельзя. Я не знал, сколько смогу выдержать так. Менты менялись через каждый два часа. По два человека. Их оказалось две пары. На третью смену пришли те, которые были на первой. Они явно замёрзли и очень устали. Похоже, не спали всю ночь… Помимо отсидок у меня в тёплой квартире, остальное время рыскали где-то по городу. Собачья работа – не позавидуешь. Но мне было ещё хуже, чем им. Я уже прислонился снизу к полу, кое-как закрепившись на лестнице. Долго я так греться не мог – в неестественной позе затекало всё тело. Стараясь не шуметь разминался и снова, скрючившись, прилипал спиной к потолку… Время словно остановилось… Был момент, что я уже хотел вылезть и сдаться. Останавливало понимание того, что окажусь в почти такой же холодной камере, но уже не на часы, а на годы. Держался опять… Мама решила ментов накормить и убаюкать… Включила им телевизор. Приготовила чай… Нажарила сковородку картошки с мясом и предложила им выпить. Выпить они отказались, но поели с большим удовольствием. Это их разморило даже без водки. Вначале вскидывались на любой шорох и хватались за подключенную к телефону параллельную трубку… Сейчас не поднимаясь с дивана спрашивали, кто, мол, звонил… Мама позвонила подруге, жившей в соседнем подъезде. Они выросли вместе во время войны. В те времена люди учились дружить навсегда. Особенно – в горе. Мама вышла, якобы в магазин, но зашла к тёте Кате продумать план моего побега. Решили подождать до темна… Надо сказать, что менты ворвались в квартиру ещё до шести. Сейчас я видел в окошко с открытой заслонкой, что на улице начинало темнеть… Выходило, что прошло уже двенадцать часов. Я от холода уже весь оцепенел… Даже прекратил вскарабкиваться под потолок – сидел на лестнице, свернувшись в калачик… Мама, улучив момент, приоткрыла крышку и передала мне полиэтиленовый пакет горячего крепкого чая. Моя героическая святая бесстрашная мама! Я не знал, как пить из пакета. При этом мне надо было запить хотя бы несколько ложек сухого мака, чтобы раскумариться и согреться. Из опия получают триста лекарств, и это бы мне помогло. Но, как это сделать? Я, смастерив из спичечного коробка подобие ложки, набрал из пакета молотый мак и засыпал в рот. Оставалось запить. Начал наклонять пакет на себя, поддерживая снизу и стараясь не опрокинуть… Но тут жидкость резко перелилась и хлынула на меня через край, едва попав в рот, но облив меня с головы до ног чаем… Боясь поперхнуться, я запивал по глотку снова и снова, и всё проглотил… повторил процедуру несколько раз… приловчился… уже научился пить, не обливаясь… От опия начал согреваться и почувствовал возвращение к жизни… Опять взобрался на лестницу и прижался к полу спиной… снова почувствовал, как в конечностях пульсирует кровь… Неприятно липла к груди мокрая майка и начал замерзать халат на груди, берясь колом и затвердевая… Изо рта валил пар… На улице холодало, и холодало в подвале… Я снова сел на ступеньки и впал в полусон – это начал действовать опий… В этой прострации течение времени не ощущалось… Мне снилось, что я у бабушки Гаши в грушёвом саду… Светит солнце и обдаёт тело негой… я наслаждался… Вдруг, вздрогнув, очнулся – надо мной тихо сдвинулась крышка и мама шёпотом сказала «вылазь». Я бесшумно вылез наверх… прошёл за мамой по коридору мимо комнаты, где сидели менты… Дверь в комнату была закрыта. Это мама их так за целый день приучила под предлогом того, что готовит на кухне и не хочет, чтобы угар от пирожков пропитывал дом… Они, успокоившись, вразвалку сидели на диване и уже ни на что не реагировали. Был вечер воскресного дня. Таким образом, они хоть как-то возмещали себе выходной. Поверив действительно в то, что я дома не появлюсь. Я шмыгнул через двор в подъезд к тёте Кате. Тётя Катя приготовила мне горячую ванну. Я благодарно погрузился в тёплую воду и замер… изнутри всё ещё колотило, но дрожь отступала, словно растворяясь в воде… Я закрыл глаза и снова почувствовал себя в грушёвом саду… Сквозь прикрытые ресницы лампа казалась мне солнцем… Мой сон возвращался… я окунался в негу летнего дня…
Было одиннадцать ночи. Последний автобус ушёл. Я остался ночевать у тёти Кати. Мама позже пришла – принесла мои вещи и деньги. Мы с мамой решили, что я поеду в село к бабушке Гаше.Пересидеть…

 

[Граф_Калиостро]

После долгого перерыва продолжаю публиковать новые главы...

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ЗАТВОР
Есть люди внутренние, есть – внешние. С внешними всё более-менее понятно – они живут в параметрах мира, который можно потрогать руками. И купить за деньги. Во всё остальное они просто не верят. Или не понимают. С ними всё просто. Гораздо сложнее с людьми, предпочитающими внутренний мир прозаическому внешнему миру. Духовный мир – материальному. Они живут наяву, словно во сне. Находясь на стыке двух духовных миров – светлого и тёмного. К этим людям относятся все выдающиеся учёные. Ни Менделеева, ни Эйнштейна, ни Циолковского не надо было убеждать в том, что миром видимым руководит мир невидимый. Хотя задолго до них это всё описали богословы в своих умных книгах, которые почему-то никто не читает. Почему? Потому что это – колоссальный умственный труд. А люди ленивы. И потребительски примитивны. Кто же вышел за рамки этого порочного круга, тот сталкивается с уже совершенно иной реальностью – богатой, потрясающей – иногда страшной, иногда – бесконечно блаженной. И уже вернуться в этот незатейливый мир не хотят. Нет, телесно духовные люди пребывают с нами, как все. Но их мысли и сны никто не измерит. Они и сами не понимают всего до конца. Ибо духовный мир – непознаваем. И оттого – всегда интересен. Внутри этого мира ты – бесконечно в пути. Жить в нём – всегда необычно. «На гора» люди из духовного мира выдают гениальные произведения искусства, потрясающие научные открытия и богословские тайны… Это они написали те книги, которые теснятся на полках в наших шкафах. У кого – добрые, у кого – злые. Покажи мне свой книжный шкаф, и я пойму тебя лучше. Скажи мне, какие книги ты читаешь, и я скажу – кто ты. Если никаких не читаешь – я тоже пойму.
Я сидел возле открытой дверцы печи у бабушки Гаши и смотрел на огонь. Раскрывая свой внутренний мир в пляшущих бликах… Герои прочитанных книг сменяли друг друга, перемежаясь с невнятными образами ещё не родившихся мыслей… Глаз было не оторвать. Наш дом замело всеми снегами этого мира, а внутри было тепло и уютно. Как в космическом корабле. Выходить из него было некуда, да и не нужно. Я жил тем, что внутри. Так продолжалось полгода. Меня не искали. К маме домой раз заходили и пару раз звонили менты. Потом перестали. Похоже, их захлестнула текучка… Всё улеглось. Понимал ли я, как жить дальше? Скорей всего – нет. Мама подвозила мои наркотики, которые к тому времени для меня стали просто лекарством, продукты и деньги. Деньги ещё оставались. Я стал тогда, как никогда, близок к Богу… Это освободило от страха. Мне было хорошо и уютно. Так бы и жил… Но что-то внутри начинало тревожно стучать… Гудки поездов словно звали в дорогу…
Откинулся Брага. Саня Бражник – друг моего далёкого детства. Отсидел десять лет за разбой. Брага был колхозный разбойник. А точнее – баклан. Когда их принимали менты в поселковом клубе на танцах, они с подельниками не знали точно – за что. Столько накуролесили, что даже понять не могли. Брага был старше меня, они зажигали в начале семидесятых. В тот вечер они с Лютиком и Шпунтом разбили кирпичом витрину сельмага, набрали водки, вина, блоки болгарских сигарет и двинули в клуб. Там пили с толпой, устроили драку, потом пошли в парк ещё пить и ещё с кем-то драться… угнали «Москвич», набились туда с девками и поехали гулять на ставок… Там непонятно, кто кого имел и в каких вариантах… Потом бросили заглохший «Москвич» и полночи шли пешком до посёлка… На утро мало кто что-то помнил… Пока их ловили, кто-то умер из тех, кого били… Изнасилование свалили на Шпунта – он получил за всё вместе пятнадцать, Брага и Лютик – по десять. Им было на тот момент по семнадцать – для малолеток было десять лет потолок. Шпунт был старше – вот на полную и крутанулся. Брага с усилка попал в Сыктывкар на посёлок, Лютик погиб, Шпунту повезло, что попал сразу на строгий режим – с такой статьёй на усиленном пришлось бы непросто… не говоря уже о зоне для малолеток.
И вот Брага вернулся домой. Я его увидел, когда готовил для себя в летней кухне наркотик… Не удержался – позвал, хотя полгода вообще ни с кем не общался. Брага для меня был когда-то легендой. Наверное, это и повлияло… Когда-то мне было за счастье осознавать, что я живу у бабушки на одной улице с Брагой. Он всегда ко мне относился покровительственно и закадычно по-братски, сам не знаю за что… Наверное, потому что я играл на гитаре и рассказывал интересные вещи о жизни, которой они здесь не знали… Брага был свой в доску пацан. И я для него. И этим я сильно гордился.
Он изменился. Внешне остался таким же верзилой, но изменились глаза. Взгляд стал какой-то холодный. Может оттого, что в Коми АССР холода? И походка стала кряжистой, как у лесоруба. Он весь стал какой-то закоренелый… Мужик. От него веяло надёгой и силой. Оказалось, что он знаком с моим варевом тоже. Это сблизило ещё больше… укололись… разговорились… Начался длинный разговор о судьбе… Брага не был уже таким бесшабашным гулякой… много чего рассказал… Я его слушал и сквозь его рассказ смотрел на себя… Что ждало меня? Как пройду я свой отрезок пути? Сдюжу? Не сдрейфлю? А то, что мне придётся пить эту чашу – не вызывало сомнений. Всё равно в конце концов где-то всплыву, засвечусь… всю жизнь у бабушки не отсидишься… Мне даже нравилось то, о чём он говорил… Любой риск лучше вечного плена…
Брага ушёл.
Он приходил потом ещё и ещё. Приносил деньги за украденных и сбытых кролей. Мы покупали мак и варили наркотик… Я чувствовал, как это мало для нас. Я понимал – мы способны на большее. Но – не могли себя реализовать. 90-е ещё не наступили, а в начале восьмидесятых можно было лишь воровать и убивать себя опием, плюя на всё и не имея возможности сладить. Так и жили… Шло время.
Тупиковость ситуации мучила нас. Но вариантов было немного. Работать мы не хотели, да и не могли. Брага – со справкой, я – в розыске – не очень-то куда и пойдёшь. Мы скатились до тупого гоп-стопа. Подкарауливали на станции мужиков, провожали до тёмного места, били с четырёх кулаков, снимали через голову куртку и обручалку… обручалку сливали барыге, куртку – домой. И я не мог поутру объяснить бабушке Гаше, которая по-хозяйски приводила лётчискую кожаную куртку в порядок, что её нельзя сушить во дворе – могут увидеть… Пусть всё будет, как есть. Мне интуитивно хотелось, чтобы меня поскорее поймали и посадили. Я понимаю маньяков, которых показывают в зарубежных кино, где они сами себя выдают… Ожидание невыносимо. Когда понимаешь неизбежность конца.
Брага смотрел на меня и говорил, что мне в зоне будет неплохо. Я говорил, что он бык, он говорил, что я хренов интеллигент. Так и дружили…
Меня конечно же, посадили – сняли с поезда, когда ехал с маком домой. Тогда начались рейды. Я ехал с Виткой Вознючкой – взял всё на себя. Капитан Алиев долго скалил Мефистофельский рот и говорил, что я ещё пожалею… Я не пожалел. Витку отпустили домой. Меня отвезли на ИВС, продержав трое суток в привокзальном участке. То, как мне было плохо – не передать. Я не знаю пыток страшнее. Но это было только начало.
Камера на ИВС оказалась забитой. Пацаны спали вперемешку на деревянной наре в форме эстрады – вместо шести человек – восемнадцать. Кто-то сидел на полу… кто-то жался к стене… кто-то спал в неестественной позе… Было жарко и душно невмоготу… У меня к тому же началась ломка… Психика отказалась воспринимать несовместимую с жизнью реальность и вдруг хитро мне подмигнула – я повредился рассудком. Пацаны не поняли сразу… Я, спотыкаясь, вставал и пытался куда-то идти… протаранивал в дверь и просил, чтобы меня выпустили за передачей… потом садился в углу и начинал извлекать из только мне видимой нычки наркотик… все удивлённо смотрели… Но менты мой юмор не разделяли – передали по смене, что в такой-то камере – борзый – всё время стучит и что-то кричит. Ночная смена решила меня «отработать». Вытащили на коридор, долго били ногами, я не помню, что я кричал, но, похоже, страшно их разозлил… Меня выволокли во двор и втолкнули лицом в клетку с собакой – по идее она должна была меня сгрызть через вольер. Собака не стала. Оказалась человечней людей. Меня облили водой и кинули в хату. От воды мне стало легче. Я спросил пацанов, где я был. Они смотрели на меня широко раскрытыми от изумленья глазами и не знали, что делать. Простучали по батарее в хату со строгим режимом. Строгачи сказали – хата должна меня защитить от беспредела – проявить солидарность, чтобы я не бодался один. Они не понимали, что я – сумасшедший. Думали – какой-то отчаянно дерзкий бродяга. Вот и наказали пацанам меня поддержать. Загнали нам мойку через баландёра. Мойкой на преступном жаргоне называется лезвие, баландёром – раздатчик еды. Ещё строгачи сказали мне больше из хаты самому не выходить, а, если менты опять захотят вытащить силой – всем вскрывать вены. Всей хате. Так и случилось. Когда в очередной раз менты открыли дверь и сказали «Семёнов – на выход», я отказался. Они закрыли дверь и ушли за подмогой. Когда пришли с буц-командой, мы уже вскрылись. Я писанул себя трижды по левой руке и, взяв лезвие в левую руку – дважды по правой… кровь забила ручьём. Тем, кто не мог сделать сам – помогали. Я сам вскрыл троих. Хата захлюпала кровью… Приятно было наблюдать беготню… Менты вызвали «Скорую помощь», раскидали нас по разным камерам по всему этажу, кого-то зашили, кого-то перевязали…. Меня зашивать не пришлось. Удивился цинизму врачей – засыпали стрептоцидом и вызвали следующего… Потом я в этом не раз ещё убедился. Это только в сериалах для домохозяек показывают, что кто-то там умер, вскрыв вены. Ничуть. И врачи это знают. Венозная кровь, в отличие от артериальной, - свернётся. Возьмётся чёрным коржом. Как бы глубоко ты себя ни порезал. Реально можно себя убить, лишь перерезав артерии. До этого у нас не дошло. Так по разным камерам и остались. Мне стало легче. Меня отсадили одного в отдельную хату. Как зачинщика, что ли… Мне стало легко, словно в раю… Как же всё относительно в мире. Для кого-то моя тогдашняя ситуация – ужас, для меня – отдушина света… Вот и пойми…
На центральную областную тюрьму нас везли в специальном конвойном вагоне. Он назывался «Столыпин». Говорят, что до этого этапы гоняли пешком. Люди шли многие недели в цепях под конвоем… Часто – не доходили. Так что «Столыпин» - это в какой-то мере комфорт. Строгачи узнали, кто я, и разместили с почётом. Почему-то подумали, что я – дерзкий бунтарь. А я просто сошёл с ума от нечеловеческой ломки. Это, как белая горячка у алкашей. Но я никого не стал разубеждать. Наркоманская ломка – это позорно. Пусть лучше уж будет бунтарь…
Екатерининская тюрьма встретила нас арочными сводами и бесконечными коридорами. Не скажу, чтобы было как-то особенно мрачно, скорей – деловито. Работал конвейер. Машина переупаковки человеческих душ. Это лишало способности мыслить. Нас перепаковывали в другую реальность. Всё, что было до этого, оставалось за стенами мира, который нам был открыт изнутри. Снаружи где-то текла какая-то жизнь. Изнутри работал конвейер… Нас бесконечно строили, куда-то водили, запирали по отстойникам-боксам… отпирали, считали, опять куда-то водили, опять запирали… Всё это вызывало усталость и тупость… загоняло в бесчувственный ступор… ломало.
На шмоне мои руки разбинтовали… позвали врача… он что-то писал и прятал листы в огромный конверт с моим личным делом. Бумага была жёлтая, как в бакалейном отделе… От неё веяло каким-то средневековьем… или – скорее – ГУЛАГом. Тюрьма была, как большой гастроном. Нас здесь разделывали, взвешивали, упаковывали и отправляли на переработку. Конвейер двигался дальше…
Бодро чувствовали себя лишь строгачи. Тюрьма для них была – дом родной, сближала с собой – ходка за ходкой. Они знали половину охраны по именам. Вертухаи тоже их знали. Им всем было весело, как на работе. Я хотел вникнуть, но… не получалось. Неужели человек действительно ко всему привыкает?
На бане мы встретили особый режим. Это были дедушки в полосатых фуфайках. Беззубые, но общительные и шебутные. Тут же на факеле сварганили чифир. Я такого раньше не видел. Свернули в рукав кусок полотенца и запалили… горело ровно, как примус… срабатывал эффект аэротрубы – по рулону двигался воздух и поддерживал пламя… оно ровно горело… Алюминиевую кружку, сплюснув ручку, приторочили к ложке. Через пару минут вода закипела, и в кружку засыпали чай… целую горсть… Потом пили по кругу. Звали не всех. Меня подтянул Саня Даргец – один из тех строгачей, с которыми ехал в «Столыпине». Даргец был авторитетом. Его вывозили с крытой на раскрутку по старым делам – кого-то из подельников взяли. По каким-то для меня неведомым признакам, блатные узнавали друг друга. Это делалось молча. Из всего нашего этапа к полосатикам смело подсели только Даргец и Давыдок, полосатые к чифиру тоже подсели не все… Это была какая-то неписанная табель о рангах, которую они понимали. Я глотал горький чай, передавая кружку по кругу, понимая, что для меня это была великая честь… Язык сводило от горечи, но мне было вкусно… Скорее не вкусно, а гордо – от осознания того, что меня блатные приняли, как равного, выделив из остальных… Как быстро меняется жизнь. Допив чифир и закурив, мы принялись ходить туда-сюда по огромному боксу. Ожидая, пока помоется весь наш этап. Ходили, оживлённо беседуя, парами… тусовались… Я ходил с Даргецем – он рассказывал мне интересные вещи… Жизнь, казалось, стала приобретать другой цвет… Меня уже ничего не угнетало… поднялось настроение, появился даже какой-то кураж… Тюрьма не такая уж страшная штука! Сам не заметил, как Даргецу всё рассказал. И о себе, и о конфликте с Конём, и о розыске, и о приключениях с Брагой. Мы стали ближе… Но вот так за свой язык люди получают срока. К счастью, Даргец не был стукачом. Хотя именно стукачи часто катят под серьёзных блатных. Собирая для ментов кровавую жатву. Но я тогда этого не понимал…
С этапа я попал в небольшую карантинную хату – пять двухъярусных нар, и народа – на каждую – по человеку. Поговорил с пацанами, заварили чифира… мне выделили нижнюю нару… покормили, чем было. Не было никаких малолетских примочек, о которых мне прожужжали все уши на ИВС – про то, как надо достойно «заезжать в хату», чтобы тебя не загнали. Ничего этого не было. Не было здесь ни пахана, ни смотрящего, ни блатных… Все были, как и я – первоходки. Валера Яровой пользовался наибольшим авторитетом. У нас оказалось много общих знакомых. Он был с Кирова, я – с Рабочей. По свободе наши районы враждовали друг с другом, в тюрьме это всё не катило.
Прошло месяца два. Меня никуда не переводили. Причиной была скорее всего пометка врачей в личном деле. Мне сиделось спокойно. Это устраивало и меня, и руководство СИЗО – они таких «циркачей» держали под особым контролем. И старались не провоцировать зря. Но – не получилось. Странно переплетаются судьбы людей. Теперь мне предстояло встретить вживую того, который, не зная меня, стал фактором, перевернувшим всю мою жизнь. Не прямым, но – причастным. Это был Бирджик. Тот самый грузин, которым пугал меня Пона, сдавая мне Коню. Тот самый беглый грузин, у отца которого были связи на дурке. Выходило – связи не помогли… Приняли новичка мы нормально. Чифирнули, поели, разговорились… Он нервничал и был в состоянии ломки… много жадно курил… и говорил, говорил, говорил… тут были и разговоры о связях в Тбилиси… сам он был не грузин, а абхазец – мигрел из города Гагры… рассказывал, как шикарно он жил… как общался с ворами в законе… как кого-то там резал и бил… Так, говоря, он дошёл до рассказа о Коне, которого порезал какой-то барыга Семён – то есть я. Я аж приподнялся… Он продолжал говорить, что они этого Семёна хотели заставить платить в общак, но он на стрелку к ним не пришёл… а подкараулил Коню и ранил… чуть не убил… Коня остался калекой со вставленной в лёгкое трубкой. Теперь ходит, согнувшись… А барыга слинял. Но, если он его поймает – убьёт.
Вот как бывает!
Я достал заточенный ступинатор и подошёл к двери, став к ней спиной, закрывая затылком глазок. Камера была небольшая, и было хорошо слышно даже то, что говорилось негромко. Я тихо, но внятно сказал:
– А теперь насчёт Семёна давай поподробней!
Задавая ему вопрос за вопросом, я выяснил, что Семёна он никогда не встречал, что знает о нём только от Кони… что Коня – барыга… и ему веры быть не должно… что на стрелку с Семёном они не попали… и много другого… Бирджик, говоря, как-то сжимался… сбивчиво повторяя всё по нескольку раз… Он смотрел мне в глаза и не мог понять, кто я такой… что-то в них было такое, что заставляло его говорить только правду. Когда выяснилось, что Семёна, которого он не раз мысленно уничтожал,стоит перед ним воочию-его заколотило…Отвернувшись,пряча мойку,я молча побрел к своей шконке. Еще один день подходил к концу…

 

[LoranWodda]

Интирессно, но ты не устал всё это писать?

 

[LoranWodda]

1 из 19 глав прочитанна

 

[Egor1976]

Ждем продолжения. Хорошо написано

 

[Граф_Калиостро]

ПОСЛЕ ДЛИТЕЛЬНОГО ПЕРЕРЫВА ПРОДОЛЖАЮ ПУБЛИКАЦИЮ НОВЫХ ГЛАВ...

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
КРАСНАЯ ЗОНА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Что формирует человеческие убеждения? Что определяет выбор человека, когда он стоит перед выбором? Факторы влияния, которые в совокупности можно назвать средой обитания, и нравственный закон, заложенный внутрь человека от Сотворения.
У меня не было ни того, ни другого. Вернее, оно где-то было внутри, но – не работало.
Факторами влияния для меня были семья и школа, а также дворовая шпана, которая жила по законам, не совпадающим с тем, чему учили родители и педагоги. Возникало противоречие. Которое, переварив и то, и другое, откристаллизовалось в какой-то особенный кодекс, который формировал поведение человека в тех или иных ситуациях. Имело ли всё это какую-то нравственную ориентацию? Имело. Но лишь в той небольшой части, которую легко можно вместить в формулу «не предавай». Насчёт «не убий», «не возжелай», «почитай…» речи практически не было. Эти нравственные ориентиры мы перешагнули ещё в раннем детстве, с годами только усугубляя и утяжеляя это перешагивание злыми делами…
Я оказался в тюрьме с поломанными рёбрами и перерезанными венами на обеих руках. Это всё сделали добрые люди, которые именуются ближними. И которых, согласно Заповедям, нужно любить. Как мне было со всем этим быть?
Будущее моё было туманно, и ориентироваться мне было не на что. Всё, чему учили меня семья и школа, здесь не работало. Добропорядочное по собственным меркам общество, растворилось в рутине и лжи, и само этого не заметило. Дом-дача-работа-пиво-футбол-домино – было точно не для меня. Может мне нужно было идти на военную службу? В спецназ. Диверсантом. Не знаю... Как-то не получилось. Хотя в учебке писал заявление с просьбой отправить меня в Афганистан. Так тогда на общем порыве делали многие. Но – не отправили. Оказался в дурдоме. Вот и задохнулся в быту. Я не могу и не мог жить, работая за кров и еду! Жить нужно жизнью! Действием! Драйвом! Прорывом!
Пикассо написал, что, если бы не стал художником-сюрреалистом, то неизбежно бы стал террористом. И я ему верю. В нём жил призыв к творчеству, к делу, к движенью! И он его реализовал в совершенно безумных картинах. В которых энергия бьёт через край. И его понимают не все. Меня тоже понимали не все. Вот оно: таких, как мы, не принимала толпа. Иссиня-чёрное и белоснежное – резко контрастирует с серым.
Реальная жизнь слишком отличалась от той, социально-полезной, к которой призывал нас моральный кодекс строителя коммунизма. Прежде всего потому, что сам социум нас исторгал. Газеты вещали о трудовых подвигах многостаночницы Паши Ангелиной и шахтёра Стаханова. Николай Рыбников с экранов кинотеатров поражал строительской доблестью. По телевизору показывали комбайнёров с чёрными лицами на целине. А что делать мне? Идти в шахту или на завод ставить трудовые рекорды? Я не для того слишком сильно старался, учась в институте, чтобы потом засучить рукава. Стать инженером-экономистом-юристом? Их удел мы знаем из жизни и из фильма «Служебный роман» - вечные перехваты трёх-пяти рублей до получки. Этакий нестареющий Новосельцев в изрядно потёртом костюме… При том, что даже там для карьерного роста нужно было быть комсомольцем, а потом – коммунистом. А я во всё это не верил. И лгать не умел. Подрался в пионерлагере, и меня исключили из пионеров. Хотя подрался за дело. Хоть и за свою, но – за правду. Вот и весь сказ. И вся перспектива.
Оставалось что-то другое, на этом ведь жизнь не кончалась…
И я вышел в красную зону. Туда, где датчики шкалят. Туда, где всё закипает. Туда – где пожар!
Только там и была настоящая жизнь.
… Я ехал на суд. Один в «воронке». В приличной коричневой шубе, которые тогда были в моде. Снял с одного азербайджанца в большой следственной хате, куда меня подняли из карцера. Снял, наверное, выглядит грубо, скорее – создал условия, чтобы Рафик отдал шубу сам. Сказать, что вещи вообще в тюрьме не снимали – соврать. В других камерах этим озоровали немало. Особенно – общий режим. На строгом больше пользовались вариантом – обыграть. Не важно во что. Чтобы не быть потом обвинёнными в беспределе.
На суде сытый вид сыграл со мной злую шутку. И ещё – красивая секретарша. Они привыкли, что по статье за наркоманию проходят убогие нищие люди, которые просятся на суде, жалуются на жизнь, иногда даже плачут… Судьи, по-человечески, дают им немного. Статья за незаконное приобретение, перевозку, пересылку и хранение наркотиков без цели сбыта предусматривала тогда срок от нуля до трёх лет. Бедолагам давали по году. Мне дали три. Виной тому ещё и количество дури – у меня изъяли четырнадцать килограмм переработанной маковой пудры – сейчас столько тянет на сбыт. И на десять-двенадцать лет соответственно. Тогда количество в статье УК не обозначалось. Было два варианта: или для себя, или – на продажу. Следаки давили на жалость – мол, мы же видим, что ты хороший парень, спортсмен, семьянин, комсомолец, по тебе сразу видно – не наркоман, скажи, что наркотик вёз не для себя… Человек старался выслужиться перед следователями и показаться хорошим... Говорил, что да – не для себя. Дальше работала логика: не для себя, значит – на сбыт. И срок – десять лет. Жалко было потом этих ребят… Хорошо знать законы. И не слушать ментов. Я сразу всё взял на себя. В том числе и две Виткины сумки. Отсюда и образовалась солидная масса. Зато срока три года всего, и то, если по потолку. Притом, мне надо было быстрей осудиться в райцентре, пока не всплыло дело по Коне. Вот и вёл себя так…
Всё дело было в суде. Точнее – в отношении к подсудимому судий. Психологическое воздействие на судей оказало и то, что я не раскаивался и не просился. А мне было стыдно даже притворяться просящим перед безумно красивой секретаршей суда. Она это чувствовала и смотрела на меня во все глаза – сумасшедший. В этом взгляде ещё было восхищение, и любовь. Жаль, что такая встреча случилась в суде…
В осуждёнке узнал, что по распределению попал на двадцать шестую. Это была пресловутая «красная зона» на урановых рудах. Рентгены никого не пугали – мы в этом не разбирались. Пугало засилье ментов и козлов-активистов. Это была КРАСНАЯ ЗОНА. Её ненавидели, боялись и проклинали…
Я ушёл этапом на двадцать шестую…
Такая была моя доля.
Зона встретила лаем собак и криком охраны. Нас садили на корточки и считали по головам. Было холодно и заунывно. В ушах стонал степной ветер и пронизывал душу насквозь…
Потом всех погнали в этапку. Там нас переодели в нелепые синие робы. Мне досталась огромная, не по размеру. И заставили на груди вместо бирок писать фамилии хлоркой. В такой одежде мы выглядели, как военнопленные немцы. Похоже, у администрации и был на это расчёт – человек в таком виде терял своё «я» и становился покорным… Потом начиналась «обкатка». Через половое ведро, швабру и тряпку. Кто помыл – блатным уже больше не станет. Мыть было нельзя… А над душой стояли козлы. Под два метра ростом. В татуировках. С покрытыми шрамами лицах. Кровавые зэки. По свободе – бандиты. Здесь – хуже ментов. Менты хоть пытались закон соблюдать. Эти – не знали предела…
Я решил, что не буду мыть полы ни за что. Настал мой черёд пить эту горькую чашу… Вышел огромный амбал и сказал:
– Семёнов, взял тряпку и пошёл на барак!
Мы сидели тогда во дворе. Я прямо ответил:
– Не буду.
– Блатной?
– Да, блатной.
– Хорошо, после отбоя проверим…
– Фадеев! Взял ведро, и бегом – на барак!
Фадей побежал… А на тюрьме был крутой… Кто бы сказал – не поверил…
После отбоя я лежал в наре и ждал, когда за мною придут…
Пришёл шнырь (дневальный):
– Семёнов, подъём!
Я шёл за ним через длинный коридор на умывальник… Там стояли козлы. Их было человек пять. Может – шесть… Они расступились – входи…
Я прошёл сразу сквозь строй – до стены. Так было надёжней. Назад мне, понятно, уже было не выйти. Я стал спиной к окну и повернулся – заглянул в их глаза – в них был приговор. Они были трусы. Я почувствовал это и внутренне агрессивно взбодрился. Они тоже поняли что-то… Никто первый нападать не решался… У меня практически не было шансов. Бугор Стёпа спросил:
– Так что, ты блатной?
– Да, блатной.
– А ты хоть знаешь, что это такое? За что ты сидишь?
– Я знаю, кто ты. И буду отвечать не тебе.
Молдаван Мариней не выдержал и, схватив швабру, начал бить ею о пол, оббивая поперечную планку… Она отлетела – получился шест – оружие ближнего боя. Мариней, махая, начал подступаться ко мне… Я понимал, что как только выстрелит первый – сразу начнётся… Эффект первой крови. Эти трусы ждали рывка. Вот Мариней и рванул… Я выставил блок – обожгло болью руку, и они кинулись одновременно… удары посыпались так, что парировать их невозможно… Я повернулся к окну и ударил в стекло – оно разлетелось… На миг мои враги отступили… Я схватил луч стекла, похожий на саблю и, отмахнулся… потом ещё и ещё! Козлы вновь отступили… Из ладони, сжимавшей стекло, текла кровь. Но я не замечал… Я хотел допрыгнуть до их кадыка, до их паха, до глаз и воткнуть поглубже мой луч… Они остановились. Паузу прервали менты. Они ворвались войсковым нарядом вовнутрь – «шаровой» так увлёкся моим избиеньем, что бросил дозор – вот они и ворвались внезапно… Раздались крики «стоять!», и все расступились.. Стоял один я со стеклянным кинжалом в руках… Ручьём текла кровь… Меня забрали и отвели на санчасть. Пришлось зашивать тыльную часть кулака, разрубленную от удара в стекло. И прижигать йодом бровь, ладони и раны на голове. Я молча терпел…
Утром меня вызвал кум. Это был умный продуманный опер… Алексей Ильич Головко. Вербовать меня и давать что-то подписывать он не собирался… Просто предложил поговорить по душам… Рассказал, какие в зоне были порядки до бунта. В восемьдесят втором зэки убили охрану и сожгли пять бараков… в резне погибли многие активисты… Пришлось вводить БТР-ы… Многих арестовали и раскрутили… восемь ушли под вышак… одному вышак заменили… остальных – расстреляли. Потом начался красный террор. Настоящая сучья война. Менты это всё уже проходили в ГУЛАГе… Страшнее ментов для зэка может быть только ссученый зэк. По этому пути и пошли. После этого зона преобразилась. И кто этому мог помешать на общем режиме? Бывших до бунта авторитетов раскидали по другим лагерям… многим добавили срок. Завезли на зону козлов. Свезли с других зон. Разрешили им всё. Вплоть до убийства. Кто там чего разберёт… Прокуратура подпишет то, что положат на стол опера. И все концы в воду. Здесь уже политическая целесообразность. В советской колонии бунт! Об этом вещали тогда все «голоса»… Партия и правительство такого впредь допустить не могли. Вот и закрутили все гайки. До ручки. У козлов была водка, наркотики, деньги… На свиданку заводили к ним девок. Они жили лучше, чем многие из них на свободе. Ну и держались за красивую жизнь. Исполняя всё, что поручали им мусора. И завися от них на все сто. Понимая, что, если менты захотят, то уничтожат любого. Для этого достаточно вывезти козла на тюрьму и кинуть в общую хату. У каждого из козлов был от братвы приговор. И они это знали. Вот и отыгрывались на блатных, вот и глумились… понимая, что, если поменять нас ролями, им пощады не будет. Так зона постепенно погрузилась в козлячий террор.
Ильич сказал, что мне повезло. Была смена Толи Белогвардейца. Такое прозвище начальник войскового наряда получил за справедливость. У него был кто-то в управе, и он мог бы сделать карьеру и стать офицером, но не захотел. Так старшим прапорщиком и оставался. Он был скромен, честен, всегда подтянут и строг. Как в фильмах про белых. И весь наряд был похож на командира. Его прапора не сидели с козлами в каптёрках и реально соблюдали порядок. Это меня и спасло. Другая смена могла дать козлам меня просто добить. Белогвардеец такого не допускал никогда.
Я долго молча курил, пытаясь понять… опасаясь подвоха… У оперов это называется профилактическая работа. Чего там скрывать – Головко меня очень расположил… Я был озадачен… С таким человеком хотелось говорить на чистоту… С профессиональной точки зрения – это и был его показатель. Показатель высокого профессионализма… Наверное поэтому опытный опер и называется «кум». Влазит в душу, как родственник или товарищ.
Я рассказал, за что был комиссован из армии. Оказывается, справка об этом была в моём личном деле. Он внимательно слушал… не перебивал… понимающе качал головой… Неожиданно для меня подытожил: «Вот такие скоты всё и портят». Имея в виду сержанта Киреева. Я согласно кивнул…
Потом оказалось, что он хорошо знает мой институт. Декан Малоок – его старый товарищ. Вместе когда-то учились… Потом Головко пошёл по линии МВД, а Малоок – по науке. Я был удивлён, и мне было очень приятно. Я думал, все опера – «сапоги». Ограниченные тупые служаки. Оказалось, что нет…
Он неожиданно предложил мне вывезти меня на Вольнянск – особую зону для психов. Там людей уколами превращают в животных… Я отказался. Позже понял, что таким образом, он скрыто мне угрожал. А что? Справки из армии и тюрьмы вполне позволяли отправить меня на зону к умалишённым. Оттуда здоровыми не выходят. Или не выходят вообще.
Я сказал, что психически чувствую себя хорошо. Просто, при экстремальной опасности становлюсь способным на всё… как бы видя себя со стороны… и действуя автоматически. Он неожиданно сказал, что и у него такое бывает. Ещё сказал, что это нормально. И что постарается оградить меня от провокаций.
В этапку меня уже не вернули, вещи принесли на санчасть. Распределили на деревообработку. Это было для меня лучшее место. Я дерево очень люблю… Я понимал, что это Головко постарался. И вспоминал весь наш разговор… и понимал, что он меня практически завербовал. Завербовал, не вербуя… Это, конечно же, был высший пилотаж внутренней оперативной работы. Когда я уходил, он сказал:
– Ты, если что – обращайся. Мне ничего не нужно взамен…
Я ничего не ответил.
Наблюдая за зоной, я открывал для себя необъяснимые вещи. То, что в зоне рулили козлы, было понятно… Было непонятно другое – как те, что по свободе были блатными, открыто стали козлами. Не из других областей и дальних командировок, а наши, местные, городские, которым освобождаться домой… Что на них ТАК повлияло? Ответ был очевиден – среда обитания и отсутствие морального стержня внутри…
Олег Туманов, городской авторитет, ходил по линде (центральной аллее) с повязкой СПП на рукаве. Расшифровывалось это как секция профилактики правонарушений, т.е. – низовая администрация. Они и чувствовали, и вели себя, как менты… Я, проходя, с ним не мог встречаться глазами… Мы по свободе пересекались. А тут… Неужели для него всё так было страшно? Он мне как-то сказал:
– В этой зоне в падлу только в ж… е…… и голодным остаться. Всё остальное – не в падлу. Ты это позже поймёшь…
Выходит – он уже понял.
Удивило и то, что те пацаны, которые на свободе особо ничем и не выделялись, здесь себя проявили, как авторитеты. Витька Барабаш, поселковый босяк, наркоман, которого любили за то, что он умел делиться последним, уже четвёртый раз сидел в ПКТ, к нему обращались из лагеря за решением сложных вопросов. И он из БУРа отписывал ксивы… Был по сути смотрящим… Хотя воровского хода в лагере не было, и быть не могло. Так решила толпа. За его ум и стойкий характер. Кто мог бы подумать! Мы дразнили его «Бумбараш», а потом – просто Бумбик. Он не обижался… И надо же – авторитет…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
КРАСНАЯ ЗОНА
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Бумбик пришёл ко мне на деревообработку, как только я вышел в рабочую зону. Он был знаком с моим бригадиром – Игорёшей Закутним. Закутний был тот ещё тип. Сам – донецкий. Шахтёр. Но, скорее – потомственный, чем настоящий. В шахте он никогда не работал. Промышлял разбоем и угоном машин. Был везучий. Жил весело и широко… Пока не посадили. Говорят, менты его сфаловали работать на них, когда он в камере попал в непонятку. Его еле спасли… С тех пор он стал идейным козлом и искренне возненавидел блатных. Вообще людей не любил. Был злым и жестоким. Проделывал над собой и людьми эксперименты. Его цех сбивал деревянную тару. Работали все. У всех была норма. За невыполнение он мужиков заводил в пилораму, и там избивал. Со своим помощником Батей. Никто не смел ему противоречить. Когда приводили этап, он строил всех в две шеренги, выдавал молотки, потом снимал шапку и опустив голову входил в живой коридор… Говорил так:
– Кто не хочет работать – убивай меня сразу. Другого шанса не будет. Потом вас убивать буду я.
Люди оцепеневали.
Ни одного дерзкого не было.
Так он ломал и подчинял себе всех.
Меня встретил настороженно, но дружелюбно. Потом сам же намекнул – Головко… Закутний боялся только ментов, над зэками куражился и измывался… блатных за людей не считал. Был беспощаден, если ему удавалось блатного сломать… Но ментам подчинялся подобострастно и беспрекословно. Сам говорил:
– Если меня вывезут на тюрьму, там блатные сразу сделают меня петухом… потом вволю натешатся и зарежут. Поэтому здесь живу я, а не они. Потому что я живу только здесь.
Был умный и иллюзий не строил.
Но Бумбика уважал… Равный потенциал чувствовал что ли… А может понимал, что те, кто работает, на месть не способны. Поэтому их и не боялся. Бумбик был способен на всё. Причём – уже здесь – прямо в зоне.
Как-то в самом начале на Бумбика наехали тогдашние жулики. Так они сами себя называли. Хотя были просто наглее других. До настоящих жуликов им было, как до Луны… Забили ему в ночную смену стрелу. За станками в механическом цехе. Пришли трое – Пегас, Стоян и Мазепа. Бумбик уже был на месте. Стоял и смотрел, на груди сложив руки … держа в рукаве заточенный электрод. Был один. Смотрел вызывающе дерзко.
Всё было до банального просто. Ему мать передала передачу, а он отказался дать «братве» закурить-заварить-перелопать, когда те к нему подошли… Зато раздал всё каким-то своим тюремным друзьям… кому захотел… Это был вызов. И был прецедент. «Жулики» за счёт этого жили. В карты-нарды они не играли, но, подбившись в костяк, забирали у мужиков передачи… Им этот отказ надо было во что бы то ни стало пресечь, иначе не на что было бы жить. Сами они посылок и передач не получали. Потому что были по свободе никем – бесстыжими рожами с хриплыми от бухла голосами… Таких немало трётся по подворотням… Но здесь, сбившись в костяк, они могли заставить незнакомого человека сробеть… Так и получилось. Вот обычные зэки, глядя друг на друга, им всё и сносили… Чтобы не пострадать. А Бумбик не дал.
Они, что-то почуяв, заменьжевались…
Бумбик начал сам:
– Хотели с меня получить? Получайте!
И нанёс Пегасу в бок удар электродом, потом, выдернув – по удару – двум остальным. На третьем ударе электрод пошёл боком и, срекошетив, согнулся. Бумбик обогнул им ладонь и коротким штырём начал бить упавшего на колени Мазепу по голове. Раненый Пегас убежал, Стоян ползал, корчась от боли… Мазепа стоял на коленях и умолял пощадить… Бумбик был беспощаден, к тому же ещё – психопат… и продолжая долбить, снимал с него скальп электродом…
Так его и застали менты.
Администрация зон никогда не выносила сор из избы. Всегда сводя такие случаи к несчастным случаям на производстве. Так было и на этот раз. Потерпевших вывезли под конвоем за зону в больницу, заштопали и вернули в санчасть. Объяснив им, что это они так пострадали на производстве. В противном же случае против них возбудят уголовное дело за вымогательство и угрозу убийства. Показания против них подпишут все мужики. А потом – на тюрьму – и раскрутка… «Жулики» на санчасти лежали тихо, как мыши… Бумбика тогда на пол-года упекли в ПКТ. ПКТ – это по-новому БУР. Раньше был барак усиленного режима – маленькая тюрьма в каждой зоне – БУР. Потом назвали на современный манер ПКТ – помещение камерного типа. Ничего от этого не изменилось. Изнутри это была та же «кича» - с пристёгнутыми к стенам откидными нарами и металлическим столом посередине. Такие же камеры были в ШИЗО – штрафном изоляторе. ШИЗО давали до пятнадцати суток, ПКТ – до полугода… Не сахар, конечно… Но – ничего. Общеукрепляющий лагерный аскетизм. Прежде всего – укрепляет характер.
Вот поэтому я удивился, когда к нам в пилораму вошёл Бумбик и сел с Закутним пить чай. Жулик с козлом! То, чему меня учили строгачи на этапе, этого не позволяло. Позвали меня. Я, глядя на Бумбика, сел… чифирнул… разговорились… Закутний пообещал поставить меня на складировку. Там не было нормы – знай выноси из цеха сбитую тару и складывай в стопки… А пока все бьют, сиди и дыши сосновыми досками… Чем не жизнь? О том, чтобы не работать вообще, речь не шла. Да я особо к этому и не стремился. Спасибо, хоть так…
Бумбик, когда остались одни, на мой молчаливый вопрос объяснил:
– Если ты станешь Вором в законе, об этом никто и не вспомнит. А, если даже вспомнит – ничего не докажет. А, если не станешь – тем более…
Усмехнувшись, добавил:
– О человеке скажут дела. А это всё так – мишура…
Шло время… Последующие дни были точь-в-точь – предыдущие … В зоне говорят на это: «День-ночь – сутки прочь»… Так и было.
Бумбик освободился.
В зону заехали новые люди. Одних я знал по свободе… других узнал уже здесь… Жизнь потихоньку менялась. На свободе началась перестройка – зону менты тоже начали постепенно менять. Стали принимать во внимание международные нормы… Прекратили козловской беспредел… Ждали комиссий…
То, что показывали по телевизору – ошеломляло. Все взахлёб смотрели передачу Любимова «Взгляд»… В журналах печатали разоблачения об Узбекистане… Гдлян… Иванов… «Кобры над золотом»… потом «Кремлёвское золото»… Это было уже не остановить. Мы утопали от избытка информации и страдали от отсутствия возможности всё перепроверить. Понимали, что нас закрыли в одном государстве, а освободимся мы уже совсем в другую страну… От этого будоражило воображение и тревожило душу… Всем хотелось скорее выйти на волю и стать рэкетёром. Об этом были все фильмы и передачи… Народ начал качаться… Менты – запрещать. В промке тайно варили двухпудовые гири, выставляли «шары» и наращивали мускулатуру… Откуда-то начали заходить воровские малявы… Мы читали их на импровизированном сходняке и чувствовали себя по-настоящему причастными к настоящему преступному миру. К нам реально обращались Воры. Это придавало нам весу в наших глазах. У нас появлялась и цель, и идея… Козлов по всей зоне начали резать и бить. Менты теперь их из санчасти закрывали в ШИЗО. Мужиков отпускали. Никто не понимал, что будет дальше…
А Закутний жил замкнутой жизнью, ничуть не меняясь и оставаясь в своём репертуаре… Мне невыносимо было сидеть в пилораме и смотреть, как они с Батей бьют мужиков. Я начал чувствовать себя сам уже наполовину козлом – этаким подкозлёнком – и вашим, и нашим… Надо было что-то менять…
Толя Раткин вывозил на тачке мусор из цеха. Закутний часто ставил его «на шары» - наблюдать, чтобы неожиданно кто ни пришёл… На бараке Толя мыл туалеты и от этого хронически не досыпал. Толя был петухом, оттого и участь такая. Что там и как с ним произошло на тюрьме, уже никто и не вспоминал…
Раткин уснул на шарах. В пилораму неожиданно вошёл Толя Белогвардеец и написал на спящего Закутнего рапорт – не любил Белогвардеец козлов. И ушёл. Лучше бы он так не поступал. Я, зайдя с эстакады в сбивочный цех, вдруг увидел, как Закутний волоком тянет через весь цех на шарфе обезумевшего от страха Раткина Толю…
– Батя, включай пилораму! Я буду этого п….. распускать на фрезе!
Батя послушно включил. Завизжала пила… Закутний, схватив Раткина за горло, начал валить его на пилораму… Из цеха закричали: «Шары!». Белогвардеец Толя вернулся, словно почувствовав что-то… Раткин выскочил пулей из цеха и скрылся… Белогвардеец с Закутним о чём-то переговорил… порвал бумаги и спокойно ушёл… Наступил конец смены. Пора было строиться, считаться и идти на проверку. Раткина не было. Закутний дал команду бригаде идти искать его по всей промышленной зоне. Все разошлись… Потом подошли контролёры… пора было выходить на проверку. Тут вбежал сбивщик Саня Петренко и во всю мочь заорал:
– Раткин повесился!
Закутний грязно выругался и побежал за Петренко.
Я остался один.
Закутний любил метать в дверь небольшой столярный топор с плоской плашкой. Он больше был похож на секач – применялся для подгонки шипов… Я взял топор в руку и с силой метнул. Он глубоко вошёл в дверь. Да так и остался торчать. Моя стрелка зашкалила в красную зону…
Раткин не умер. Его вовремя сняли и отправили на Вольнянск в больничную зону для сумасшедших.
Закутний ходил мрачней тучи. На него могли завести уголовное дело. Его покрывал «кум» Яндола – оперуполномоченный нашего сектора. Но началась перестройка, все ждали проверок, и это всё было очень некстати. Закутний отрывался на людях. Я к тому времени уже давно не работал… сидел себе среди ящиков, расставив их так, чтобы ничего вокруг не было видно… и вдыхал запах хвои…
Зайдя в цех, услышал крики из пилорамы и рванулся туда… Закутний с Батей били ногами Ванька Пискаря – самого малого сбивщика в нашей бригаде…
– Сука стоять! – заорал я во всё горло… но мой голос куда-то исчез, и я начал видеть всё в чёрно-белом формате… без звука. Как в замедленной съёмке… Я видел, как я взял топор и повернулся к Закутнему… Он расхохотался, но звука я не услышал… потом сорвал с себя шапку – мол, бей! давай, бей! Как это делал с другими… И я с размаху ударил! Потом ещё!.. и ещё! Мой зверь оказался страшней.
Топор не погряз в голове, как я ожидал, а, отрекошетив, отпрыгнул… Я и не знал, что узким лезвием убить невозможно – для этого нужен колун… или обух… Лезвие, звеня, отлетало… У Закутнего подогнулись колени, и он осел на пол… Я бросил топор… В ушах стоял звон… То ли от черепа и топора… то ли от работающей пилорамы… то ли от гвоздей, вбиваемых в ящик по шляпку…
Я вышел из цеха и сам пошёл в ДПНК. Оттуда меня отвели к операм. Головко был на сутках. Наверное, мне повезло. Если был бы Яндола, мне бы скорее всего – доболтали…
Я рассказал всё, как есть.
Ильич, щурясь и дымя сигаретой, долго смотрел на меня…
– Сколько тебе осталось, Семён?
– Полгода.
– Досидишь в ПКТ. Крутить тебя мы не будем. Закутний сам виноват. Совсем с катушек слетел… Не то время. Я отправлю его на Вольнянск вслед за Раткиным… Пусть там лечатся оба… подальше от глаз…
В камере мы сидели вчетвером – я, Серёга Галифэ, Юра Чуб и Бахтин Сергей… И дружили, как братья. Серёгу Галифэ я знал по свободе, с остальными познакомился в зоне… Ещё те пацаны! Время шло… Ребята один за другим – уходили… Все освобождались из БУРа. Я должен был выйти последним…
Мы сидели без телевизора и газет, вовсю фантазируя, как оно там теперь на свободе…
А там нас ждала новая незнакомая жизнь.
Но это уже другая история…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ЧЁРНЫЕ НАЧИНАЮТ, И…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
У Бабеля есть интересные строки. Когда в Одессе хотели хорошо отозваться о русском, то говорили, что его любили евреи.
Меня любили евреи.
Наши евреи не были классическими иудеями, с пейсами, в длинных рубахах и шляпах с высокими тульями. Наши евреи внешне были неотличимы от нас. Имена и фамилии у них тоже были исключительно русские. Вот только что-то другое у них было внутри… Думаю, что даже они сами этого до конца не понимали.
А я умел удивляться. Восхищаться с детским наивом тем качествам, которых сам не имел. И это подстёгивало человека, делало его в собственных глазах значимее и заставляло быть лучше. Помогало ему. Я словно моделировал человека. Наделял его теми достоинствами, которые хотел видеть в нём, и эта вера моя помогала человеку стать тем, кем я его видел. Преображала его. И человек сам того не понимая, становился лучше рядом со мной. Чувствовал это и тянулся ко мне, как к источнику силы, которая его самого делает сильнее и лучше. Делает его способным на то, о чём он раньше даже не подозревал. И вот уже человек становится лучше. И тянется к тебе. И становится другом…
Вот так – веря в людей – мы приобретаем друзей. Мы их создаём себе сами. И они любят нас, любя себя обновлённых, отражённых в наших глазах.
Меня любили евреи. Наверное потому, что дружба со мной делала их сильнее и лучше. И они благодарили меня – готовностью подстраховать и научить меня жить. Их ужасало моё отношение к жизни. Я катился с горы, понимал всю безысходность и ничего не мог сделать. А точней – не хотел. Евреи хотели меня остановить и повернуть мой путь вспять. Научить меня зарабатывать деньги и больше в тюрьме не сидеть. Сказать, что они были трудолюбивыми законопослушными гражданами – рассмешить их самих и тех, кто их знал… Они никогда не соблюдали закон. И соблюдать не собирались… Но при этом нарушали его так, что это приносило максимальную выгоду и влекло минимальные риски. Находили и использовали такие ниши в законе, как будто и не нарушали его. Схватывали людей за жадность и вытряхивали их кошельки добровольно. Наказание за это, если и предусмотрено, то исчезающе малое по сравнению с получаемой выгодой. Например – крышевание. На центральном рынке «Озёрка» люди открыто торговали мехами без всяких налогов и разрешений. С одной стороны им угрожали менты, с другой – бандиты. Евреи умели договориться с ментами и нанять за малую долю бандитов, которые бы охраняли людей от других бандитов, охраняя их самих от ментов. Люди спокойно торговали меховыми изделиями, получая сверхприбыли и щедро делясь со своими опекунами. Все были довольны. Менты в эти ряды, если и заходили, то смотрели на всё с таким строгим видом, что казалось – здесь все соблюдают закон. Это касалось всех видов товаров. Варённые джинсы и куртки подпольного производства, фальшивый хрусталь, армянская обувь и фуры с картошкой… Всё это шевелилось, двигалось и продавалось. Принося всем сторонам немалую прибыль. В том числе и тем, кто всё это незримо разруливал и направлял. Озёрка жила своей жизнью…
Ношик попытался меня во всё это встроить. Его звали Олег, с вполне русской фамилией Новиков. Он со мной сидел в зоне, приходил ко мне на деревообработку, вспоминал прошлую весёлую жизнь и часами мечтательно рассказывал, как там сейчас на свободе замечательно и интересно. Только надо суметь всё это взять.
– Семён, мы с тобой будем жрать мясо в подсобках и поить водкой тёлок в банкетках. У нас будет всё!
Я смотрел на него с восхищением. И верил ему.
Он действительно был из когорты тех новорусских евреев, которые заправляли самыми злачными в городе местами. Забавное словосочетание – новорусский еврей – новыми русскими первыми стали евреи. Ношик всех знал, и все знали его. Заходил в костюме и остроносых длинных туфлях, ставя их врозь, что придавало ему некоторую комичность, но все уважительно здоровались с ним. Ношик откинулся с зоны! Евреям было неважно, кем и как он сидел. Он откинулся с зоны, и надо было ему оказать внимание и уважение. Нас встречали, как своих в бильярдных и ресторанах, мы часами зависали в катранах (местах для подпольной игры в карты на деньги) и ездили на такси. Я не понимал до конца, откуда Ношик брал деньги, но мне было приятно… Он вышел с зоны на полгода раньше меня и уже успел так подняться. При этом помогал моей маме. И встретил меня, когда я вышел за вахту, ту же переодев в новый костюм и остроносые итальянские туфли. Теперь мы были похожи. Мне нравилось всё.
Буйным цветом расцвели напёрсточники, проститутки и видеосалоны. На всём этом рубился чёрный немеряный нал. Именно тогда пошли в рост наши коломойские-турчиновы-тимошенки… Имя им – легион.
Мы с Ношиком везли на хату к Косте Титову проститутку Тамару. Это была шикарная девка. Она ехала на заднем сиденье такси, высунув красивую ногу на шпильке в окно… На вокзале таксисты круглосуточно продавали спиртное. Это было ещё одно злачное место. Ношик и здесь был своим… Купили шампанского Томке, себе конька, в ресторане набрали еды…
Ношик хотел поразвратней втроём, Тамарка была тоже не против, я подключился, но… сплоховал. Ничего у меня не получилось. Мы много пили, шумели, двигали эквалайзеры на дорогом титовском магнитофоне – тогда слово «эквалайзеры» только появилось и являлось показателем дороговизны и крутости магнитофона – у Кости Титова магнитофон был на целых двенадцать. Это было очень престижно.
Потом мы, уже без Ношика, ехали в маленькую квартирку к Томке домой… У меня с проститутками всегда была взаимная теплота и любовь. Мы пили с ней до утра… курили и откровенничали… почувствовали небывалую близость… И у меня всё получилось! Я рассказал ей о зоне на урановых рудах, притом в то время, когда бухнул Чернобыль… Сомневался, что атрофировался, как нормальный мужик… Тамарка внимательно слушала… без тени насмешки… с участием и любовью… И своей теплотой оживила меня. Поэтому у меня и получилось… Мы лежали с ней в темноте и молчали… Я расстался с ней поутру, как с сестрой.
Непонятно откуда на арене появились спортсмены. И начали заполнять собой нишу в преступности города. Закон ослабел. Когда прекращает действовать сила закона, начинает действовать закон грубой силы. Всегда так бывает. Кем раньше были спортсмены? Хорошими парнями, спешащими на тренировку после работы. Максимум чего они добивались – это возможности служить в спортроте в армейке, ну и постоять за себя, если на него с девчонкой напал хулиган. Это было немодно и неинтересно. Мы все в своей жизни по-своему были спортсмены. В каждом дворе был турник, и на поляне за домом – футбольное поле. Хорошо драться было жизненно необходимо. И не всегда обучение в секции или спортивный разряд помогали в жесткой уличной драке. Нас учили на карате убивать. Только это и было серьёзно. Всё остальное – не в счёт. Никакие борцы, штангисты или культуристы не задавали тон в уличной жизни и не имели влияния среди босяков. Сейчас всё изменилось. Если раньше спортсмену, чтобы сделать карьеру, нужен был титанический труд и успех, то сейчас достаточно было иметь нужный формат и рельеф, надеть майку, спортивные штаны и кроссовки, чтобы стать в строй. На них появился спрос и оплата. Иметь пару-тройку горилл за спиной стало считаться престижным и придавало увесистости на переговорах. Которые почти все были о переделе рынка услуг по предоставлению крыши успешным делягам. И наказанию тех, кто платить не хотел. Деляги были евреи и предоставители крыш – тоже евреи. Только они умели договориться с ментами и дать спортсменам на протеин так, чтобы все были довольны. При этом внушали и тем, и другим, что они – незаменимы. Спортсмены держались за своих кормильцев с готовностью жертвовать жизнью, менты пользовались, как удобной услугой… Оставался на поверхности тот, кто был удачливее, беспринципнее и умнее… К концу восьмидесятых контуры организованного преступного мира более-менее прорисовались… В то время во всесоюзном журнале «Крокодил» появилась статья «Амурские войны», которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Если до этого свою причастность к преступному миру скрывали, то теперь стали выставлять её напоказ. Статья, рассказывавшая о зверствах амурских бандитов Матроса, Кабана, Гулевана, Шапы и Мармуры с друзьями, была скорее не критичной, а восхищённо-бравадной. Из неё выходило, что от бандитов никто не может защитить людей, кроме бандитов. И что бандиты благородней и надёжней ментов. И что быть хоть как-то причастным к когорте бандитов было очень престижно. Обеспечивало и безопасность семьи, и успешность в ведении дел, ставя в выигрышную позицию среди конкурентов. А весь бизнес был тогда теневой. Потянулись коррупционные нити… Все были в доле. Милицейские генералы и торгаши наркотой, кидалы и прокуроры, напёрсточники и делегаты партконференций от номенклатуры… Не зная друг друга и даже смутно представляя о друг друга существовании. При этом будучи связанными сотнями невидимых нитей… Об итальянской мафии мы смотрели кино, где комиссар Катанья всех побеждал, отсекая щупальцы преступному спруту… У нас никто никого не побеждал, потому что все были в доле.
Распадалась большая страна.
В преступном мире тоже назревал передел. Между ворами в законе старой закваски, заслужившими свой сан в зонах и тюрьмах, пройдя боевую закалку, часто жертвуя свободой и жизнью, но нигде не сгнилившими и не отступившими от воровского закона, и коррумпированными мафиози, заполучившими свой воровской сан обходными путями, возник ИДЕЙНЫЙ конфликт. Воры старой формации – традиционалисты – идейным лидером которых долгие годы был умученный ментами в «Белом лебеде» – спецтюрьме для воров – Вася Бриллиант – наотрез отказывались принимать в общак деньги от «крыш», считая это видом охранной деятельности на услужении у денежных мешков, что ворам категорически не подобает. Обновленцы, представителями которых в основном были «лаврушники», хотя национальных разделений воровской закон не допускал, по факту втягивали преступный мир в коррупционную связь с властями и бизнесменами, вкладывая в общак деньги сомнительного, с традиционной точки зрения, происхождения. Но деньги несравненно большие тех, что поступали от традиционных доходов – краж, грабежей, игры в карты… Постепенно деньги и открывающиеся новые возможности делали своё дело, подтачивая «воровской ход» изнутри… и извратив, низвели его до уровня криминального бизнеса, где по-прежнему сохранялась внешняя иерархия, утратившая свою первичную сущность… и идеологическую воровскую основу, исключавшую ЛЮБУЮ кооперацию с властью. Понятно это станет не скоро, а в то время каждый из нас выбирал по себе…
Ношик был плоть от плоти милицейско-барыжного мира и совершенно искренне считал это лучшим уделом, куда пытался привить и меня. Сделать меня для этого мира своим, и этот мир – своим для меня. У меня не совсем получалось… Дело в том, что Славик Буркатовский по прозвищу Шлёма сидел с нами в зоне и был стукачом. Особо этого даже там не скрывая… Он приходил к жулику, получившему грев и просил уколоться, обещая не сдать… Умел при этом и сдать, и не сдать… В зависимости от того, как было выгодней. Галифэ умел находить со Шлёмой общий язык и, даже сидя в БУРе, получал грев… Бахтин – послал Шлёму на х.. и уехал на «крытую», потеряв там половину здоровья и заработав туберкулёз… Шлёма был типичный представитель того, что творилось сейчас на свободе. Он в зоне вхож был во все кабинеты, открыто носил деньги в карманах и плевал на простых прапоров… Шлёма и Ношик дружили, Ношик этим гордился и старался ему подражать... Шлёма знал пол горотдела и самых главных амурских бандитов, умея всё уладить везде. Оба, естественно, были евреи… И плевали на всё. Главное – деньги. Чем больше – тем лучше. При этом – побезопасней. А принципы, жертвы и душевные муки оставляли для русских людей… И у них получалось. Они ездили на лучших машинах с самыми красивыми тёлками и были завсегдатаями в самых дорогих ресторанах. У них было чему поучиться. И я до сих пор не понимаю, по каким критериям они избрали меня, решив сделать другом… Если бы Бабель хотел обо мне хорошо отозваться, то сказал бы, что меня любили евреи.
Ношик подтянул меня в бригаду к Юре Гренбауму на напёрстки. Юра был другом Ношика и Кости Титова и встречал меня с ними с зоны. Он был не против. Но сам до конца не решал. Помог случай. Мне исполнилось двадцать семь лет, и мы с Ношиком приехали в озёрковский «Глобус», где собирался весь бригадный народ. Внутри, как всегда, сидел Вова Чайка, Толик Вакула и Карлеоне, и решали вопросы. Это был импровизированный офис по управлению рэкетом и разводиловом во всём центральном районе. Сюда стекались криминальные деньги с вокзала, Озёрки и нескольких парков… мелькали парни в спортивных костюмах, приезжали и уезжали привычные «восьмёрки»-«девятки»… иногда приезжали черные Волги, и из них никто не выходил. Кто-то из парней сам шёл к машине, ненадолго садился в неё или наклонялся к окну… и она уезжала… Это были менты. Всё было слаженно и работало, как на производстве… Мы зашли, поздоровались и сели за незанятый столик. В кафе было шумно и многолюдно – у Валеры Карлеоне сегодня тоже был день рожденья. Ношик вслух удивился и сказал, что мы с Валерой родились в один день. Карлеоне пригласил нас за стол… сдвинули столы и расселись… полилась рекой водка… зазвучали бравурные тосты… По ходу застолья раззнакомились ближе… Авторитеты слушали мой рассказ про «двадцать шестую»… вспоминали какой золотой она была до бунта… и сами предложили мне войти в дело… Для начала – в напёрстки, потом – будет видно… Я согласился. Чайка сказал Ношику передать Юре Гренбауму, чтобы поставил меня «верховым». Мне нужно было, изображая из себя просто прохожего, подходить, выигрывать и уходить… Это была замануха. Направленная на жадность к халяве – смотрите, мол, как это бывает легко. И действовала – безотказно. Люди видели уходящего человека с деньгами и не могли удержаться – всем хотелось также легко разживиться. В результате – отдавали все деньги… снимали золотые серьги и кольца… выпрашивали в долг у пришедших с ними знакомых… и ставили напропалую… Потом, не в силах поверить, бежали за деньгами ещё… Азарт – страшная штука! Смешанная с жадностью и страхом потери гремучая смесь. Осознание проигрыша проявлялось по-разному… Кто-то молча уходил с остановленным взором… кто-то бился в истерике и умолял всё вернуть… Кто-то хватался за нож или набрасывался с кулаками. Нейтрализация борзых лохов тоже входила в обязанности «верхового» - мы подлетали с разных сторон, забивали кулаками и ногами «лоха», давая время «низовому», схватив станок и деньги, прыгнуть в ожидавшую неподалёку машину… И уже через час в месте неподалёку раздавался залихватский призыв:
– Кручу-верчу – обмануть хочу… У кого острое зрение, тот получит денежную премию! Налетай, не робей, выиграй тыщу рублей! Подходи, выиграй приз… или поездку в заграничный круиз! Смотри внимательно – выиграешь обязательно!
Люди, останавливаясь, смотрели… В этот момент кто-то из «верховых» подходил, начинал спрашивать о правилах игры… потом ставил… садился на корточки и внимательно смотрел за манипуляциями «низового» с напёрстками и шариками… «Низовой» останавливался, спрашивал – «какой?», «верховой» указывал, ошибался… оставалось два напёрстка, низовой увеличивал ставку вдвое и тут «верховой» вдруг выигрывал – чётко угадав напёрсток, под которым был шарик! Радостно вскрикивал и всем показывал выигрыш! Это было очень наигранно, тем не менее, это работало – люди начинали вовлекаться в игру. Надо сказать, что шансов выиграть для простого человека не существовало. Всё было рассчитано точно и отточено до совершенства… И всё снова – по кругу, по кругу, по кругу… Крики отчаянья, растерзанный вид, дикий протест с кулаками… Выбитые зубы, сломанный нос, перепуганные взгляды прохожих… визг увозящей «низового» восьмёрки…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ЧЁРНЫЕ НАЧИНАЮТ, И...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
На меня произвёл впечатление случай, когда здоровый мужик, подошедший с женой, решил поиграть. Он был из местных, «бобровских»… оттого, наверное, и вёл себя так – кто, мол, что может сделать ему в его же районе? Был на вид из блатных… Когда всё проиграл, достал нож и набросился на «низового» Кулашу. Подлетел Юра Гренбаум с липовым ментовским удостоверением и с криком «Стоять! Милиция! Что здесь происходит?!», прикрыл собою Кулашу, давая Кулаше уйти… Мужик, как бык, отбросил Гренбаума и кинулся вслед за Кулашей, бегущим к машине… Наперерез мужику выскочил Ромик и мастерски сделал подножку… мужик посунулся по асфальту, но тут же вскочил, не выронив нож… В этот момент Эдик Аракелов, другой «верховой», подсев под руку, державшую нож, вставил мужику такой апперкот, что оторвал его кулаком от земли. Эдик был супертяж, чемпион Украины по боксу, и это был его коронный удар. Мужик упал на асфальт, издав треснутый звук головой и конвульсивно задёргав ногами… Раздался истошный крик женщины, охватившей его руками за шею и прижавшей к себе… Мы рассеялись по подворотням и по машинам. Вечером Чайка делал Гренбауму и Аракелову разнос:
– Не умеешь бить – не бей! Мужик в реанимации в коме! Тебе что, делать нехер?! Иди бля бодайся на ринг! Здесь работа! И от тебя требуется остановить, а не убить! Ты знаешь, сколько лавэ надо будет теперь мусорам отвалить? Вычту из твоей доли, бычара!
Этот мужик потом умер. Дело, конечно, замяли… «Верховые» старались вести себя поаккуратней… Но у меня на душе остался осадок. Менты… и не просто, а в доле… рвущие на себе волосы люди… Как-то всё это было бесчеловечно… И уж точно – ничего общего с воровскими понятиями не имело… Ношику было плевать, и всё было в кайф. Он был и «верховым» и «низовым»… Они потом с Кулашей и Дворой, раскинув доли, не скрывали радости и хвастовства, смакуя в деталях, как тот или другой лох просился, или, как плакала баба… или, как дерзкому дураку дали так, что он еле уполз… Им нравилось всё! Потом хвастались, кто какой достал для видика фильм… и кто с какой тёлкой и как развлекался… Тогда появились «Терминатор», «Рэмбо» и «Хищник» – было с кого брать пример… Но на героев эти рвачи были совсем не похожи… так – аморальная мразь… Хотя в день зарабатывали столько, сколько директор завода за месяц. Что я им мог возразить? Я был точно такой. И это меня угнетало… Хотелось настоящего дела. Чтобы один раз рискнуть, но срубить миллион. И не чувствовать себя каждый день негодяем… Пока ничего не получалось. Я начал искать старых друзей…
Местом встреч и постоянного препровожденья у нас был «Маяк» - пятиэтажный кабак на горе в парке Шевченко. Прав был Ношик – я спал на диванах в банкетках и поил водкой девок в подсобках. Мы там были, как дома…
Директор ресторана Витя Кутепов как-то напился и проиграл Ношику в карты огромную сумму. Ношик не требовал долг… Кутепов оставлял нам ключи… Мы закрывали этаж и смотрели порнуху… Это считалось тогда светским досугом. Допускались только свои. Пацаны сидели с подругами… Юра Гренбаум – с женой… Телевизор висел на стене, работал бармен и кухня внизу… мы за вечер делали им недельную кассу.
Наступила весна, и мы сместились на летнюю площадку под зонтики. Здесь было просторно, столы стояли далеко друг от друга, и никто никому не мешал. Были разные люди, но основной контингент почти не менялся… За столами решались вопросы. Странно было видеть в зале одновременно амурских авторитетов и ментов из горотдела… Шлёма пил коньяк и с теми, и с другими… Ношик всегда подходил и здоровался, я держался особняком… Ношик говорил, что это я ещё дикий после отсидки и что это пройдёт. Не проходило…
Как-то раз, зайдя в «Маяк» на площадку, я увидел «своих». Оказалось, что и Галифэ в «Маяке» – не чужой. Он тут зависал с дядей Володей ещё до отсидки. Галифэ Старший был старый авторитет, и его все уважали. Он был на равных не только с Матросом и Гулеваном, но сидел на «крытой» с вором в законе Коростой, который и учил в своё время амурских, как жить… Галифэ Младший – Серёга – тоже всему научился у дяди… И хоть разница у них была почти в двадцать лет, они очень дружили… Сейчас Володя сидел.
Галифэ сидел за столиком с Бахтиным и Саней Макаром – нашим сокамерником по ПКТ. Вот с кем у меня совпадали взгляды на жизнь! Прошло полгода, как я освободился. Заезжал к Серёге домой, но мама сказала, что он живёт у подруги и адреса мне не дала. Она не хотела, чтобы мы встречались с Серёгой, помня наши безумия по малолетке…
Пацаны встретили меня, как родного. Они тоже для меня были роднее родных. Мы уважали друг друга и готовы были закрыть своей грудью. Что не раз проявляли, прямо или косвенно, в зоне. Это и была настоящая дружба, без примеси гнили. Нашим разговорам не видно было конца…
Оказалось, что Бахтин с Чубом по наколкам ставят богатые хаты, Макар щипает в резине (ворует по карманам в троллейбусах), Галифэ шпилит в карты в катранах и играет на деньги в бильярд. С деньгами бывало то густо, то пусто… как оно и водится у авантюристов… Все плотно сидят на игле… Это и было главное, что отличало нас от евреев. Ношик, хоть и не был спортсменом, наркотики не употреблял никогда. Впрочем, как и все бригадские. У Карлеоне с Чайкой наркоманов в работе быть не могло. Хотя торговля наркотой составляла часть их доходов. Менты были в доле. Я в этой среде от наркотиков тоже отвык – быть наркоманом здесь считалось позорным… Пару раз Ношик при мне передавал Чайке барыжные деньги. И развозил пакеты барыгам. Понятно, что наркоман в этом деле был бы слабым звеном. Я равнодушно смотрел на эти пакеты, а Ношик смотрел на меня… Мы справились с моей вредной привычкой.
Теперь всё возвращалось. Пацаны сидели на дозе… Но ради встречи со мною, пили коньяк… Алкоголь и наркотики несовместимы. Такая смесь напрочь выносит мозги. Вот Серёгу Бахтина и понесло…
Шлёма в это время сидел с амурскими пацанами в углу. Пацаны, как позже выяснилось, были в авторитете, но Бахтину было плевать – Шлёма был сука! Стукач! Бахтин сбил его со стула ногой и, подняв стул, начал его добивать. Шлёма визжал, как баба, и закрывался руками… Пацаны пытались Бахтина остановить и выхватить стул… Бахтин, замахнувшись, упал… Макар подумал, что это они его сбили с ног. Подскочил и выхватил нож. Со всех сторон набежали бригадские качки. Макар кричал:
– Сука! Зарежу! И отгонял их ножом. Они отпрыгивали, но не уходили…
Выскочил из зала Юра Гренбаум.
Бахтин, шатаясь, поднялся и отчётливо громко сказал:
– Братва, я достойный арестант и бродяга! Этот пи… отправил меня на ТЗ (тюремное заключение – «крытая»). Я имею полное право с него получить.
Подошёл Галифэ. Оказалось, что они с Гренбаумом знают друг друга. Галифэ подтвердил:
– Шлёма – кумовская крыса! Стукач! Если кто-то за него хочет вписаться, пошли со мной вниз… Я объясню по-другому.
Гренбаум качкам дал отмашку – они разошлись. Но тут выскочил из бара Вова Варфоломей – тоже качок, Шлёмын друг, и кинулся на Галифэ… Гренбаум ему крикнул «стой!», но он не услышал… Галифэ с разворота ударил его в сердце ножом и со щелчком сломал ручку… судя по брошенной ручке, это был узкий складной длинный нож. Может, ручка сама обломалась от силы удара? Варфоломей зажал рану рукой и широко раскрыв рот, упал на колени… потом рухнул с открытыми глазами на спину… Раздались крики людей…
Откуда-то вдруг зашёл Ношик и бросился к Шлёме… У Шлёмы был разбит нос и разрубана в двух местах голова… он громко стонал… Ношик повёл глазами по сторонам: «Какой пи…ас это сделал?» Макар снова схватился за нож… Амурские и Гренбаум с качками обступили лежащего Шлёму и Варфоломея… Кто-то вызывал милицию и Скорую помощь. Пора было валить. Так получилось, что толпа рассеклась на две части. По одну сторону были качки, по другую – мои блатные кенты. Я остался с друзьями.
Потом мы слазили по парапету и прыгали в парк… Где-то наверху мигали огни и выла сирена… Это была охота на нас. Там были качки, рекетёры, менты… Мы с пацанами были одни против целого мира. Но этому миру было нас не победить… Мы добежали до Серёгиной «Волги». Она стояла внизу… Галифэ достал из машины обрез ППШ – я такого раньше не видел – и примкнул к нему диск. Сунул мне в руку: «Мочи!», и прыгнул в машину. Машина, взревев, завелась… Я держал в левой руке барабан, а правой схватил обрез за ручку приклада, ища наощупь курок. Направил ствол в сторону криков… нажал… ствол запрыгал в руках, осветившись огнём и обдав оглушительным треском… я еле его удержал… ствол прыгал вверх-вниз, издавая грохочущий рёв и изрыгая пламя наружу… от отдачи занемела рука… я прервал… и словно оглох… вокруг, казалось, была тишина… и, словно в замедленной съёмке, опадали листья… и ветки с деревьев… вон куда ствол завело… Погоня отстала… Я услышал крик Галифэ:
– Семён, хватит! Хорош! Прыгай в машину!
Я завалился в заднюю дверь спиной на руки к Макару. Машина, рванув, понеслась…
Мы теперь были все вне закона. Мне было не привыкать. Это давало чувство небывалой свободы… рождало кураж и хотелось орать во всё горло! «Мы победили!»
Мы поехали к Макару на хату. Он жил на Петровке на съёмной квартире, её адрес был никому не известен… Тогда я опять укололся после длительного перерыва. Было в кайф и было хорошо на душе… Сам не знаю откуда, у меня было чувство родства и небывалого братства… О чём-то подобном я читал у Гоголя в «Тарасе Бульбе»… Может гены? А может старая память… Не знаю…
Позвонив матери спустя пару дней, с удивлением узнал, что менты не приезжали и не звонили. Позже выяснилось, что они искали только Серёгу. Кто стрелял из ППШ они тоже не знали… Вот и свалились все клинья на Галифэ. Варфоломей чудом выжил. Клинок вошёл в сердце и там застрял, сделав пробку… его вынимали, тут же сживляя, несколько часов подряд лучшие хирурги центральной больницы. И Варфоломея спасли. Эта операция войдёт у них в практическое пособие по хирургии. Это всё мы узнали потом. А пока мы знали лишь то, что Галифэ ищут менты и ещё то, что его хотят видеть амурские, которых мы в «Маяке» прицепом щеманули из-за Шлёмы. Парням хотелось во всём разобраться…
Мы ехали на стрелу в кафе «Глобус». С амурскими приехал сам Гулеван, когда узнал, что вопрос касается Галифэ. Он с дядей Володей сидел и уважал не только его, но и Серёгу, которого знал с раннего детства. Именно присутствие Гулевана лишило Галифэ остатков опасения в том, что его там примут менты.
– Гена Гулеван никогда на такое не пойдёт, – говорил мне Галифэ. – И никто не пойдёт, зная, что на стреле будет сам Гулеван…
Это всё и решило. Мы зашли в кафе вчетвером – Галифэ, я, Бахтин и Саня Макар. Там сидел Гулеван и уже знакомые нам ребята из «Маяка». А также Юра Гренбаум, Чайка и Карлеоне. Шлёму на стрелку не пригласили. Никаких качелей не получилось. Гулеван поднялся навстречу Серёге и обнял его… нам пожал руки… Все смотрели с недоумением. Тогда Гулеван представил Серёгу. И сказал, что это – будущий жулик. И что его дядя – легендарная личность. Парни сконфуженно подходили и жали нам руки… Чайка с Карлеоне удивлённо смотрели, слушая каждое слово. Дело в том, что и Гренбаум мог попасть в непонятку, а с ним – и они… Варфоломей тоже был их человек. И теперь все понимали, что он точно будет молчать… Галифэ имел право с парней получить, но не стал… Просто сидел и смотрел на них так, как смотрит взрослый мужчина на глупых детей. Но без злости, а скорей – изучающе… Потом Гулеван расспрашивал за дядю Володю… в конце разговора достав и передав Серёге целый свёрток с деньгами – на грев… Чайка и Карлеоне сделали также… Гулеван сказал, что будут помогать регулярно и посмотрел на Карлеоне. Тот молча кивнул. На том и расстались.
Я на напёрстки больше не вышел. Не мог… Таким образом, мы с Ношиком оказались по разные стороны баррикад. Как не крути, а в «Маяке» для бригадских получился полный разгром. «Чёрные» нанесли удар «красным». И все из нас понимали, кто относился к каким… Ношик был красным… Я стал собой.
Прошло время, и с «чёрными» вдруг стало что-то случаться… Бахтина спалили на краже, и он, пытаясь перелезть с балкона на балкон, сорвался вниз и погиб… Макар умер от заражения крови, и врачи спасти не смогли... Чуб варил дома ширку, и к нему начали ломиться менты. Он достал обрез и начал стрелять… в результате – погиб в перестрелке… Мы сидели с Галифэ на съёмной квартире и не понимали… Он глубоко затянувшись, сказал:
– Зря мы Шлёму тогда не добили… Помолчав, затянулся ещё: – Хотя это уже бы и не помогло…
Серёга был мудрый. Он был из интеллигентной семьи – дедушка академик, мама – доцент, завкафедрой строительного института… Позже у него что-то свихнулось внутри. Впрочем, как у меня… И у многих, похожих на нас. Нам было скучно без риска.
Я очень удивился, когда узнал, что Галифэ – тоже еврей. Я никогда не задумывался над тем, что у него фамилия Борбац… мы за годы привыкли и были, как братья… фамилии нам не резали слух. Выходит, и ТАКИЕ евреи бывают. И дело здесь не в осторожности и стремлении выжить, а наоборот. У него воля – титан, взгляд – огонь, ум – хирургический скальпель. А душа у нас похожа точь-в-точь…
Мы оба – сумасшедшие авантюристы!
Я, сделав укол и откинувшись в кресле, слегка задремал… Сквозь знойное марево южного полдня, на меня смотрел Бабель…. мой любимый писатель… И, улыбаясь, протягивал мне сборник Одесских рассказов про Беню Крика… словно говоря: «И такие евреи бывают…» Я протянул руку к книге и... вздрогнув, проснулся…
А в голове продолжало звучать:
– Если в Одессе хотели хорошо отозваться о русском, то говорили, что его любили евреи…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ИГРЫ В ЛЮДЕЙ
Зачем человечество придумало игры?
Простые игры люди придумали в коммерческих целях. Набранные очки – деньги. Кто больше набрал, тот и выиграл. Здесь всё просто. Можно использовать всё – кубики с точками – кости, бочонки с номерами – лото, монетки – чёт-нечет, попадание в цель… Но, как они могли преобразоваться в шахматы и преферанс? Утратив при этом свою корыстную сущность? Это было непостижимо…
Если взглянуть на простые фигуры Эвклида, то трудно понять, как, используя это, можно измерить глубины Вселенной… хотя астрономия – родом оттуда. Или, как сложно взять арифметику и связать с теорией больших чисел Бернулли… хотя, по сути – одно… Или, как непросто, глядя на дикаря с бумерангом, ассоциировать внутренний смысл его действий со вторым законом Ньютона… или с суммой импульсов Циолковского…
Выпавшие звенья цивилизации? Нет – эволюция интеллекта.
Также и в играх. Кто-то до сих пор играет в кубики или монетки на деньги… кто-то вникает в гармонию сложных комбинаций из карт… кто-то – в скрытый смысл шахмат… и проецирует эти комбинации на человеческий мир… Для этого и созданы интеллектуальные игры. Чтобы узнать, кто твой визави. И на что он способен. Помните, как кардинал Ришелье и Д,Артаньян, за партией в шахматы, сказали друг другу всё, не говоря ничего? Всё это – игра… Такие люди умны. Не всегда нравственны, но часто – успешны. Скажи мне, какие игры ты любишь, и я пойму, можно ли иметь с тобой дело. Скажи мне, во что ты играешь, и я скажу тебе, кто ты…
Зоя Ивановна Титова была одной из тех редких женщин, что на равных играют с мужчинами в преферанс. Она была успешной и умной. Возглавляла какой-то отдел в райисполкоме, занимающийся распределением квартир… при этом владела магазином «Лесная песня», хотя там был штатный завмаг и персонал… Её магазин был похож на сказочную пещеру сокровищ. Нужно ли говорить о том, что у неё было много денег? Трудно даже сказать – сколько… Миллионы советских рублей.
Её сын Костя Титов был моим другом. Точнее – не только моим. Он был другом всех знакомых людей. Сорил деньгами, как мог… Костя был мажор, и ему было можно. Зоя Ивановна восхищалась скрытыми способностями сына:
– Представляешь, Саша, – говорила она мне по секрету, – Костя такой молодец… Какой же всё-таки мой Костя умный! Я спрятала за картину десять тысяч рублей, а он – рраз! – и нашёл! Ума не приложу, КАК он смог догадаться! Просто гениальный ребёнок. Жаль, что очень добрый и слабохарактерный…
– Да, Зоя Ивановна. Я видел, как он сорил деньгами вчера в «Маяке».
Я мог почти все эти деньги собрать – забрать у тех, кому он на пьяную голову пораздавал. Лёшке бармену дал целую пачку… официантам натыкал в карманы столько, сколько смог затолкать… Остальные Ношик забрал, когда Костя стал порываться играть в бильярд… Я мог эти деньги вернуть. Но Зоя Ивановна отказалась:
– Он взрослый мальчик. Пусть учится сам распоряжаться деньгами. Ты, Саша, лучше проследи, чтобы он в дурную компанию не попал…
Странное дело – Зоя Ивановна мне доверяла. Вначале мы сдружились за преферансным столом. Мы играли с ней в паре и не допускали ошибок. Ни я, ни она. Это было приятно, и вызывало взаимное уважение… Пару раз я после игры у них оставался… Вот тут и были наши самые доверительные разговоры на кухне – за сигаретами и коньяком. Наверное, мы были с ней чем-то похожи. Она знала амурских главарей преступного мира. И при этом любила стихи. И разбиралась в картинах… Я цитировал ей по памяти Гумилёва… она внимательно слушала… потом долго молчали вдвоём... У неё – я позже узнал – была даже кликуха. Матрос, Шапа и Гулеван звали её «мама Зоя». При этом она была членом партии и работником амур-нижнеднепровского райисполкома… имела связи в милиции и прокуратуре… и немеряно денег… Вот такая была «мама Зоя» Титова.
Выглядела всегда, как графиня. Уложенный волос, дорогие одежды и изысканно-простые манеры. Зоя Ивановна была подлинная аристократка. Я до сих пор думаю, что в её жилах текла дворянская кровь.
Я за Костей не уследил.
Как-то утром раздался звонок телефона. Звонил Галифэ:
– Здорово, братан! Там от Вовчика (дяди Вовы, который в это время сидел) приехали люди. Я дал твой телефон. Тебе перезвонят. Встреться и переговори. Может чё дельное предложат… Люди вроде серьёзные. В общем – поговори.
– Хорошо, Серый. Сделаем… Пусть звонят и приезжают.
– Всё, давай! Я позже перезвоню.
– Давай.
После предварительного созвона ко мне в квартиру ввалилась небольшая компашка – Вова Тюрьма, Саша Белоус и Вовин племянник Жека. Тюрьма только освободился. Сидел с Галифэ Старшим, оттуда и выход на Серёгу – Галифэ Младшего. От Володи сразу пахнуло тюрьмой – железом, холодными стенами и насмешливым жёстким жаргоном:
– На этап собрался, земляк?
Это была его реакция на несколько блоков «Опала», что лежали тогда на столе. Я брал их на опте, пока ещё не все перешли на подделку. «Опал» был настоящий, болгарский… Вот я побольше и брал.
Я от фени отвык за полгода… А здесь, словно опять на этапе… Сумки, боксы, бесконечные шмоны… Что-то неприятно сжалось внутри.
Я в ответ широко улыбнулся. Это – самое лучшее, когда можешь сказать невпопад… Внутри сразу возникла полная ясность того, с кем придётся общаться. Я предложил парням чай…
По ходу дела выяснилось, что они – типичные гастролёры… приехали к нам из райцентра срубить по разбою деньжат. У них был «Парабеллум» и обрез от ружья. Это было немало. В придачу к решимости и отсутствию страха – им нечего было терять. У нас с Галифэ у самих было всё нестабильно и шатко… а тут – банда махновцев с вокзала… Я закурил… У меня была для залётных подходящая тема.
– Есть одна бабка. Барыга. Всю жизнь занимается скупкой рыжья и торгует цветами. Под шумок гонит и продаёт самогон. Сама колымчанка, отсидела в своё время пятнашку… В хороших с ментами, скорей всего – в доле… К ней стекается много бабла… Должна быть живая наличка. Ещё говорят, что у неё в протезе – тайник. Она с ним никогда не расстаётся. Может там – драгоценные камни? Не знаю…
– Так надо узнать! – с весёлым энтузиазмом воскликнул Володя.
Дело как раз для залётных. Чтобы сразу – на гоп, и – на свал… Было ясно, что такую бабку с лёту не расколоть… Шмонать её хату не было смысла – такие люди умеют прятать добро… Но попробовать можно…
– Надо подумать…
– Давай, братан, думай… Потому что время идёт… Бабок нет… надо быстрей шевелиться…
– Где вы остановились?
– Нигде! Пока у тебя.
У меня была двухкомнатная квартира, но мы жили с мамой. Комнаты были раздельные, и мы друг другу ничуть не мешали… Мама сейчас была на работе. Должна была приехать через пару часов. Такой «сюрприз» я ей подкинуть не мог… Надо было пацанов где-то селить. Оставался Костя Титов. У него была отдельная большая квартира. У меня с Ношиком от неё были ключи – Костя нам доверял. А мы старались не злоупотреблять. Созванивались предварительно по телефону, чтобы не вышло накладки и приезжали туда погулять…. В хате всё было по высшему сорту. Мама Зоя обустроила сыну жилище с комфортом. Костя был приблатнённым мажором и тянулся к блатным. Это у него было своего рода хобби. Он любил позажигать в компании серьёзных крутых. Платя при этом за всех... Его все любили и не принимали в серьёз. У него никогда не возникало особо опасных эксцессов. Это ещё оттого, что мы с Ношиком всегда были на подстраховке… Он мог «напылить» в «Маяке» на первом этаже в гардеробной… пристать к тёлкам или заехать в рыло лоху… Это был обычный для кабака антураж. Мы быстро всё улаживали и заминали… Костя потом со всеми мирился и поил всех дорогим коньяком… часто таща домой всю толпу…
Я поехал с бандитами к Косте.
Костя был дома и нас встретил радушно… Я от него почти ничего не скрывал – он умел отличать, о чём можно болтать, о чём – нет… Когда Костя понял, в чём дело, то проникся энтузиазмом – помочь. Причём – без корысти. Для него это были просто опасные игры, что будоражили кровь. Он дал пацанам наколку на Лотаря – фарцовщика и ростовщика. Такая душа…
Тюрьма звонил Лотарю в дверь, повернувшись в пол-оборота, чтобы в глазок не было видно лица. Лотарь спросил через дверь, что ему нужно. Тюрьма ответил, что карандаш, чтобы написать записку соседке, которую он не застал. Что он родственник и приехал издалека… Лотарь открыл. И тут же отлетел в дальний конец коридора от удара ногой. Это приоткрытую дверь вместе с Лотарем вышиб внутрь стоявший рядом с Тюрьмой Белоус. Когда к голове приставили ствол, Лотарь послушно отдал всю наличку и ещё золото, припрятанное им на чёрный день. Вот он, этот день, и настал – видно много было на Лотаре слёз... он любил выкручивать руки, когда к нему обращались те, кому было туго… Его привязали к стулу и заткнули рот наспех сделанным кляпом. Лотарь послушно молчал…
Пацаны, приехав, подогнали Косте крутой видак «Панасоник», который прихватили в придачу. И ещё дали долю за такую наколку. Костя не мог скрыть эмоций, его просто распирало от бравады и осознания своей крутизны… Он пригласил всех в ресторан. Мне было не до ресторана…
Я поехал домой… на душе был неприятный осадок… Почему? Наверное потому, что я нарушил данное мной Костиной матери слово. Интуитивно чуя, что это ещё не конец.
Так и случилось. Парни поехали с Костей в «Маяк»… изрядно напились… Пьяный Костя вытащил замотанный в куртку обрез и пошёл с ним по залу… Люди подняли визг… Вскочил какой-то мужик… Костя заорал «Всем сидеть!» и попытался шмальнуть в потолок. К счастью, не позволил предохранитель. Потом подскочили пацаны, скрутили Костю и забрали обрез, который оставили без присмотра… Нас там все знали. Костя давно всех закормил чаевыми. Он был, хоть и буйный, но щедрый… Люди привыкли. Это спасло – никто не вызвал ментов. Швейцар Матвеич вызвал такси, и его увезли… Мне позвонили уже от Кости с квартиры. Была глубокая ночь… Я поехал к Титову…
Я ехал, ругая себя за то, что не досмотрел… Более того – сам привёз Косте в дом бригаду бандитов. Я обязан был всё предугадать. Костя хвастун, и пьяный не знает границ. Нельзя было их оставлять. Просто в определённый момент меня начало всё раздражать. Галифэ взвалил на меня весь этот колхоз… А сам спрыгнул. Куда мне их было девать?! У себя я их оставить не мог. Вот и повёз по привычке к Титову. У него и не такой толпой отвисали. За Сашу Лотаря – я от Кости не ожидал… Помнится, они даже дружили… Тем более, что ему не нужны были деньги. Слил – из чистого озорства. Дальше всё пошло уже без меня. Долю, кстати, мне потом даже не предложили… Хотя за Лотаря я и правда был не при делах. Я просто плюнул на всё и уехал домой… Вот и всё, в чём я был виноват.
Я сидел в комнате и курил папиросу… Приторный дым от травы окутывал мозг… дурман оседал и полз по полу… Как сквозь стекло мелькали какие-то люди… раздавались смешанные с музыкой звуки… Пацаны продолжали гулять… Я закрыл дверь и лёг спать…
Наутро приехал Серёга.
Пацаны ещё спали.
– Ну ты, брат, и подбанчил мне суеты…
– Прости, брат, хотел подъехать – не смог.
– Серый, это – быки!
– Я уже понял. И что теперь делать?
Я рассказал ему про барыжницу бабку.
– Тряхнём её и – на отвал. Пацаны сработают сами. Я пойду с ними, но закрою лицо. Ты подстрахуешь в машине.
– Хорошо. Давай тогда их поднимать.
Пацаны встали легко. Наскоро выпили чай и двинулись к бабке… Костю не стали будить…
Это был частный сектор… Чечеловка, старый район… Покосившиеся заборы и ветер, гоняющий листья… Было утро. И было безлюдно. Мы поставили «Волгу» за заброшенным домом… Женька, Володин племянник, пошёл пробивать…
Бабка открыла. Она уже не спала. Думала – мы за самогоном… На вид ей было лет сто… Она была на деревянном протезе с клюкой – чистая ведьма… Белоус взял её за горло и буквально оторвал от пола… затащил в спальню и швырнул на кровать.
– Бабка, где деньги?
Она молча таращила на нас единственный глаз.
– Где деньги, сука?!
Бабка молчала.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧЁРНЫЙ ЭНДШПИЛЬ
Женька пошёл шмонать хату… зазвенела перевёрнутая посуда в шкафах… дом был большой. Я встал у окна так, чтобы виден был двор и тропинка к крыльцу… Всё было тихо…
Белоус отстегнул у бабки протез и стал ковырять его огромным ножом… посыпалась стружка… протез, как протез – обычная палка… Наврали, когда сказали, что в протезе – тайник. Белоус принёс из сарая топор и разрубил протез на мелкие части…
Тюрьма привязал к изголовью кровати петлю, поднял бабку на локти и подложил ей под спину подушку… потом накинул на шею петлю и вынул подушку… бабка осталась стоять на трясущихся слабых локтях… петля стала сжиматься… бабка – сползать… петля глубоко врезалась в шею… лицо набрякло и покраснело… Тюрьма с деловитостью станочника приподнимал бабку и давал ей дышать… потом – опять отпускал… она снова сползала и задыхалась…
Я стоял в куртке, застегнув олимпийку до глаз и одев капюшон – лица не было видно… было жарко, но лицо я не открывал… пацанам было пофиг – сегодня здесь, завтра там… Мне светиться было нельзя – город хоть и большой, но кто его знает… Я стоял с обрезом в руке и поглядывал в окна – двор был, как на ладони… Вдруг в калитку вошёл седоватый мужик и направился к двери… Кричать пацанам было поздно – он шёл быстрым шагом… Я стал у двери, и, когда он вошёл, воткнул ему в глаз ствол обреза и приказал развернуться к стене. Мужик повиновался… Я упёр в его затылок обрез и уткнул лицом в стену… он молча стоял… Кто это был? Он один или нет? Я не успел додумать промелькнувшие мысли, как у меня из-за спины со свистом пронёсся удар – Белоус с размаху ударил мужика топором… тот, как подкошенный, рухнул на пол… вокруг головы натекла лужа крови… надо было валить… Но никто из парней валить не собирался. Все продолжали, как ни в чём не бывало, деловито «работать»... Тюрьма – пытать бабку, Жека – переворачивать хату… Белоус достал «Парабеллум» и положил рядом на стол… Это были ещё те отморозки… В девяностые годы они погрузили государство в террор… не щадя ни себя, ни врагов… И сами стали разменной монетой. Куш им в руки не шёл. Банк срывали те, кто умел считать деньги. Эти умели только забрать. И при этом – убить. Пока ТАКИЕ ещё попадались не часто…
Я вернулся к окну, продолжая просматривать двор… больше никто не появлялся… Это был бабкин сын, который жил по соседству… Тюрьма её усадил и продолжал миролюбиво спрашивать, где она спрятала деньги… Бабка молчала… Тюрьма снова ставил её на старушечьи локти, накинув на шею петлю… она отъезжала… приходила в себя… громко стонала… но, где деньги не говорила…
Вдруг я увидел, что нет мужика! Он куда-то исчез! Выжил сука и убежал! Теперь время пошло на секунды. Тюрьма крикнул «валим!», и все ломанулись во двор… Я зашёл в спальню, где Тюрьма пытал бабку… Она стояла на трясущихся старых локтях, смотря на меня единственным глазом… в её взгляде была мольба о пощаде и нежелание смерти… Я щёлкнул кнопкой ножа и срезал верёвку… она, облегченно вздохнув, опала на спину…
– Сынок, у тебя доброе сердце… они – звери… Бросай их! Скоро им будет конец. Мне всё открыто. Завтра заберёшь в почтовом ящике десять тысяч рублей. Это – тебе… моя благодарность за жизнь. Денег им не давай. Всё – беги! У тебя будет всё хорошо.
Я шёл на выход, а мне в спину неслось:
– Ничего в жизни не бойся! Бог тебя никогда не оставит. У тебя доброе сердце…
Я прыгнул в машину, она с рёвом рванула… Галифэ хмуро гнал по переулкам… Мы вылетели на большую дорогу… Похоже, нас пронесло…
Мы снова поехали к Косте Титову. Костя не спал. Уже успел похмелиться и сидел, наступив ногой на магнитофон, из которого нёсся хрипловатый вокал… «Зачем, кассир нажал ты кнопку? Сигнал дал на Петровку? Наряд патрульный вызвал ты зачем?» и что-то там ещё про Сэмэна… Мне нравился цикл этих песен. Шуфутинский пел словно про нас… Я узнавал в Сэмэне себя. Так на Одесский манер звучала моя погоняла. «Сэмэн, ходите рядом сбоку… Без Вас мне жутко одиноко… Холера ясна – Сёма, прыгайте в трамвай…» Костя весело встал нам навстречу.
– Привет, пацаны!
Пацаны поехали к Таньке Гренадёрше за ширкой. Мы остались втроём.
– Галифэ, ну их нах..! Они – отморозки. Передай дяде Вове «спасибо» и скажи, чтобы больше нам таких не присылал…
Я рассказывал о том, как Белоус без причины зарубил мужика… о том, как Тюрьма пытал бабку… и – самое главное – как сбежал, бросив её на петле. То есть – убив! Эти дятлы были без тормозов. С ними можно было уйти под вышак. Нам такая перспектива не улыбалась… Нам нужны были деньги. Притом – малой кровью. А лучше – вообще без неё. Эти мясники убивали людей, как овец. Нам было не по пути.
Потом я уехал домой… Оставшись один, я мучительно думал… Можно ли идти за деньгами? А, если это подстава? Зачем? Ведь я не просил. И бабка должна была быть мне благодарна… Спалить на закладке в почтовый ящик меня? Это такая у неё благодарность? Не похоже… Но кто её знает… Я позвонил Валерке Бабаю. Это был мой «малолетка» по двадцать шестой. Я выдернул его из передряги, которая для него могла завершиться «гаремом» - так на бараке называли отведённый угол для петухов. Я спас Бабая, и он мне был по гроб благодарен. В том, что он не врёт, я уже не раз убедился. Он мог сдать в этой жизни себя, но не меня. Это было как раз то, что нужно.
– Малый, смотри… Если тебя примут на ящике, у мусоров будет всего семьдесят два часа, чтобы тебя расколоть. Состава преступления нет. Скажешь, что незнакомый мужик подошёл и попросил достать из ящика и принести ему вещи, пообещав сто рублей. Это он типа что-то там скрыл от жены… Версия – железная. Настоящий преступник по логике действовал бы именно так – нужно было подойти к незнакомцу и посулить ему денег, чтобы тот просто доставил пакет. Менты не будут уверены точно… И, если себя хорошо убедить и не сломаться под прессом, то в суд они это не понесут… Семьдесят два часа ментовского пресса. Малый, я не обижусь… Если не уверен – скажи. Я кого-то другого найду.
– Семён, я не подведу.
– Я верю. Договорились.
Потом я детально рисовал Бабаю схему улиц… указывал место, где можно незаметно стоять… Рекомендовал поехать пораньше и посмотреть за движухой из полуразрушенного бесхозного дома. Оттуда всё видно, но не видно того, кто наблюдает. На этом и остановились. Забрав пакет, Бабай должен был мне позвонить… Не думаю, что у оперов хватило бы терпения не принять курьера на месте, рискуя потом его потерять… Это же, чёрт возьми, не разведка! Неужели будут следить? Малый умный… накинет для верности пару петель… Лишь бы бабка не обманула! Что-то подсказывало, что в ящике будут ждать деньги. Посмотрим…
В районе обеда раздался тревожный звонок. Я был дома. Остался, как есть. О чём накануне и сказал Бабаю:
– Малый, я буду ждать дома. У телефона. Ты понимаешь, КАК я тебе доверяю? Если сольёшь – ты меня знаешь… Ты предашь этим себя.
– Я всё понимаю. Жди дома.
И вот – телефонный звонок.
– Семён, пакет у меня. Он полный денег.
– Откуда ты звонишь?
– Со Щепкина, от магазина.
– Садись на трамвай и едь на вокзал. Пока будешь ехать, стань так, чтобы видеть машины. Изучи все машины, что будут ехать рядом с трамваем… запомни… Посмотри, кто будет садиться с тобой из пассажиров. Тоже запомни. Потом стань поближе к двери. И на развилке у автовокзала неожиданно выйди. В тот момент, когда закрываются двери. Если есть хвост – ты его непременно заметишь.
– Я всё понял.
– Давай. Потом перезвонишь!
Прошло полчаса. Телефон опять зазвонил.
– Всё нормально. Я еду к тебе.
– Давай. Я тебя жду.
Малый высыпал на ковёр кучу денег. Мы сели на пол и стали считать… раскладывая купюры по старшинству… Сошлось. В пакете было десять тысяч рублей. Странная бабка. Судьба. С виду страшная, но не бросает… Спасибо тебе!
В советское время это были огромные деньги. Была весна восемьдесят девятого года, и они ещё окончательно не обесценились… это случится чуть позже. А пока это были хорошие деньги. Я дал Бабаю тыщу рублей. Он искренне удивился – за что? Я похлопал его по плечу.
– Ты, Малый, не знаешь сам себе цену. Но её знаю я. Смело деньги бери! Это самое малое из того, что ты заслужил.
– Спасибо, братан. Если что – обращайся.
– Конечно!
Валерка ушёл. Я размышлял о судьбе… сердце, вздрогнув, затаилось вопросом… Если Бог есть, то Он добрый… Я это знал, но как-то забыл. Бог снова напомнил… Я суеверно перекрестился. И позвонил Галифэ:
– Братан, приезжай. Есть хорошие вести!
– Хорошо, скоро буду…
Мы размышляли о том, давать ли долю залётным. Если по-блатному – давать. Они были в доле. Но, если по факту, то они всё провалили. И, если бы я, не вернувшись к бабке, ушёл, то она б умерла. И сейчас вместо денег на нас бы висела мокруха. Такие дела…
Ситуация сама собой разрешилась. Оказалось, что их приняли на притоне у Гренадёрши, но они, спрыгнув с балкона, на автостоянке открыли стрельбу… Кого-то ранили или даже убили… потом угнали машину и пытались свалить… В итоге слетели в кювет и сгорели. Все трое… Это мы узнали потом. Я вспомнил, что мне говорила старуха… и, вздрогнув, перекрестился…
Костя Титов по пьяной лавочке решил продать Лотаря видеомагнитофон. И не нашёл ничего лучше, чем предложить его Андрюхе Мирону – Лотаря другу. Они когда-то вместе начинали фарцовать на Желдоре. Костя об этом не знал. Вот и нарвался. Как тесен мир! Тем более, что и круг общения – общий. Мало кто в городе в те года покупал видаки. Помню объявления тех лет: «Продам видеомагнитофон «Панасоник» или поменяю на «Жигули», «Поменяю японский видеомагнитофон на однокомнатную квартиру»… Вот и наложились орбиты… вот и пересеклись… Больше всех в шоке была мама Зоя:
– Костя, зачем? Зачем тебе это было нужно?!
Отдать должное, Костя меня не вломил. Выдвинул версию, что так, мол, и так – познакомился с братвой в «Маяке». У них, мол, видак и купил… Это было похоже на правду. Их видели вместе. Но без меня.
Дело в том, что по странному стечению судеб, Лотарь попал в гости к Мирону, и увидел там свой видак. Слово за слово, выяснилось, что его продал Андрею Костя Титов. Что тут началось! Заявление о налёте уже лежало в АНД РОВД. Андрей предлагал позвонить Косте и выяснить, но Лотарь был неумолим: пускай, мол, менты и выясняют… Потом Костю искали менты… выяснили ЧЕЙ это сын. Доложили начальнику, он перезвонил маме Зое… Она сказала, что её сын не мог ни к чему быть причастным… что это чья-то ошибка… Что выяснит всё и перезвонит. Теперь начальник РОВД ждал звонок, держа дело на тормозах… а мама Зоя расспрашивала с пристрастием Костю:
– Ты что не понимал, что в ресторане могут продать только ворованный видеомагнитофон?!
Версия была такая, что он купил недорого у незнакомых парней в «Маяке» магнитофон и просто перепродал его Андрею Миронову.
– Зачем тебе это надо? У тебя что не было денег? С каких пор ты начал заниматься перепродажей краденных магнитофонов?
Костя стоял на своём. Но дело лежало в ментовке, и начальник ничего не делать не мог. В общем, остановились на том, что Костя не знал… вот и купил… и продал… Состава преступления в его действиях не было. Хотя – хорошего мало… Мама Зоя уладила всё.
Когда мы потом обсуждали с ней всё это на кухне, она горько вздыхала… Оказывается, она давно заметила криминальные наклонности Кости и не знала, как быть… У меня тоже всё было плохо. Серёгу Галифэ арестовали. Он пришёл к барыге за долей, но тот уже начал платить горотделу. Объясняться с Серёгой не захотел, вот и подставил… Серый взял у Панаса, как всегда, бутылочку с ширкой, но на выходе его повязали. Торговец ширкой Панас решил нырнуть под ментовскую крышу… Все барыги понимали, что так было надёжней и понемногу сливались… Серёгу арестовали. Но это было не всё. Ему шили сбыт. Чтобы спрятать надолго. Менты нашли двух наркозависимых сук, чтобы те написали, что у него покупали… Это тянуло лет так на десять и было позорно… хотя все понимали, что любую статью можно сфабриковать… Но сидеть за распространение наркоты авторитета не добавляло. Сука Панас! Я думал, как его наказать…
В общем, ситуация была такая – куда ни кинь – всюду клин. Надо было что-то решать…
Мама Зоя неожиданно предложила уехать. Вместе с Костей – на Крайний Север. Там у неё был человек, который был ей очень обязан. Его звали Марсель. Магомедов Марсель, дагестанец. Он был чемпионом Европы и СССР по дзю-до, в Европе его звали «Чёрный Иван», он внушал противникам ужас… и всегда побеждал. Его награждали японцы. Он был членом жюри и ещё много чего… Надо сказать, что он прилюдно ложил на руку чемпиона мира по штанге Султана Рахманова. Люди делали ставки. В общем, замечательная личность был этот Марсель.
Однажды Марсель возвращался домой с тренировки, на встречу попалась толпа… в общем не знаю, что там к чему, но он их перебил… они сильно его оскорбили по национальному признаку и назвали свиньёй. Один из них умер. Двое – в больнице. Марсель – к маме Зое – спасите. Зоя Ивановна подключила все свои связи, и дело закрыли… свернули на тех, кого он побил. Даже посадили кого-то… Но Марселю надо было уехать.
Он улетел на комсомольскую стройку и возглавил там окружную федерацию спорта… Прошло несколько лет. Марселю можно было вернуться, но у него и на Севере было всё хорошо. Он поблагодарил маму Зою, но решил не возвращаться. Говорят, Север держит… Я это позже узнал на себе.
Но всё это было потом… А пока мы обсуждали с Зоей Ивановной, словно на голову свалившийся снег, наш отъезд… Это был сильный ход… шах и мат от Королевы. Эндшпиль. Нашим визави был окружающий мир. Мы уходили на новый виток… Ещё много партий нас ждало впереди…
Но это уже совсем другие истории…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ПУТЬ САМУРАЯ
(ЧАСТЬ ПЕРВАЯ)
Страх смерти ведёт к потере радости жизни.
Память о смерти делает жизнь более ответственной и ощутимой.
Самурай выбирает путь смерти. Что это значит? Это значит – он играет ва-банк. Это делает его непобедимым. Худшее, что может с ним произойти – это смерть. Но он к ней готов. Он уже сделал ставку на жизнь. Может ли его победить тот, кто не готов умереть? В этой готовности – сила…
Но почему-то побеждает живучий. О смелых мы пишем стихи и слагаем баллады… Ставя их в пример тем, кто хочет быть выше. Но на практике побеждает живучий… Умеющий ждать… способный, где надо – смолчать… готовый всё потерять… лишь бы выжить… Потом он снова сидит и сопит… и ждёт, пока сильные уничтожат друг друга… Затем выползает из щели… собирает оружие павших… срезает с них кошельки… а драгоценности сносит в ломбард… Дети выжившего нанимают новых героев… И так по кругу… по кругу… по кругу… Побеждают не герои, а ростовщики.
В этом отношении смерть является самой чистой монетой.
И часто вносит свою справедливость в несправедливую жизнь. И мы облегчённо вздыхаем… и шепчем «свершилось»… видя смерть негодяя.
Смерть не бывает случайной. Как не случайны и жертвы убийства. Даже по духовным законам, где действует детерминизм.
Если в первом акте спектакля всплыло ружьё, в четвёртом оно обязательно выстрелит. И нет в мире спектакля с ружьём на стене, где все персонажи – святые. Зло несёт в себе ответное зло. Преступление родит наказание. А пока не родилось – беременно им…
Христианская жертва – готовность вобрать в себя беспричинное зло. Зло чужое… чужое воздаянье за зло. Это – выше пути самурая. Так поступают только святые…
Я не был святым и решил воздать Панасу по заслугам.
У меня не было ружья на стене. В моём первом акте появилась ракетница. Старая армейская пушка, выстрел из которой прожигает человека насквозь. Я это позже узнал… Может, если бы знал, не попёр… Пацан с беременной девкой, напившись, устроил дебош… В «Маяке». Я сидел на диване и слушал музон. Лёшка бармен включил «Наутилус». Меня пронзало насквозь: «Марш, марш левой! Марш, марш правой! Я не видел толпы страшней, чем толпа цвета хаки…» Это почему-то тогда будоражило кровь. Раздражала любая власть… а хаки – было её олицетворением что-ли… В общем, я балдел и кивал в такт головой…
Мне мешали их крики. Я встал с дивана и вырубил парня. Беременная девка направила на меня пистолет. Это был большой револьвер с коротким ружейным стволом. Такого я раньше не видел. Вот и двинул на неё, усмехаясь, пока ствол не упёрся в живот. В её глазах не было смерти. А из признаков жизни там был только страх. Хотя и страх иногда – убивает… Я выкрутил из её пальцев ствол и вернулся за стол… Лёшик поставил песню сначала…
«Был бы чёрным,
Да будь хоть самым чёртом,
Но кто-то главный,
Кто вечно рвёт в атаку,
Приказал наступать на лето,
И втоптал меня в хаки…
Я вижу дым…»
Я вскочил и начал ломаться на месте в такт песне…
Пистолет, конечно же, я никому не вернул. Так в первой мизансцене появилась в кадре хлопушка.
Панас жил на пустыре. В двухэтажном родительском доме. Родители погибли давно… там какая-то странная смерть… В задней комнате была библиотека. К ней вплотную примыкали кусты… Машины за воротами не было. Это означало, что Панас куда-то уехал… У него была иномарка – фольксваген – в то время нечастая роскошь… Панас был успешный барыга. Только вот на этот раз прогадал… Не нужно было сдавать Галифэ. Я продрался сквозь кусты к библиотеке и выстрелил внутрь… Окно было открыто. Заряд шипя и роняя искры зарекошетил по кругу… пока не застрял в длинной шторе… она вспыхнула бенгальским огнём. Всё заполыхало… Я уходил пустырём… сзади, треща, разгоралось…
Панас в это время был дома – в отключке после укола. Я это позже узнал. На его машине в тот день уехал кто-то другой… Менты нашли лишь останки обгорелого тела… Особо заморачиваться не захотели. Написали – уснул с сигаретой… И делу конец. Тем более, что после выстрела гильза осталась в стволе…
В этом городе меня больше ничего не держало.
Я размышлял о лабиринтах судьбы и превратностях жизни… и том, как в ней всё не случайно… Смерть – справедливая мера. Быть может – единственно справедливая в мире… На этот счёт существует масса теорий. Кто говорит – карма, кто – Промысел Божий… в народе говорят – заслужил. Меня не мучила совесть. Наверное, нужно было знать, скольких людей Панас присадил на иглу… сколько судеб сломал… сколько семей искалечил… Это был матёрый барыга. Долго искал… И – нашёл. Я ему не судья.
Галифэ обо всём, что случилось – узнал на тюрьме. Но КАК – не узнал никогда. Ему дали пять лет. Сбыт пришить не смогли. После того, что случилось с Панасом, свидетели куда-то пропали… Писать ему в письмах, я, понятное дело, не мог… А свидеться больше не удалось… Серёга умер в зоне от туберкулёза. Зачах от чахотки. Он всегда был предрасположен… Не помогли ни врачи, ни дорогие лекарства.
Спустя много лет мы об этом поговорим с дядей Володей – Галифэ Старшим.
Но это будет не скоро…
Сейчас я сидел в тишине… отрешённо… и на удивленье спокойно…
Я сделал укол и завис в дремоте… наблюдая за тем, как жёлтый дракон превращается в красного… затем красный дракон, темнея, превращается в чёрного… И понял: это – золото, кровь и… угли, остающиеся после огня…
В итоге всё превращается в пепел…
Теперь мой путь лежал в никуда. Точнее – вообще никуда не лежал. Я знал – мне здесь оставаться нельзя. И ещё я знал, что – не останусь… Дальше всё закапало и потекло… то ли свеча… то ли кровь… то ли марево полдня растопило асфальт... и забрезжило зыбким туманом… Виденья исчезли… Дорога…
Спустя несколько дней мы ехали с Костей Титовым на встречу с Марселем.
Мама Зоя устроила всё.
Мы встречались в Ворошиловграде. Там должны были побыть несколько дней, познакомиться, всё обсудить… и потом вместе – на Север.
У Марселя в Ворошиловграде была встреча с ворами в законе. Это были Саша Щербак и Юра Горбатый. Решалась судьба какого-то Бека. Он был Марселю то ли родственник, то ли земляк… Я не думал, что Марсель так круто стоит… Бывший спортсмен… мама Зоя… драка… убийство… побег… И вот – встреча с ворами в законе. Талантливый человек талантлив во всём. А Марсель был безусловно талантлив. Спортивный триумф... поездки загранку в советское время… Мировая известность… От его имени «Чёрный Иван» ещё до поединка морально ломались спортсмены. И он – побеждал… Но главное даже не в этом. Главное в том, что, столкнувшись со злодейкой-судьбой, когда в один миг всё перевернулось, он не взбунтовался… не взвыл… не восстал… не пошёл, скатившись, в разнос… Но – сжал зубы… мобилизовался… и в очередной раз – победил. Уже не противника в спорте, а себя самого. Не броском на татами, а холодной управляемой волей… От него исходила незримая сила. Сила покоя. Она была – в голосе, в жестах, в глазах… в удивительно тёплом рукопожатии… В умении слушать.
Мы поселились в гостинице «Дружба». Это был – интурист. Марсель забронировал для нас номера. Сам жил там же – дальше по коридору…
Костя сразу заделался завсегдатаем в баре и ресторане – благо мама Зоя дала ему денег. Я зашёл к нему в номер, когда он отрубленный спал, и отшмонал у него всё до копейки. Так было надо. Мы уже не были дома. Деньги нужно было беречь… Ему было грех обижаться... У нас всего было вдоволь.
С Марселем мы сходились всё больше. Вечерами зависали в гостинице «Ворошиловград» на восемнадцатом этаже в казино. Там играли на деньги и предлагали услуги путанок. Тогда это слово только начинало входить... Хотя прежней сути ничуть не меняло. Девки были разные… мне нравилось, что все были весёлые. Это у них такой этикет. Ведь проститутку часто берут не из-за тела, а для того, чтобы душу было с кем отвести… Интим-психология лечит… У японских гейш есть дипломы.
Там же, в казино, встретились с ворами в законе. Горбатый был в возрасте, с животом, седой солидный мужчина. Саня Щербак – уркаган. В нём и не пахло официозом. Был весёлый, подвижный, с ироничным живым языком… Сыпал шутками, много пил и смеялся… Мы с ним подружились. Пошли поужинать на шестой этаж в ресторан. Там гуляла толпа, непрестанно заказывая песни ансамблю. Особым вкусом они не отличались. В основном это были «Яблоки на снегу» и «Мои мысли – мои скакуны». Оказалось – гуляла студия Александра Довженко. Они приехали в рамках какого-то фестиваля, приуроченного ко дню работника торговли. Работники торговли платили за всё. Киношники в ответ их угощали рассказами о пикантных историях из жизни знаменитых актёров. Все были довольны…
Щербак затянул к нам за стол какого-то сценариста. Это для нас он был просто пьяный глупого вида мужик, а на киностудии он был знаменитый. Это мы узнали потом. Когда он буквально настоял на том, чтобы мы пошли к нему в номер и ознакомились с новым сценарием фильма про зону… Мы ржали так, что боялись порвать животы… Это было подлинно – творчество масс… В общем там хозяин тюрьмы, когда очередной зэк умирал, лично вбивал ему в голову штырь. А до этого мазал это место зелёнкой. Мы рвали кишки:
– Это, чтобы не было заражения бля-я-а-а-а!..
Я от смеха не мог говорить.
Потом Саня надиктовал ему сценарий о том, как зэк, откинувшись с зоны, приехал в колхоз и обыграл там всех в карты. И ему выдали в селе мотоцикл. А назвал он себя «зэк в натуре». Каждый вечер «зэк в натуре» решал в клубе вопросы, если кто-то должен был деньги и не хотел отдавать… Его все уважали. И выбрали председателем колхоза. Потому что он был за народ. Но подлый коммунист – бывший энкавэдист – накатал на него телегу в обком, и зэка приехали и арестовали. Сельские пацаны потом вломили особисту 3,14зды. А «зэк в натуре» всем писал с зоны письма и помогал разбираться по жизни… Надо было видеть лицо сценариста, когда он старательно и жадно конспектировал этот сценарий со скоростью речи… Мы долго смеялись опять… А он говорил, что это именно то, что им нужно. Особенно – про энкавэдиста. В разгаре была перестройка и такие вот фильмы-разоблачения были нужны. И это говорил человек на полном серьёзе! Оно и понятно. Чем наш сценарий был хуже, чем тот, где зэков лично добивал мокрушник-хозяин?
У меня от смеха болело лицо…
Лайнер Ту-154 взмыл в небо, унося нас троих далеко на восток… Позади остались разговоры и встречи. Вопрос с Беком Марселю решить не удалось – он был наказан. Что-то там чуданул с общаком из-за денег аэропорта. Скорее – ошибся. Непонятка с Беком не испортила отношений с ворами. Наоборот – они оценили, что для Марселя справедливость выше родства… Это не было расправой или убийством. Когда нас проводили, воры с Беком остались сидеть в ресторане. Это было что-то другое… Потерей авторитета… и отстраненьем от дел… Наверное, без Марселя всё бы кончилось хуже… Надо быть честным. И чистым на руку. Иначе нельзя…
Костя Титов мирно спал… я смотрел в иллюминатор…
Над страной всходило огромное рыжее солнце…
Мы летели вперёд…
Север встретил нас непривычным рельефом небес. Облака стелились слоями, прижимая сосны к земле… Тянуло туманом… Небо было тяжёлым и низким. И ещё – иные собаки. Те же дворняги, но не пегие и коричневые мелких размеров, а – белые, сизые или серо-голубые огромного роста. С волчьим мехом, защищавшим от любого мороза… Собаки - сибиряки.
Над всем этим пылало раскалённое солнце. Да-да, за семидесятым градусом северной широты от жары горела тайга. Город был, как на сковородке. Машина, оставленная в тени, как только тень уходила, превращалась в жаровню. В неё нельзя было сесть. Но самое интересное было – белые ночи. Солнце пол-лета не заходило… Было забавно видеть, как оно ползёт вверх, в зенит, достигает зенита и спускается потихоньку на запад… Но не заходит совсем, а движется над горизонтом по линии вправо – назад на восток, откуда и начинает восход…. И так – по треугольнику – ходит не прячась за горизонт. В два часа ночи немного смеркает, как в семь-восемь вечера в центральной России. Народ, вздохнув от жары, выходит на свет… Толпы людей среди ночи ходят по улицам взад-вперёд и никого не удивляют… Никого из местных не удивляют. Для нас же с Костей всё было дико. Марсель улыбался в усы – это скоро пройдёт…
Зимой всё до обидного – наоборот. Минус двадцать – привычно. Когда циклон – под пятьдесят. Выходишь утром – туман. И нечем дышать. Оказывается, снег парует всухую. Такой туман бывает при ниже сорока и называется почему-то «четыре звезды». Астматикам – смертельно опасно. Ты вдыхаешь, а оно не идёт… Появляется страх и начинаешь рвать ворот… Может не выдержать сердце…
Вот, что такое резко-континентальный климат, друзья.
Настоящим же чудом этих северных мест является Северное сияние. Оно происходит на стыке сезонов – когда жара отступает и наступает зима… Впечатление такое, что замок Снежной королевы кристальными колоннами льда вдруг стал перед тобой до самого неба… Потом вдруг засиял и задвигался, переливаясь… Глаз оторвать невозможно. И тянешь руку – потрогать… Это нужно видеть вживую…
Местное население – ханты и манси. Эти народности сродни североамериканским индейцам и внешне очень похожи. Нет, не якуты… и не тунгусы… глаза почти, как у нас, но прищур особый… словно взявший прицел… Тысячелетний охотничий люд слился со своим образом жизни во всём… Им нет равных в Сибири. А вот антиген алкоголизма – неразвит… Они спиваются мигом. Впрочем, как и индейцы, и алеуты… И понять сами не могут… просят водки, как дети… Отдают за неё и алмазы, и шкуры… тем нечистоплотным делягам, что добрались до дальних стоянок… Но можно и не вернуться. Они обидчивы, вспыльчивы… и сразу – за ствол… Много там полегло ушлых авантюристов… В городах их почти не осталось. У меня был друг Юра Хант, работал таксистом… О таких Джек Лондон писал: «присел у вашего костра и стал одним из вас». Он не пил… всё больше молчал… Хитро щурился о чём-то своём… и курил странную трубку… Не боялся ездить в любую погоду… Когда циклон четыре звезды да ещё снежный буран – водителя с машиной не отыскать. Один Юра Хант – безотказен…
Я здесь почувствовал себя частью системы. У меня стали другими глаза… Я это узнал, когда ехал на бичевозе (тепловозе, идущем от Надеждинска до Приобья) с деньгами Марселя и читал роман «Сицилиец» Марио Пьюзо. Там подробно описано, как любой юноша, служащий фирмы по продаже оливок, став членом Организации меняется внешне. Он теперь знает, что он не один. За ним стоят люди. Его теперь нельзя оскорбить или отнестись с неуважением, ибо это будет означать проявление неуважения к Организации. А такое – никому не прощалось. У такого юноши становился пристальным взгляд. Примерно такое же превращение произошло и со мной. Когда я узнал, как относятся дагестанцы друг к другу. Я присел у их очага и сам не заметил, как стал одним из них… неотличимым от них…
Лакцы, андийцы, аварцы… табасаранцы, лезгины, даргинцы… И во главе всех – Марсель. Как он создал эту систему – непостижимо. Но все они друг за друга шли до конца, что их выгодно отличало от русских…
Вместе мы были – сила.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ПУТЬ САМУРАЯ
(ЧАСТЬ ВТОРАЯ)
Азербайджанцы Исмаил и Байрам держали катран. Открыто, в большом многокомнатном доме… Там играли на крупные деньги… Шла доля в общак… отстёгивалось и местным ментам… Всё было надёжно и безопасно. Я по привычке следил за игрой, сидя в кресле. Это было частью нашей работы… За игрой не должно было быть беспредела, и выигравший должен был с деньгами уйти. Мы обеспечивали беспрепятственный вывоз к вокзалу и посадку на поезд. Летом здесь был только поезд. Зимой по болотам проложен был зимник – по мерзлоте бульдозер прокладывал путь, и по нему шли машины… Потом всё размывало. Оставался лишь бичевоз. Своё название поезд взял от бичей – это вечно слоняющийся по бескрайним просторам народ… живущий подённой зарплатой, охотой и рыболовством… а так же тем, что «плохо лежит». Они и были постоянными пассажирами поезда… Линии электропередач шли лишь до Серова – бывшего Надеждинска – столицы уральского царства промышленника Демидова. Потом – только рельсы. По ним и ходил бичевоз. Везя голодранцев и бродяг всех мастей аж до Приобья… Там был чад от сапог и табачного дыма… устойчивый дух перегара и подпорченной рыбы… Рыба «с душком» была изыском местной кулинарии. Это была степень её обработки. Так медведь прячет мясо в кустах, чтобы оно стало мягче. Так ханты томят рыбу в тепле, чтобы она, разложившись, стала рыхлее… От них эту моду переняли охотники, а потом и все остальные. Европейцу без приступов рвоты такую пищу есть было нельзя. Да и ехать на бичевозе – непросто… Но местные быстро привыкли… а вместе с ними и мы.
В тот вечер с Байрамом играл Алик Сапожник. Он приехал из Нефтеюганска с большими деньгами. Это была их не первая свара с Байрамом. Оба были азербайджанцы. И своеобразно шутили, ставя всё большие суммы на кон… Игра была в триньку – одну из самых жёстких коммерческих игр. В неё можно было проиграть миллионы… каждый ход ставка шла в гору… И была масса нечестных уловок. Алик и Байрам были достойны друг друга. Слава о них шла по просторам Сибири… С ними никто не играл. Вот и сходились иногда в лобовую… Алик, двигая вперёд огромную сумму, на ломанном русском шутил:
– Я, брат, блефую… Не веришь – проверь… будешь ездить из Баку ко мне в Ленкорань на такси…
Байрам, отвечая ещё большим кушём, говорил:
– Сичас вскороюсь и куплю тебе Вольгу… будишь ездить на Вольге, братан… да-а-а?
Напряжение в комнате всё возрастало… было слышно, как тикает стрелка настенных часов…
Так прошёл целый вечер…
Байрам проигрался вчистую.
Приехал Марсель. Дело приобретало всё больший накал… Алику нужно было УЕХАТЬ С ДЕНЬГАМИ. Это было непросто. И мы это обязаны были устроить. За Аликом стоял нижнетагильский вор в законе Каро. Всё было очень серьёзно…
Байрам внешне вежливо и дружелюбно предложил гостям чаю… Все отказались. Пора было ехать. Странно было, что Алик был без сопровождавших… Бичевоз проходил через нас ровно в одиннадцать ночи. Времени оставалось немного.
Марсель предложил Алику сопроводить его до Серова. Мы с Мамедом и Джамалом делали такое не раз. Мне нравились такие прогулки… Наши мужички гоняли на бичевозе в Серов попить свежего пива… Пятьсот километров для Сибири – не в счёт. Алик Сапожник от наших услуг отказался. Здесь самое опасное – сдача… Без наколок налёты не совершают. Исчезающе мала вероятность, чтобы на серьёзный куш напали случайно. Или уж очень беспечно должен вести себя его обладатель. Алик был опытный шулер. И с деньгами ездил не раз… Плюс об игре знали исключительно близкие люди…
Мы с Марселем привезли его на вокзал, посадили в вагон… и – отпустили… Бичевоз пыхтя и дымя, отвалил от перрона… По дороге в «Узбеки» мы остановили машину…
– Семён, глянь на небо…
Над нами полыхало многогранно переливаясь Северное сияние… И казалось случайным и мелким всё, что творилось сейчас на земле… В небеса влекла какая-то тайна… Мы оба молчали… Вдруг сзади нас остановилась машина. Из неё вышел Юра Хант, подошёл и стал рядом. Теперь мы втроём смотрели на небо… На небесное диво… Непонятно откуда вдруг раздались странные звуки… это Хант начал играть на пластине, держа пальцы у губ и рокоча из гортани… звук вибрировал и завораживал душу… вводя в транс и заставляя качаться… Мы словно впали в иную реальность… Обнявшись – голова к голове – закружились на месте… Редкие машины, выхватывая нас фарами из темноты, объезжали подальше… Это был праздник Осеннего неба… Мы и не знали… Хант достал короткую трубку и раскурил её с нами по кругу… Мы снова кружились… топтались на месте… махая вслед за шаманом руками… Нам казалось, что мы перелётные птицы… Это – свобода… Мы движемся к небу… Отражаясь в бликах осеннего солнца…
Костя Титов оказался неплохим бизнесменом. Вот, что творит отсутствие материнской опеки! К нам в город приехал Цалик Мошкович – молдавский еврей, чтобы раскрутить доходное дело. Тогда началась перестройка, и всё изменилось. Банк мог выдать кредит на любые инициативы. Нужно было только правильно обосновать. Цалик в этом был специалист. Они с Костей при Союзе ветеранов Афганистана создали ЦРМИ – центр реализации молодёжных инициатив – и назвали его тоже «Союз». Теперь нам можно было всё, что не запрещено. Особых разрешений ни на что больше не требовалось. А в Уставе были все виды действий – от проведения конкурсов песни – до торговли спиртным… Закон запрещал только то, что его преступало – прямой криминал. Наступал Золотой век для предпринимателей и коммерсантов…
ЦРМИ «Союз» открыл в кинотеатре «Планета» краеведческо-патриотический центр. Подключились «афганцы», оборудовали охотничий зал… Украсили его охотничьими атрибутами и чучелами фазанов и волков… В прилегающем помещении открыли кафе. Костя настоял, чтобы назвали «Маяк». И я, и Марсель чувствовали себя в новосозданном «Маяке», как в Днепропетровске. Купили такие же столы и такую же, как у нас в «Маяке», барную стойку. Теперь изнутри было вообще неотличимо. Костя быстро освоил фрезёр, Цалик привёл повара – молдована… завбазой Амир обеспечил спиртное… Дело пошло… К нам поехал весь город.
Костя был вечно пьяный, но при этом справлялся… Такой вот активно-предприимчивый тип. Радость мамы Зои не знала границ…
Спустя несколько дней после игры у Байрама, мы узнали, что Алик Сапожник погиб. Его тело нашли возле посёлка Самза… он был сброшен с поезда на полном ходу… Это означало – не досмотрели. Марсель ходил мрачный, как туча… Искать нужно было между своих. Искать того, кто знал про игру и про выигрыш… Круг был не очень широк. Но этого мало… Нужно было найти. Байрам, Белам, Исмаил… Марсель, я, Джамал и Мамед… Круг замкнулся. Мы собрались всемером и решали, что делать… Мы смотрели друг другу в глаза… Там было чисто. Оставался кто-то ещё… Время шло… Марселю нужно было ехать к Каро…
Выручил случай. Мы думали, что Алика с вокзала встречал Исмаил, он думал – что мы… Так было всегда. Серьёзных игроков и встречал, и провожал кто-то из нас. На этот раз было не так. Алик приехал накануне не созвонившись. Мы узнали об игре от Байрама. Подумали, что он его и привёз. Когда Алик пришёл на катран, Байрам подумал, что его привёз кто-то из нас. Притом, что и мы с Марселем пришли почти следом. Оказалось, что привёз его Хант. Алик решил, что так с деньгами будет безопасней всего. Вышел с поезда и сел на такси. Кому какое дело до них… После этого Хант вёз Витю Нардиста... и по простоте ему всё рассказал – так мол и так – приехал Алик играть. Нардист сразу всё понял. И просто ждал на вокзале. Если бы Алик всё проиграл, мы бы его, пустого, с Марселем не сопровождали. А так – я вышел, купил в кассе билет, проводил Алика прямо в вагон… и даже немного с ним посидел… Вагон был общий. Это, как плацкартный, только сидячий. Людей было немного… Кто-то пьяный на верхней полке храпел… Свет не включали. Алик сел у окна и облокотился на сумку. Я попрощался и вышел…
Мы начали Нардиста искать. Понятно – его в городе не было… Он мог сойти с бичевоза в Самзе. Туда отправились Мамед и Джамал…
Спустя две недели мы с Марселем везли Каро сумку Сапожника. Она была в засохшей крови… Так и везли…
Витя Нардист зависал в Вонъюгане у друга. Баля, смотрящий за Вонъюганом, уже обратил внимание на человека, который поселился в балке у вахтаря и с тех пор пил не просыхая… И, разумеется, когда Джамал и Мамед опрашивали всех положенцев, объясняя, что был похищен в том числе куш с общака, Баля сразу сообразил что к чему… Пьяного в стельку Нардиста погрузили в багажник к Мамеду. Сумку тоже нашли… Точную сумму не знали, но денег было немало. Оказалось, Нардист напал на Алика в тамбуре, когда тот пошёл покурить… Ударом нунчаки его отрубил, забрал сумку и вывалил тело в открытую дверь… Так погиб Алик Сапожник. Это всё рассказал сам Нардист, когда его привезли на болото. Он был крепкий мужик, пол-жизни по зонам… не скулил и ни о чём не просил… Смерть умеет платить самой чистой монетой. Возвышая человека над неправильно прожитой жизнью. Смерть чиста, как алмаз… И чем-то – священна…
Летом зимник расплылся болотом… здесь были топи и хляби… Доехали, докуда смогли. Москиты гудели бесформенной тучей и гнали вперёд… Далеко не заходили… дошли до мостка через реку, который посередине прогнил… Дальше Нардист шёл один… Мамед протянул ему водку… Он жадно выпил прямо из горла бутылку… закурил… постоял… и пошёл… Мамед всадил в него несколько пуль из ТТ… Он грузно рухнул на воду… и, забулькав, исчез… Лесная река давно превратилась в болото.
Офис Каро находился в ресторане «Кораблик». И откуда взялось это слово? Офис – это что-то канцелярско-казённое… но с недавних пор так начали называться «малины»…
Марсель разговаривал с вором в законе Каро, я – с его свояками. Вадик Рыжий и Лёха Браслет были «концевиками». Это означало, что они пойдут до конца, стремясь стать ворами в законе. Таких ещё называли «стремягами» – стремящимися посвятить свою жизнь преступному миру… В недалёком будущем оба погибли. Но путь ими был выбран – идти до конца. Не взирая на смерть, идти путём смерти. И они его прошли до конца. Это тоже был путь самурая…
Я смотрел на них и начинал смутно видеть свой путь…
Говорят, когда долго смотришь на бездну, бездна начинает смотреть на тебя.
Я выбрал путь смерти.
И смотрел в бездну раскрытыми до предела глазами…
Пока там была пустота…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ШАГ ВНИЗ
На вершине всегда остаёшься один. На то она и вершина. И любой шаг в сторону – это шаг вниз. Величава вершина… страшна… Ты делаешь шаг… и реешь над миром…
Так пали все империи мира… Взойдя на вершину. И покорив под свои стопы мир… Хочется власти. Хочется силы. Величья. А как только достиг – пустота… Одиночество и пустота… Это – удел победивших.
Распад происходит внутри, затем неизбежно – снаружи… Император устаёт от себя… И начинает делать безумные вещи. Одни требуют считать себя богом… другие – покорить вселенную до края земли… третьи издают законы, закрепляющие и то, и другое… Достаточно вспомнить Калигулу, Пия, Нерона… В итоге все империи пали. Причины их падений, по сути, похожи. Почти везде – один и тот же синдром… Пустота.
Марсель практически остался один. Из просто весёлого парня, хорошего друга и человека, он превратился в хмурого зверя. Деньги он заработал. Все синдикатчики – нелегальные торговцы спиртным – были у него под пятой. С катранов капала доля… рынки тоже платили… Дотянулись даже до леспромхозов… Его авторитет в городе стал непререкаем. И тут его понесло… Он начал внедрять свои «воровские» законы. Подлинные воры были далече да и долю в общак от него получали изрядно, поэтому – закрывали глаза… А распирало всё больше и больше… Марсель в сущности был неистовым горцем, диким абреком, не признающим никакого закона… Захотевший сам стать законом. И стал им… По его понятиям можно было людей ставить на «счётчик», требовать моральный ущерб, из-за невозможности получить с должника, разрешалось получать с его близких… И всякий другой беспредел… Народ в городе взвыл… Участились конфликты…
А тут ещё Куба. Алик Куба был Марселя односельчанин. Из Кубачей. Отсюда и кличка. Кубачинцы – древний народ… прославленный изготовлением кольчуг и кинжалов… Это – лучшие оружейники мира. Куба был неуклюжий и толстый, сзади похожий на тётку… При этом мастерски владел оружием ближнего боя – от нунчак до кинжалов. И этим с детства довлел над Марселем, подчинив его себе со школьной скамьи. Куба был на три года старше. Легко понять, что это значит для школы. Марсель вырос, живя умом Кубы… да так и привык. Уже став тем, кем он стал – чемпионом, героем преступного мира и авторитетом – он остался под влиянием Кубы… Это-то всё и сгубило. Куба, смешно выговаривая русские слоги, учил:
– Побеждает не сильный, а хитрый. Сильный сделает то, что задумает хитрый… и не поймёт…
Понятное дело, что чистосердечному и простому Марселю было с Кубой не совладать…
– Что Марсель? Он слушает то, что я ему говорю… И будет так, как я захочу…
У меня как-то не заладилось с Кубой…
Он приехал в город, когда мы уже всё порешали. У нас был «офис» в кинотеатре «Планета». Так с недавнего времени начал называться притон. К нам в офис стекались и люди, и деньги… Мы держали «Маяк» - он вытеснил всех конкурентов. Осталось только центральное кафе «Вероника» от управления НГДУ. «Вероника», конечно, была посолидней… Но и она получала спиртное из «Приурал»-ОРСа, в чём-то завися от нас. Директор ОРСа «Шахиня» была с нами в доле… В «Веронике» мы проводили крупные встречи. Легко закрывая кафе изнутри на столько, на сколько нам было нужно… Все это знали, включая ментов… И все молчали. Менты тоже кормились от нас. Начинались девяностые годы…
По городу заездили белоснежные «Ниссаны» и «Хонды». Это была смешная картина. За рулём сидели нефтяники и газовики – в унтах, тулупах и волчьих шапках-ушанках… Дело в том, что Кондратюк – гендиректор НГДУ – заключил прямые контракты с Японией и создал сверхвыгодные обменные схемы… туда пошли нефть и газ, оттуда – подержанные авто за копейки… и видеомагнитофоны. Все были довольны. Мужик-буровик или трубопрокладчик раньше мог иметь только УАЗик… ну или «Ниву»… И то – если он прораб или начальник участка – не ниже… А тут в счёт зарплаты – «Тойоту»… Легко.
Дело в том, что на базе НГДУ (нефтегазодобывающее управление) создали ЗАО с правом заключать международные сделки и гнать нефть и газ за границу… напрямую – в обход государства. Прямой бартер не платил в бюджет ничего. НГДУ переименовали в концерн «Конд Петролеум» («КП») и перенесли главный офис в Москву. Жизнь началась… Объединение включало в себя пять УБР (управление буровых работ), КЛТПС (Красно-ленинск-трубо-провод-строй), геологоразведку, массу баз и технических служб… а главное – сотни месторождений, подключённых к трубе… Всё это вдруг стало частным. Даже американцы так быстро миллиардерами не становились. До маленького аэропорта в Сургуте летали служебные АН-ы и ИЛ-ы… дальше – вертолётами к нам, ну или по зимнику, когда бывала дорога... Когда не было дороги – только на бичевозе, ставя технику на поезда. К бичевозу прицепили купейный вагон. В нём был полный сервис.
Кондратюк начал строить аэропорт. Со столичным размахом… Начальники его управлений и служб пересели на Мерсы и полетели отдыхать на Кавказ... А его зам по хозчасти Поленов переехал жить в Геленджик – скупать земли, активы и голоса депутатов… Скоро весь Геленджик стал просто базой «КП». Вот так жили и работали люди! Прозрачно… ничего не скрывая… на наших глазах… Кто-то не видел и не понимал – им было легче. Считали так, что это начальство живёт и работает, как и жило всегда… Жизнь никогда ведь и не была равной… И довольствовались тем, что по карманам «тырили мелочь»… Мне было грустно. Я всё видел и всё понимал...
«Вероника» была единственным престижным кафе. Там все были вместе. В одном зале сидели менты и бандиты, именинники и бизнесмены. Когда напивались – становились родными… Из этих кусков откровений я и знал, что творится вокруг… Но оказалось, что видел и понимал – только я… Попробовал поговорить на эту тему с Марселем – он удивился… мол, понятное дело, директора что-то мутят своё – что нам до них… Иными словами – наше дело грабить и воровать.
Я почувствовал себя одиноко… С одной стороны – Гулливером в стране лилипутов, с другой – Гулливером среди великанов.
Тупой криминал? Мы это всё уже проходили когда-то… Лишь могилы друзей за спиной…
Параллельно со сверхбизнесом активизировались воры в законе. Теперь их появление стало системным, а присутствие – постоянным. Постоянное присутствие воров в законе обеспечивалось через смотрящего. Такого, как надо – отсидевшего многие сроки, делившего хлеб с ворами по крытым, знавшего чётко воровские законы и их соблюдавшего… Таким «положенцем» (на положении вора) стал Лёва Армян. Его избрали бродяги на сходе и утвердили воры. Теперь в городе появился общак. Не тот, местечковый, в который Марсель иногда кидал какие-то деньги… а затем то, что было отвозивший Карó… А настоящий общак. Воровской. Под сибирскими «своими» ворами. Регионально на Тюмени сидел старый вор Чёрный Володя и молодой – Володя Зятёк. Оба – русские люди. Наш Лёва сидел с Чёрным на Владимирской крытой, и тот ему доверял… Вокруг Лёвы сплотилась братва. За последнее время их немало освободилось. Парни были крепкие, наши… Объединённые общей идеей, как верой в Бога… готовые приносить себя в жертву. Такая вот была у нас одна на всех общая правда.
В бригаде Марселя, напротив, - никто не сидел. И воровских понятий не знали. Зато легко могли придумать понятия сами. И заставить их исполнять – тех, кого можно заставить… Среди своих начались передряги. В основном – из-за денег. Раньше всё было общим, понятным… Сейчас Марсель всё подмял под себя. А тут ещё Куба… Ну и каждый начал жить для себя… Это было началом конца.
Меня Лёва сам подтянул. Чем-то выделил среди остальных отморозков, сказал, что давно наблюдал… Мне он тоже был близок по духу… Арестант… наркоман… щедрой души человек… Живая легенда. Его можно было слушать часами… Всё, о чём он говорил, мне было понятно… во мне это жило изнутри…
Посёлок Талинский был в ста двадцати семи километрах от нас. К нему вела бетонная трасса. Посёлок получил своё название из-за одноимённого месторождения. Градообразующим предприятием был нефтеперерабатывающий завод. Всё это хозяйство входило в НГДУ. Директором «Талинки» был Саша Рóман, молодой интеллигентного вида мужчина. Он где-то пересёкся с Марселем… познакомились, разговорились… Марсель сказал ему «если что – обращайся». На том и расстались.
Рóман вскоре и обратился.
Ему надо было с «земли» пригнать два Мерседеса – себе и жене. Путь был только по зимнику. Ну, или на железнодорожной платформе, что было сложнее и дольше… Дело в том, что с недавнего времени на зимнике шалили бандиты. Останавливали под каким-нибудь предлогом машины, водителя вытаскивали на обочину и, вырубив, там оставляли… Иногда – убивали… Время было лихое…
Марсель отправил Мамеда с Джамалом. Те беспрепятственно пригнали машины… Это были блестящие – только с завода – седаны… Чёрный – Рóману, жёлтый – жене. Почему жёлтый? Наверное, чтобы ни у кого такого поблизости не было… Рóман допустил оплошность, сразу не оговорив плату за помощь. Марсель сказал: «Жёлтый Мерседес – мне». Столько стоила услуга Марселя по его же тарифу.
Мы с Лёвой молча курили…
Марсель был упёртый. Его надо было только валить. Это понимание раздражало и делало надтреснутым голос:
– Никогда не думал, что доживу до ТАКОГО! Лёва, он мне был больше, чем друг!
– Я всё знаю, братан… Он мне тоже по-своему дорог… Попробуем поговорить…
Теперь эта ситуация висела над нами, как Дамоклов меч… И решение было не обойти. Дело в том, что Рóман был в доле с ворами. Это больше, чем просто доля в общак. Его крышей был вор в законе Резó. Лёвин товарищ по крытой. Вор жёсткий и дерзкий. Держал Нижний Тагил. В городе было всё под контролем. И это в девяностые годы! Его все уважали. Он реально был АВТОРИТЕТ. Смотрящий за Тагилом – Серёга Афоня – был тоже его человек. Мы с Лёвой возили Резó опий и деньги…
Сейчас приехали снова…
Резó недавно освободился и жил в гостинице «Белый олень»… Номер был на три комнаты. Люкс. Кожаная мебель, диваны… Ванная с зеркалами от пола… Люстры, лепные карнизы и тумбы из дуба… Было роскошно и строго. По-царски…
– Лёва, дело даже не в тачке! Марсель оборзел! Рóман сделал для общего столько, что Марселю не снилось… Ладно… попробуй поговорить… А я встречусь с Карó.
Тимур вынес из соседней комнаты ширку… Это был ацетоморфин – таджикский опий переработанный на ангидриде – по силе не слабей героина. Это и был героин. Но не медицинский. С осадком…
Целый угол у Резó был в иконах… А на тумбочке возле кровати – Псалтирь… Можно было подумать, что попал в келью монаха…
Мы укололись и замолчали…
С Марселем договориться не удалось.
То, что дальше случилось – не удивило… Я ему прямо нечто такое и предрекал… Он не послушал.
Марсель с Кубой ехали по Талинской трассе. Опять зачем-то были у Рóмана… Эх, знал бы он, что такое – обращаться к Марселю! Хотя изначально и не было так…
На пятидесятом километре дороги в них выстрелили из гранатомёта РПГ-18, ещё называемого «Мухой». От машины и от Кубы с Марселем почти ничего не осталось. Останки тел передавали на родину в закрытых гробах…
Я долго не спал… Вспоминал этого улыбчивого великана… Его неповторимый стёб над собой… И надёжность в бою, даже, когда вы были вдвоём против всех. Он всегда побеждал… Что же случилось? Я искал ответ… и – не находил… Я не знал, можно ли молиться за мусульман… Я вообще не знал, как молиться… Но я твёрдо знал, что Бог есть… И ещё я знал, что Он добрый… Значит то, что случилось с Марселем – ему же на пользу… Как бы дико это на первый взгляд ни звучало… «Покойся с миром, Марсель…», «Мир твоему праху, Марсель…», «Ты всегда был мне другом, Марсель…», «Я всегда буду помнить…»
Я шёл через пятиэтажки в кожаном длинном тулупе… Была ночь… в лицо летел снег… Я любил падать грудью на ветер… он упруго боролся, но я всегда побеждал… это вносило мощь в наши движенья, и силу в походку… Город спал. Я любил плохую погоду. Одиноким огоньком светил наш «Маяк», вполне оправдав своё имя… зазывая на свет всех бесприютных в ночи… За столом в углу сидели Карлсон и Федя. Серёга Карленко был шулер, Федя Радчук – синдикатчик. Оба хохлы. Оба исполинского роста. Оба богатыри. Словно подтверждая тот факт, что, если пересадить дерево из средней лесостепи в южный край… да ещё в чернозём – оно даст такие плоды. Крупные, колированные, литые... Хохлы – южный тип русских людей. Посаженных в тёплую благодатную почву… И затем вернувшихся, чтобы воспроизводить… На Крайнем Севере было удивительно много хохлов… Кто-то из ссыльных… кто-то – в погоне за длинным рублём… Это были мужики крепкие, фундаментальные… Удивлялся, видя хохлов на всех ключевых прорабских постах – и в автоколоннах, и на лесопилках, и – на железной дороге… А руководили ими евреи. Откуда здесь взялись они – было вообще невдомёк. Но это был факт. По этой причине Ханты-Мансийск часто называли Хохло-Маланск. И при этом ничуть не грешили… В общем, после Днепропетровска я чувствовал себя вполне дома…
Карлсон и Федя пили водку и шпилили в карты… Федя синдикатчик попал. Карлсон всем говорил, что он водитель автобуса… бичеватый… мешковато одетый… простак. Он и правда знал об автобусах всё. Может когда-то и сидел за баранкой… Но потом понял, что есть хлебушек повеселее… Сам он был интернатский… шпана… почти беспризорник… Играл в карты с детства – жизнь заставляла. Многих людей обыграл… И вот теперь Федю.
Костя Титов, счастливый и пьяный, смотрел за игрой… Меня увидев, вскочил – мы обнялись. Я попросил коньяка. Мне хотелось напиться в ту ночь…
Потом Федя ушёл… Костя уснул на диване. Мы с Карлсоном разговорились…
– Как бы сейчас ни крутили, Марсель был хороший мужик.
– Это потому что он твои долги забирал.
– А к кому ещё было идти? Марсель сказал – Марсель сделал.
– Я помню, когда Жучок тебе проиграл, что он наделал.
– Жучок фуфлыжник. И сам виноват.
Дело в том, что когда Жучок проигрался и скрылся, Марсель отправил Мамеда с Джамалом к жене. Те, во-первых, утроили сумму, во-вторых, напугали ребёнка – сидели с ребёнком, пока Анька искала деньги по людям. За вечер нашла. Так они, уходя, ещё и кольцо с цепочкой забрали…
Марселевских боялись больше, чем воров в законе. Это злило воров, но люди шли снова и снова… все обращались к Марселю… Особенно те, кому нечего было терять.
– Был бы Марсель, я бы сейчас к нему обратился.
Слово за слово, выяснилось, что некий бизнесмен проиграл Карлсону крупную сумму. И отдавать не то, что не хотел, а не мог… А не мог потому, что постоянно был пьяный. Партнёр уехал, а этот ситуацию не мог удержать… вот и пил.
– Брат, давай по-трезвому поговорим. Это может быть интересно…
Потёмкин, директор «Кристалла», был как огромный ребёнок. С виду – пупс с большими щеками и толстый… При этом боялся. Пухлые щёки тряслись при виде меня… Он знал, что я из марселевских – дикий. Даже то, что Марселя не стало, ничуть страха не убавляло. Он был готовым на всё.
Я начал вникать... Кооператив «Кристалл» был строительной фирмой. Строил детский садик в посёлке Малый Атлым. Сметчик Саня Кузьмин был финансовый гений. Мог накрутить цены втрое, оставаясь в рамках закона. Знал все ссылки, надбавки и коэффициенты… Схема простая. Подрядчиком была фирма «Люкс», она и стоила садик. А субподрядчик – «Кристалл». И цены выставлял субподрядчик. Накрутив их в разы. Получив от Заказчика деньги, Подрядчик переводил их «Кристаллу». «Кристалл» оплачивал «Люксу» реальную цену работ… Остальные деньги – себе. Директор «Люкса» не был в обиде – имел с каждого объекта откат. Заказчик не переживал за бюджетные деньги… Это будет потом. Тогда только всё начиналось…
Сбой произошёл оттого, что бухгалтер уехал. А деньги получал только он. В банке была его подпись. У него что-то там «на земле» случилось с семьёй, а Потёмкин был вечно пьяный. Даже вникнуть не смог… Вот он плюнул на всё и уехал. Потёмкин впал в ступор… А с ним – и все остальные. Мужики на объекте в Атлыме не получали зарплату. Они наехали на своего директора Гену, а он, как есть, им всё рассказал… Потёмкин запил ещё горше… Мужики были сиженные, сибиряки… Ну попугали, побили… Что дальше? Нужно было что-то решать…
Я собрал мужиков. Заплатил им из своих… Убедил вернуться на стройку. Потом отправил Гену в Атлым – убедить их продолжить платить… Стройка сдвинулась, дело пошло… Оставался бухгалтер. Провели по документам Вадика Хвою. Он был наш человек – вёл «Маяк» и наладил с налоговой так, что девчонки сами всё за нас заполняли и себе же сдавали. В обиде не был никто. Всё заработало дальше… И теперь было у меня в кулаке.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ПО ТУ СТОРОНУ СНА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Мне не нужно куда-то добираться, чтобы там быть. Я уже был там когда-то… Осталось – лишь вспомнить… Поэтому я не увлекаюсь туризмом. Мне достаточно всмотреться в кавказские горы, чтобы увидеть сквозь них Тибетские горы, Анды и Гималаи… Я видел лес, дышал им… и был сразу во всех лесах этого мира…
Я лежал у бездны великого моря, когда из него только формировалась безликая твердь… Земля была безвидна и пуста… И Дух Божий носился над бездною… Я уже тогда жил на этой земле.
И буду жить вечно…
Однажды это прочувствовав и поняв… предвосхитив… я избавился от настоящего. Это спасало не раз.
Когда жизнь скукоживалась до нежилого предела, в котором выжить было просто нельзя, на помощь приходила отрешённость от мира… память о том, что всё это уже было когда-то… что это пройдёт… пройдёт мимо… и всё будет снова, как прежде… и в этом всём опять буду я.
Я ехал в «Столыпине» из Свердловской тюрьмы до Тюменской. По бескрайним просторам Сибири… Дорога занимала несколько дней. Было лето. Жара была под пятьдесят. Многих сняли с этапа и увезли… В пересылочных тюрьмах, на остановках, санитары сгружали сразу по несколько тел… Об этом тогда не писали, да и вообще мало кто знал… Только те, кто непосредственно участвовал в этом…
Время остановилось.
Интереснее всего были люди. И я был одним из интересных людей. Так мы – друг другом – и спасали себя в пустоте...
Человеческая личность прекрасна и неповторима. Она взмывает над бытом и тленом текущего дня. Страшнее всего, когда личность покорилась животной природе… опустилась до предела инстинктов… стала скотом… Вот именно тогда человек и начинает совершать вещи, неприсущие человечеству и человеку… врать… предавать… терзать… убивать… чтобы выжить. Это ужасно.
Зато, как прекрасно, когда личность восстаёт над всем этим и человек торжествует. В этот миг он становится богом… Становится похожим на Бога. Богоподобным. И тогда люди находят поддержку друг в друге, неосознанно находя в себе Бога… и видя Его отраженье в других… Бога, которого раньше не знали. Так и держатся все друг за друга. Те, кто не превратился в скота.
Я рассказывал свою историю Сане Полозёнку – бродяге из посёлка «Приобье»… он мне – свою… Мы ехали на верхней полке вагона, с комфортом, расстелив одеяла… Когда полка опускалась, то становилась сплошная нара – как стол. Это было хоть каким-то удобством… Напротив нашего купе конвой открыл окна… Этот узкий прямоугольник был отдушиной в жизнь… там, за ним, плыли леса и поля… Зной уже не стоял, а плескался по кругу… Ко всему привыкаешь… Главное – не ужасаться и не унывать… Было мокро от пота… но временами задувал ветерок… и жизнь продолжалась… Полозёнок был плоть от плоти каторжанской злодейки-судьбы. Ему было немногим за тридцать, но он уже половину из них просидел… Его тело было сплошь покрыто татуировкой… Характерными были перчатки – руки были полностью синими – я такого ни до, ни после того больше не видел… Такие люди легко находят общий язык с командиром конвоя… Да и вообще чувствуют себя, как рыба в воде… Когда нас на Свердловской тюрьме, в огромной пересылочной хате, мусора пугали вологодским конвоем, Саня лишь улыбался… Там, накануне этапа, мы с ним и подружились.
Странно… Свердловская тюрьма была, как две капли воды похожа на днепропетровскую и краснодарскую. Все три были выстроены в одно время и по одним чертежам. Объяснялось всё просто – Екатеринослав (Днепропетровск), Екатеринодар (Краснодар), Екатеринбург (Свердловск) – города построенные и названные в честь императрицы Екатерины… В каторжанской памяти до сих хранятся блядословные рифмы на этот счёт… Не любят заключённые строителей тюрем… Это были тюрьмы – «екатеринки». Если смотреть сверху, то форма тюрьмы выливается в вензель «ЗК», где вместо «З» – буква «Е», повёрнутая влево, как «З». Получалось нечто вроде буквы «Ж», скомбинированной из обратного «Ǝ» и «К» с общей ножкой: ƎК. Три корпуса – верхний, центральный и нижний – поперечины «Ǝ» и две вилки – северная и южная – в виде разветвления «К». Вот такая архитектура… Я это слышал ещё на днепропетровской тюрьме. Теперь убедился вживую. Такую геральдику заключённые кололи на теле. И очень этим гордились. Я ходил по огромному залу свердловской пересылочной хаты и всматривался в тяжёлые своды… Очень возможно, что эту камеру топтал кто-то из декабристов… всматриваясь в те же аркады и прутья на окнах, что теперь я… А может быть сам Достоевский?
Эхх!, каторжанская Русь! Ни в одном народе на свете нет столько тоски и ностальгии по воле… Это – во всём. Вот оно! Кто-то в углу затянул без аккомпанемента:
«У бедняг-каторжан слёзы катятся градом…
Не дождётся бродягу… Холодный приют…
Их ласкают бураны… Их целуют приклады…
А в конечном итоге… Пить воды не дают…»
Долгим эхом звучала жалостливая каторжанская песня, запетая одиноким жиганом… И словно растворялась в стенах…
Здесь всё было пропитано скорбью…
Оказалось, что Полозёнок на Тюменской тюрьме сидел в одной хате с положенцем Ашотом, и помогал ему разруливать тюремную жизнь… О моей делюге он был наслышан – тогда она нашумела по пересылкам. Первое громкое дело об организованной преступности. Хотя, сказать по правде, оно было раскручено мусорами, которые рвались к власти и новым погонам… И громким сделали дело – они. Надо сказать – у них получилось. О нас писали в «Правде Приобья» и в «Вечерней Тюмени», это было то, что им нужно.
Мы беседовали, и липкая беда отступала… расступалась жара… оставались глаза… и доверительный голос… И ты уже словно не здесь…
Полозёнок рассказывал о бойне в балкáх… когда пьяные охотники в посёлке загуляли по беспределу… и я уже словно был там… я всё это видел… я слышал выстрелы и запах пожара… Столыпин дальше катился без нас. Вечерело… Мы были в тайге… пробирались с раненым другом по таёжной тропе… оставив позади себя трупы… И трудно сказать, где мы тогда действительно были. Если бы конвойный захотел нас увидеть – увидел… но нас не было там.
Потом рассказывал я. О том, как вполне преуспел… О том, что мог бы спокойно ложиться на курс… и дрейфовать в сторону легального дела… что душа моя перед преступным миром была чиста… что я продолжал помогать положенцу Лёве Армяну… что можно было бы жить и жить… Если бы не врождённый авантюризм и обострённое чувство помощи другу. Неспособность отказать другу, когда ему тяжело. Так всё и случилось.
Братья Лисенные были откуда-то с Западной Украины. Старший Борис, затем Иван и Санёк. Надо сказать – они преуспели. Наладили схему, по которой лес отправляли на Саратовский авиазавод, а оттуда – по бартеру – получали китайские пуховики и магнитофоны, которые массово реализовывали через «комки» - коммерческие магазины, которые в то время заменили собой универмаги. Саратовские ЯКи, даже подержанные, пользовались тогда у китайцев повышенным спросом. Тем более – по бартерной схеме. А заводу нужен был лес. Такой бизнес приносил всем участникам огромную прибыль. Каждый занял своё место в схеме. Все были довольны. Оставалось обеспечить то, чтобы схема работала без перебоев.

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ПО ТУ СТОРОНУ СНА
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я сидел дома, заметаемый всеми снегами Сибири и слушал Виктора Цоя:
«В городе мне жить или на выселках –
Камнем лежать или гореть звездой…»
Я вполне искренне считал своё пребывание в сибирской глубинке – колонией поселения. А себя – колонизатором этих земель. Цой словно снова пел обо мне! Жить в городе означало – камнем лежать, а жить на выселках – гореть звездой. Я выбрал правильный путь. Пролежав всю жизнь камнем среди больших городов, я решился загореться звездой. Мой звёздный час здесь! В Сибири! Так думая и делая глубокие затяжки гашиша, я растворился в призрачном сне. На полу у меня лежала шкура медведя, а я лежал на ней и мечтал… Как хорошо всё-таки там, откуда бегут и прячутся люди… Бегут от мороза, от отсутствия быта, от бездорожья… А мне хорошо… Хорошо не извне, а внутри. Здесь свободна душа. Здесь на всё смотришь без страха. Подсознательно понимая – хуже не будет. И дальше уже не сошлёшь. Это делает тебя спокойным и сильным. Вот почему так исполински сильны северяне… То, что для кого-то кажется ссылкой, для них является и уютом, и домом родным…
Меня разбудил звонок в дверь. На пороге в снегу стояла небольшая толпа – мой друг Баля – положенец из Вонъюгана – и ещё два пацана. Это были братья Лисенные – Иван и Санёк. Все вошли в дом, обдав меня снегом…
Я уже год жил в этом доме, подаренном мне Лёвой Армяном. Тогда у нас было много домов и квартир… кто-то скрылся, оставив долги… кто-то отдал за расчёт… кто-то оставил в залог… кто-то проставил на кон… Мы селили там своих пацанов.
И Баля, и братья Лисенные были спортсмены. Боксёры. Это их там, в соседнем посёлке, и подружило. Мы пили чай и беседовали ни о чём… Пока не выяснилась подлинная цель их приезда. У братьев Лисенных пошёл сбой по схеме. Это грозило разрывом контрактов с Саратовским авиазаводом и потерей всех денег. Причиной сбоя был подвох со стороны леспромхоза – вначале они отдавали залежалый лес за копейки, а теперь подняли цену. Как говорится – вошли во вкус уже во время еды. Оно и немудрено. У лесного колхоза им. Дзержинского был лесобилет на пятьдесят тысяч кубов. Такую уйму невозможно было ни проглотить, ни переварить… Пока колхозники лихорадочно искали сбыт по прежним местам, страна развалилась… Государственные заказы исчезли, а те, что были, денег вообще не платили. В эту пору и подвернулись колхозникам братья. И дело пошло… Вновь завезены были в лес бригады вальщиков, поставлены балки для проживания, организовано горячее питание, подтянуты трелёвочники и трактора… а также обеспечен вывоз готового леса. По качеству это был лес круглый пиловочник – экспортный вариант. За всё платили Лисенные, и за технику, и зарплату рабочим… Дальше всё сами крутили по уже налаженной схеме. Первое время все были довольны. Через время колхозникам показалось, что этого мало. Договор между собой у них был номинальный – лишь бы для отчёта прикрыться. В то время все отвечали за устный базар. Вот тут и закрался подвох. Как позже выяснилось, все стороны были из Украины. Колхозники – из-под Полтавы, Лисенные – из-под Ивано-Франковска. Вот и решили друг друга перехитрить. А за помощью, как водится, пошли к нам – русским людям. Почему-то так и бывает всегда…
Баля в принципе мог справиться сам. Но Лисенные захотели вместо постоянного процента в общак, вернее, помимо него, взять в долю кого-нибудь из авторитетов. В полную долю. Это придавало в их глазах больше надёжности делу. В принципе – верно. Так тогда делали многие…
Наутро мы ехали на бичевозе в Самзу – посёлок, где находилась контора колхоза. Председатель колхоза винничанин Фридман Борис нас встретил радушно. Сразу всё поняв, сказал, что всё остаётся, как есть… И пообещал больше к этой теме не возвращаться. Ещё сказал, что рад видеть кругом земляков. И ещё – что ему с нами приятно работать. Я сказал, что это взаимно. И расстегнул пиджак так, чтобы он увидел под мышкой кобуру с пистолетом. Боря поднял обе руки ладонями вверх, а затем сложил их у подбородка, закрепляя этим жестом всё, что было сказано выше. На том и расстались.
Теперь я был с Лисенными в доле. Но не захотел вникать в цифры. Чем мне и нравились отношения внутри преступного мира, что они легко и неболезненно относились к деньгам: сегодня сорвал куш – богатый, завтра – посадили, и все уже по-другому… Потом снова урвал куш – и снова богатый… А когда богатый, то и делиться легко! Была бы удача! Ну и конечно – свобода! И такая жизнь, чтобы всё было в кайф! А деньги – лишь средство для весёлого времяпрепровожденья. Не более… В их отсутствие никто не сходит с ума. Их просто берут. Там, где можно, и там, где нельзя. А какой прок пахать, чтобы экономить и трястись над каждой копейкой? По преступным меркам – такая жизнь скучней, чем в тюрьме… Вот и жили в формате «пан – или пропал». Это делало жизнь весёлой, а отношение к деньгам – беззаботным. Вот Лёва взял и мне дом подарил! Не потребовав с меня ни гроша. Зная при этом, что я не брошу его в перестрелке. И не сдам с потрохами в ментовке. И я это знал. Такая щедрая жизнь делала душу свободной, а дружбу – неразрушимой. Мы так и жили многие годы. При этом всегда – с изобилием денег.
О бухгалтерии Лисенных я уже говорил. Мне было неловко рыться в бумагах… словно ища повод изобличить кого-то во лжи… заранее допуская мысль, что этот человек – негодяй. Это меня оскорбляло. Какое право я имел человеку не верить? Не верить человеку – это посягать на его честь и доброе имя. Что это? Благородство или лоховство? Многие скажут, что лоховство. И будут неправы. В этом, наверное, и есть отличие плебея от аристократа. Аристократ щедр душой и никого не подозревает в подлоге. Плебей хитрый, лживый, способный надуть, и поэтому никому не доверяет. Меряет всех своей мерой. Я всегда был аристократом. Даже, когда этого не понимал.
С другой стороны – я не сильно и потрудился… Любые деньги в моём понимании выглядели скорее подарком. По большому счёту – я людям помог. И равно помог бы им в этом без доли. Это-то всё и объясняло.
Надо сказать, что взаимообман наших партнёров по лесу не только продолжился, но и усугубился… Теперь колхозники перешли к саботажу. Больше они не торговались и цены не поднимали. Перестали просто лес вывозить. Ссылаясь то на трактора, то на отсутствие подходящей погоды, то на непроходимость дороги… Последняя их ссылка была на тягачи – мол, техника вся поломалась – и рады бы вывезти лес, да не можем… Лисенные – снова ко мне. Меня это всё начинало всерьёз доставать.
Второй наш наезд получился по-настоящему жёстким. Боря хрипел окровавленным ртом и подписывал все бумаги, которые на этот раз приготовили братья… Капли кровавых соплей попадали на листы договора… я встряхивал его за шиворот… он жалобно выл… Лисенные меняли листы, и он подписывал дальше… Жена, вся дрожа, держала в руках полотенце… Надо сказать – я на этот раз погорячился… Но, когда всё подписали, я бодро сказал:
– Боря, ещё один зэхер, и в Израиль поедешь на инвалидной коляске…
Он согласно кивал…
Потом поехали на автобазу. В качестве эксперта я взял с собой Карлсона – его не проведёшь. Заведующий базой башкир со странной кликухой «Пират» улыбался и врал… улыбался, врал и кивал… быстро-быстро лопотал, что, мол, мосты поломались и что «машина ехат мала-мала не может…» Карлсон снял тулуп, взял фонарь и нырнул под машину… потом под тягач… Потом подошёл к башкирцу и так насадил его с левой руки на кулак, что оторвал от земли… Пират рухнул в снег и затих. Почему-то подпрыгнул Саня Лисенный – разнять хотел что-ли… Карлсон и его отрубил… Саня хоть был и боксёр, но подняться сразу не смог… Карлсон был богатырь. К тому же в дороге напился. Это совсем не входило тогда в наши планы. Но разве за всем уследишь? К чему был этот дебош? Но это было не всё. Привели в чувство Пирата и пошли разговаривать дальше в балок… Карлсон вытащил из-под тулупа обрез и направил его в потолок. Пират от ужаса взвыл и присел. В этот миг вошёл Фёдор, водитель… Карлсон выстрелил с разворота на звук. Я повис на руке, и это спасло… заряд картечи прошёл мимо Фёдора в дверь… где-то звякнули разбитые стёкла… Башкир лёг на пол и дрожа, заскулил… Я заорал во всё горло:
– Серый, прекрати этот цирк!
Надо отдать должное – Карлсон слушался меня в любом варианте – и когда был пьяный, и, когда был не согласен – всегда… Он сразу обмяк и отдал мне обрез… При этом с сильным украинским акцентом сказал:
– Сэмэн, нэ волай! А шо робыты, колы брэшэ собака? Убью!
Я глянул обрез – оба ствола были пустые. Карлсон сделал выстрел дуплетом. То, что никто не пострадал, было чудом. В любом случае, привить лишнего ужаса – не помешает…
Я собрал всех водителей и бригадиров в балке за столом. Потом достал пистолет и миролюбиво сказал:
– Мужики, хватит бузить… Дальше с вами будет работать не Пират, а Иван. Борис Ефимович, как и раньше, вам будет платить. Остальные вопросы – к Ивану. Это ваш новый заведующий автоколонной.
Иван Лисенный привстал и кивнул.
Тусклая лампочка едва светила сквозь дым папирос… мужики деловито галдели… Пират, сидя на корточках, подкидывал поленья в буржуйку… Карлсон хмуро сопел…
– Завтра с утра везём лес. Всем нужны деньги… Давайте работать…
Мужики понимающе засоглашались.
– И ещё. Не хочу вас пугать… Но, кто будет вредить, буду вывозить в лес и стрелять… Я вам не враг. Просто времени нет… Мы делаем вместе большое хорошее дело…
Саня Лисенный добавил:
– Мы постараемся с этого месяца вам платить больше.
Мужики одобрительно засобирались…
Я присел на чью-то кровать…
– Все свободны. Устал я… Серёга, толканёшь поутру…
Не раздеваясь упал на подушку и захрапел…
Лисенные разошлись по домам… Карлсон остался со мной… Пират до утра топил печь… Мы в этот день хорошо потрудились…
Когда вернулись в Нягань, домой, на душе было хреновое чувство… Вроде всё было правильно, да что-то не так… Я – отмахнулся. Мы сделали хорошее нужное дело! Деньги от него пойдут не только в карман, но и в общак. Значит – порядок.
Лёва слушал и долго качал головой:
– Семён, ты хоть говори, куда едешь… Я тебя знаю – любишь работать один… я понимаю… Но без подстраховки нельзя. Ты хоть хорошо знаешь этих парней? Баля тоже хорош…
– Лёва, брат… всё нормально. Просто напылили чуть-чуть… Карлсон перестарался. Но всё уже хорошо. На следующей неделе пацаны долю зашлют. Делаем общее дело…
Лёва сделал укол героина и закурил…
– Надо быть осторожней, Семён… ты не знаешь этих людей…
Сейчас он мне напоминал питона Каа из «Маугли»… Также сидел, закрыв глаза, и размышляя… Лёва был мудрый… его волосы рано припорошило пеплом…
Я тоже сделал укол и прилёг на диван... По видику шёл фильм «Пуля» с Микки Рурком… я взял пульт и включил сильней звук… Пуля был такой же бродяга, как мы… Я и не знал, что мы с американцами настолько похожи… Если бы Пуля жил в наших краях, мы наверняка бы были друзьями… Как-то глупо погиб. Но – достойно…
Меня приняли на следующий день рано утром. Приехало пол райотдела ментов и автоматчики. Помимо местных ментов, были чужие. Оказалось – из Самзы, специально за мной…
Ситуация почти сразу стала понятна. Колхозники, чуть мы уехали, ломанулись в Советский район в райотдел. Давали показания и дрожали от страха… Пока нас не поймали, отказывались ехать домой… жили в автобусе на территории райотдела. Так мы их напугали…
Первыми задержали Лисенных. Иван успел скрыться, но прихватили Бориса… Саня арестован был сразу. Чуть позже приняли Балю. Ну и поехали в Нягань за мной…
Я попросил закурить…
И сказал, что мне надо подумать. Наши мусора знали, что давить на меня бесполезно. Вот и перевели на подвал – в ИВС…
Зато здесь я был, как дома!
Начальник ИВС Михалыч был у Лёвы почти на зарплате. На подвал мы могли прогнать всё. Я попросился в отдельную хату – мне надо было подумать – но Михалыч сказал, что пустых камер нет… Тогда я заехал в хату к Индейцу. Димка Индеец был наш. Будущий авторитет. А пока – шебутной малолетка, способный на всё… ну и развитый не по годам… Я расстелил на нару тулуп и устало прилёг…
Неожиданно дежурный меня вызвал наверх. Ко мне пришёл Миша Пуртов – наш адвокат. Я ему доверял… Он был нам с Лёвой многим обязан и не стал бы стучать мусорам… Я ему всё рассказал. Он сказал, что самое главное – чтобы Карлсон свалил. Тогда можно было бы строить защиту и валить всё на него, а я был бы на второстепенных ролях… А дальше – по ходу… Карлсон жил на квартире Лёхи Штыря – того недавно закрыли. Этот адрес не знал никто, кроме меня. Я попросил Пуртова привезти ко мне Лёву…
Карлсон удачно свалил.
А нас с подельниками, одним из которых был Лисенный Борис, который вообще был не при делах, начали катать по Сибири… Борю держали в Советском, меня в Нягани, Балю – в Урае, а Саня был уже на Тюменском централе… Потом нас меняли местами… А менты делали из этого шоу – печатали в газетах статьи и снимали нас на видеоленту… Так они создавали себе антураж – им надо было делать карьеру.
Было совершенно очевидно, что Лисенные сдали меня. И теперь больше всего на свете боялись расправы, прося следователя не содержать нас в одних и тех же тюрьмах одновременно, наивно полагая, что это сможет их уберечь. Глупцы! Малява от положенца – это точно такой приговор на любом расстоянии, как выстрел в упор. Баля хотел начать качели, но я удержал… Самые злые и кровавые тюремные распри – это разборы между подельниками. Так ломаются судьбы… люди заезжают в гарем… людей опускают… бесчестят… и в конце концов истребляют… часто – их же руками… Я не хотел себе такой славы. Понятно, что страх и так съедает Лисенных… и – может быть – совесть… И пока – хватит на этом. В остальном – потом разберемся. Спасибо Бале, что понял меня и поддержал. Конфликт с подельниками и кровавый шлейф из разборок никого не украшает… А нам ещё жить… и сидеть… Парни сами не ожидали. Человек часто не знает, как себя поведёт в той или иной ситуации, пока в неё не попадёт… Вот и мои просчитались. Накануне Лисенные клятвенно уверяли меня, что чтоб ни случилось – менты обо мне не узнают. А, когда на их запястья надели браслеты – они и поплыли… Чтож, и не такие ломались… Задним числом мне теперь с них получать – последнее дело… Так думал и Баля. Спасибо ему. Прежде всего – за Лисенных. Я на них зла не держал…
На этапах и по пересылкам прошёл почти год… Наступила весна… потом лето… потом – холодная осень… Нас всех привезли на ИВС в посёлок Советский на закрытие дела. Следствие должно было провести очные ставки и какие-то ещё процедуры… Мы сидели – лицом к лицу – в огромной этапке. На Лисенных жалко было смотреть… Они как-то скукожились что-ли… стали мельче… серее… Они были сами себе приговор… несли его на себе и в себе… это отражалось во всём… К нам с Балей много раз приходили от их сокамерников малявы с вопросами – что мол и как с ними по жизни? Мы всегда отписывали, как сговорились – что они нормальные парни и что всё у нас по делюге хорошо. Баля сам подсказал Боре и Сане, чтобы те во всём винили Ивана. Мол, менты ему дали свалить в обмен на то, что он всех заложил. Лисенные сами постепенно поверили в это. Забывая о том, что Ваня в милиции не был. Ну да ладно… не время сейчас… не сейчас.
По делу нам светили разные сроки. Статей навешали столько, что могли навалить и пятнадцать. Минимум – пять, по-нормальному – десять… Лисенных это ввергало в тоску… Мы с Балей – свыклись… Надо сказать, что у нас истекала текущая санкция на задержание для проведения следственных действий. Ждали продления и новых витков… В это время братва жёстко работала с потерпевшими… они все съехали на Украину с концами… предварительно изменив показания так, как требовал наш адвокат… Я во всё это не верил. Что засудить невиновного – могут. В это я верил. А что отпустить невиновного – нет. А тем более – виновного на всю катушку… Миша Пуртов меня уверял, что нас освободят. Я его понимал… Лёва платил ему хорошие деньги. Тем больше было моё удивление, когда следователь Гуртовой вышел из кабинета, оставив нас вдвоём с адвокатом:
– Семён, я только что из суда. Вас освободили! Сейчас тебе принесут личные вещи и поедем домой…
– Миша, ты шутишь?
– Такими вещами не шутят!
– А пацаны?
– Они тоже. У них свои адвокаты. Делюгу развалили. Официально – из-за недостатка улик. Лисенные переписали свои показания и пошли в полный отказ. Встретитесь уже на свободе.
Как там у Пушкина? Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Ай да Миша Пуртов! Ай да молодец!

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РАХАТ-ЛУКУМ
Люди копят деньги и рвутся к вершинам ради того, чтобы предаться тайным порокам.
Достаточно взглянуть на фараонов, цезарей и персидских царей… а также их потомков в борьбе за престол… Особенно – когда они к этой вершине прорвались. А также – на династии миллионеров. Забавно это всё наблюдать…
Я решил идти напрямую.
И сразу предаться порокам.
Это был верный ход. И я его сделал.
Всё потеряв и выйдя из тюрьмы в никуда, я мог бы снова заняться стяжанием денег, используя уже наработанный опыт и возросший авторитет среди преступного мира. Но обкладывать данью рынки и автостоянки для меня было уже слишком мало, а иметь долю в нефтяном бизнесе для меня было ещё слишком недостижимо… Помните, как у Дюма? Быть лейтенантом королевских мушкетёров для графа де ля Фер было, увы, слишком мало, а для Атоса – ещё слишком много…
Примерно так – у меня…
Тем не менее, будучи правой рукой положенца Лёвы Армяна, я имел столько денег, сколько был в силах потратить… но при этом не стал их копить… Так и жил вольной птицей… Всегда мобильный, лёгкий на подъём и тяжёлый на руку, я не задумываясь пускал в ход оружие, если это было необходимо. В городе меня боялись больше, чем Лёву. И часто шли напрямую ко мне. Я решал их вопросы, и это приносило мне деньги, но при этом никогда не совершал ничего против Лёвы и общего дела. Оставалось время для размышлений…
Я был свободен! И в этой свободе – творил… Моим полем для творчества была моя же душа. Я ничего не вырубил в камне, не оставил следов на бумаге, не испещрил нотный стан… Но при этом я взбирался на такие вершины, что мне могли бы позавидовать Бах, Растрелли и Пикассо… Я погружался в шедевры восторгов! Переживал эмоциональный прорыв! Писал взором на небе, и мои письмена сохранялись! Сонмы ангелов, трепеща, любовались сюжетом… А я творил и творил! Клянусь – это было прекрасно!
Вскрыть сознание мне помогал героин.
Вот здесь и начиналась неприятная проза…
После расстрела в «Веронике» Шайбыной свадьбы, когда погибла бóльшая половина Стариковской братвы, сам Старый куда-то исчез… Да так больше до конца и не вышел из тени. И уже оттуда, из тени, сумел наладить колоссальную схему по производству и распространению героина. Весь город погрузился в белую смерть… Её саван окутал и старых и малых… Её призрак вошёл в каждый дом… Отжав каждый рубль и направив потоки денег в карман Старику… Он был хитрый, при этом – живучий… Платил полноценную долю в общак да ещё по личному грел в зонах и тюрьмах авторитетов. С этой точки зрения Старый был неуязвим. С ментами тоже был полный порядок. Они, если и ловили кого, то только тех несчастных, кто употреблял… Это им делало порядок в отчётах, а Старый пополнял их семейный бюджет. Все были довольны…
Нас с Лёвой Старый тоже не обижал. Но старался посадить на короткий поводок и держать, что не подобало. Витя Аветисян, Лёвын земляк, был одним из нескольких крупных барыг Старика. Он и стал сливать нам потоки поставок опия-сырца для переработки.
Дело в том, что город Нягань, находящийся за семидесятым градусом Северной широты, строили в том числе и узбеки. Вот как было в советское время! Целые микрорайоны девятиэтажек были выложены жёлтой плиткой с разводами солнца. Что придавало домам южный колорит и своеобразный дизайн. Живёшь на Крайнем Севере, а чувствуешь себя, как в Ташкенте! Город рос, разработки газа и нефти росли… а узбеки так и остались… Два отдельных посёлка в пригороде Нягани – Узбекжилстрой и Узбекдорстрой, которые разделяла развилка. Когда садились в такси, коротко бросали «в Узбеки», дважды повторять не приходилось… все знали это злачное место. Здесь была совершенно иная архаичная жизнь… Дома были одноэтажные с кучей пристроек, что придавало им образ трущобы… Летом бегали полуголые дети… за ковриками вместо столов в чайхане, поджав под себя ноги, сидели в тюбетейках желтолицые люди… Это и был главный рассадник наркомании. Тут купить можно было всё – от нескольких видов чуйской или индийской травы – до расфасованного по граммам инъекционного опия. Эти люди жили обособленной жизнью. Их «разборщик» – так у них назывался смотрящий – Бахадыр-ака держал всех в руках. Но нести долю в общак не спешил… Так, включал дурака, если сталкивался с этим вопросом… стараясь по личному угождать каждому из авторитетов. В том числе и Лёве, и мне… Приятно было сидеть на куче подушек и курить первосортный гашиш, когда вокруг тебя вились с кальянами юные красавицы-зюлейки, готовые во всём угождать… Бахадыр-ака знал своё дело… Когда мы уходили, одаривал нас пакетами отборного опия… На том и держался… Нас это всё устраивало до тех пор, пока Бахадыр не начал работать на Старого, сосредоточив и перераспределив все поставки сырца под него… При этом ни Старый, ни Бахадыр нам об этом ничего не сказали. Хотели пойти восточным лукавым путём… и сами себя обхитрили… Хотя могли бы сказать… Старый давал долю в общак с уже переработанного героина. Стоило ли о Бахадыре молчать? Мог встроить его в общую схему и обезопасить. Но почему-то не стал… Скорее всего, так хотел сам Бахадыр. Мы обо всём узнали от Вити Аветисяна. И решили идти привычным для нас с Лёвой прямым и понятным путём – начали методично отбирать у узбеков весь запас опия самым что ни на есть бандитским манером. Заходили в дома, ставили к стенке хозяина дома… я, ломая зубы, засовывал ему в рот пистолет… если надо – стреляли… или били до полусмерти… бабайки (женщины, жёны хозяев), трясясь с перепугу, доставали лепёшки опия из тайников – иногда из морозилок – в пакетах неотличимых от мяса, иногда – из земли… Мы увозили с собой по несколько килограмм.
После стрельбы в «Веронике» Старый боялся идти с нами на открытый конфликт… И вообще боялся встречаться. Был хитёр и живуч. И только потому уцелел. О встрече попросил Бахадыр… Начался разговор…
Оказалось, у узбеков никакой централизации не было… Бабайки на Север везли сухофрукты, а в мешках с сушённым урюком – опиум… или пеленали опий в детей… это было очень безопасно – в детей. Дальше по старинке торговали прямо с домов… Причём сами узбеки свой товар не употребляли. Это была часть их народного бизнеса, как у цыган… Многие их даже не различали… Люди, которые приезжали из Свердловска или Тюмени, так таксистам и говорили: «в цыганский посёлок». Так странно всё в этом мире переплелось…
В итоге вместо обычных десяти Бахадыр получил на свою голову двадцать процентов. Чтобы впредь не хитрил. Так решил вор в законе Резо, который в то время приезжал к Лёве по делу… На том и расстались.
Всё вроде дальше шло своим чередом… опий перерабатывался в героин… поглощая всё новые души и умножая прибыль владельцев… часть денег струилась в общак… часть – ментам… все наши, в отличие от узбеков, сами сидели на дозе… от изготовителей – до барыг…
Живучий Старик, даже, когда узнал откуда пошла сдача узбеков, Аветисяна не тронул… а наоборот через него держал с нами связь… У нас с Лёвой теперь любой наркотик был без ограничений. Это – по личному. Плюс к тому, что поток доли в общак находился под полным контролем. Всё, казалось бы, встало на место…
Я зачастил к узбекам в жилстрой… Мне нравилось зависать у них в кишлаке… и чувствовать себя аксакалом… они всеми силами старались мне в этом помочь… ну, а я не мешал… Целыми днями пребывая под кайфом, я дремал под монотонные звуки рубабов и домбр, доносившиеся из магнитофона… Мне нравилась эта культура… я начал её постигать… Я слушал рассказы Эркина о таинственной Фергане и богатой Бухаре… о воинственных потомках Тамерлана из Самарканда… об интригах и войнах… султанах и ханах… мудрецах и пророках… Сквозь клубы кальяна я видел караваны верблюдов, плывущие по бескрайним пескам... их путь был далёк… в Индию… через Коканд… мимо дворца Алим-хана у реки Сырдарьи…
Эркин был школьный учитель… при этом – романтик… мечтавший увидеть тайгу… Нам было интересно вдвоём. Ещё он мечтал нажить денег, дóма в районе Коканда, его ждала жена и трое детей… там не было ни работы, ни средств… Вот он и повёз наркотик на Север. А продать не успел – отобрали – он попал под наш с Лёвой наезд. Теперь я давал ему деньги на жизнь. Ну и узбеки не оставляли… Он предлагал мне поехать к нему в Балыкчи… Это было со всех сторон интересно…
Мы ехали на поезде из уже переименованного Екатеринбурга в Ташкент… минуя Челябинск, Оренбург, Актюбинск и Кустанай, приближались к Ферганской долине… Позади было тысячи три километров… За окном менялся пейзаж… Леса сменялись на степи… степи превращались в пустыни… На небе – ни облачка… Поезд мчался, набирая свой ход…
По мере приближения к Узбекистану, русских людей становилось всё меньше… местные, глядя на меня, недоумевали – все, мол, едут оттуда, а только ты едешь туда… Такая ситуация сложилась после печально известных ферганских событий, когда русских вырезали целыми семьями только за то, что те – русские. Хотя конфликт поначалу и носил узбекско-турецкий характер, но после вмешательства наших солдат, обратился в гонения русских. Прошло несколько лет, но до сих пор даже в Ташкенте русские и узбеки смотрели друг на друга с тоской…
Я этого не понимал. Дело в том, что блатной мир крайне интернационален. Для бродяги национальности нет. Вот я и ехал, ничуть не заботясь о том, как меня примут. Я был представителем преступного мира и знал, что до ближайшего вора в законе добраться смогу. А там просто не могут за меня не вступиться. Поэтому мне и было плевать на конфликт. В Ташкенте сидел грузинский вор Дато Рыжий. Я о нём слышал от Лёвы. Вор был грузинский, а смотрел за столицей Узбекистана. Вот оно как в блатном мире!
Я смело ехал вперёд.
Утром третьего дня пути я зашёл в вагон-ресторан. Было пусто… да и во всём поезде людей почти не осталось… мало кто ехал до конечной – Ташкента… Меня улыбчиво встретил парень-узбек и предложил выпить чаю. Надо сказать, что зелёный чай знакомые и незнакомые люди предлагают друг другу везде и всегда. Чай и силу даёт, и от жажды спасает… Таков тысячелетний обычай… Здесь – и пожелание мира, и готовность поддержки, и что-то ещё… В общем, если незнакомый человек вам вдруг протянул пиалу с чаем, удивляться не стоит… Я, улыбаясь в ответ, принял из рук парня пиалу. Его звали Рустам, он был из Ташкента и работал здесь кем-то вроде снабженца… Мы дружески разговорились, и он дал мне свой адрес – мол, заходи, если что…
Его совет мне потом пригодился. Когда я остался без денег, вещей, знания местности и узбекского языка, на который к тому времени перешли почти повсеместно.
Эркин кинул меня.
Его родина – райцентр Балыкчи был где-то неподалёку от Андижана. Мы купили билеты. До поезда Ташкент-Андижан оставалось почти четыре часа. Я захотел погулять по Ташкенту, а Эркин запросился в видеосалон – там шёл его любимый «Кошмар на улице Вязов»… я не возражал… договорились встретиться через пару часов у камеры хранения, куда сдали вещи. Я спустился в метро… Вот уж как-то не знал, что есть и в Ташкенте метро… Привык – Москва, Киев, Минск… я вообще не представлял насколько велик и красив этот город… В тени южных деревьев прямо в скверах журчали ручьи… били фонтаны… было много современной рекламы… Правда, все надписи были на непонятном мне языке, от этого я чувствовал себя так, словно находился в Китае… Ну, а вообще – впечатляло!
Я не заметил, как прошло два часа…
Потом я долго стоял у камер хранения, глядя то на часы на стене, то на свои ручные часы… словно не веря или не понимая… Так прошёл почти час… Что же случилось? В видеосалоне кончился фильм, люди вышли, я зашёл внутрь, но там были только видеосалонщик и билетёрша…
– Вы парня в синей спортивной куртке не видели? Невысокого… в джинсах… брюнет…
– Здесь таких половина.
– Понятно…
Я подошёл к работнику камер хранения:
– Я потерял человека. Мы вещи вместе сдавали.
– Как фамилия?
– Кадыров. Кадыров Эркин.
Мужик начал пальцем водить по журналу…
– Вещи забраны. И подпись стоит. – Вот его подпись.
Я смотрел и не верил глазам… Что же это такое?
Здесь уместно было бы привести переживания человека, который вдруг понял, что его обманули… Но такие переживания у всех настолько разные, что и не описать. И даже у одного и того же человека тоже бывают разные – в зависимости от настроения, времени, непоправимости действия, чего-то ещё… Я остался на удивление хладнокровен. Только сжал кулак так, что ногти впились в ладонь…
Билеты на поезд оставались в руках у Эркина, у меня – только мой паспорт и какие-то карманные деньги. Всё было в сумках. В том числе мой наркотик. Эркин был мой и банкир, и путеводитель… Деньги я зачем-то положил в карман куртки, которую спрятал в сумку на самое дно. Может быть этим и спровоцировав бедного парня… Похоже, он таких крупных денег не то, что в руках не держал, но и не видел… Это и лишило ума.
Я брал деньги, допуская возможность закупки. Мы должны были с Эркином заехать в самые отдалённые кишлаки, где дехкане растят опийный мак на продажу. Там опий стоил в разы дешевле, чем в Ташкенте и даже в Коканде. Да, видать, не судьба…
Чем уехал Эркин? Куда? Он, конечно же, сдал билеты на поезд, который мне был известен, и уехал чем-то другим… Я на всякий случай вышел на нужный перрон. Приехал наш поезд, но Эркин не пришёл. Это было именно то, чего я опасался.
Эркин с деньгами исчез.
Рустам щурил глаза и неторопливо отхлёбывал чай… Я нашел его адрес в кармане… Потом он кому-то звонил. Съехались люди… Я повторял свой рассказ уже несколько раз… каждый новый пришелец хотел сам всё услышать ещё… Приехал положенец Султан. Я ещё раз всё и ему рассказал… Он достал пулю опия и бросил в заварник… когда чай настоялся, протянул мне пиалу… Меня к тому времени уже начинало знобить. Он это понял – вот и приготовил лекарство…
– Братан, поедешь с Рустамом назад. Обратный рейс через два дня. Пока поживёшь у Рустама…
Эркина никто ловить не собирался. Он был сер и безлик, и я знал о нём критически мало… Это-то и повлияло.
Потом Султан долго расспрашивал о положении в наших краях… Всех воров в законе он знал наперечёт, многих – лично… С Чёрным Володей сидел на Владимирской крытой… О Лёве Армяне слыхал, но лично не пересекался… Разговорились ещё… Народ стал ко мне дружелюбней… Потеплело… начал действовать опий… мои глаза закрывались… Рустам заботливо подложил мне пару подушек… Мне стало хорошо и легко… Где дом у бродяги? Там, где друзья… Люди и дальше сидели… но я всё уже слышал сквозь сон…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РАХАТ-ЛУКУМ
Наутро Бахадыр-ака диктовал мне адрес Эркина по телефону, охая и причитая… повторяя, что он ни при чём…
Я отказался от любезно предоставленной мне возможности отправиться с Рустамом назад – надо было ехать вперёд. Меня гнало вперёд чувство мести и привычка доводить дела до конца. «Сожгу на медленном огне… сотру в порошок негодяя!», - думал я об Эркине. Это придавало мне силы и двигало в путь.
Поезд «Ташкент – Андижан» отправлялся с Южного вокзала поздней ночью. Ехать было часов пять – что-то около трёхсот километров… Впереди у меня был целый день…
Поблагодарив Рустама за гостеприимство и не отказавшись от предложенных денег, я пошёл побродить по Ташкенту…
Было солнечно и как-то гостеприимно… от этого развеялись хмурые мысли и захотелось вдохнуть полной грудью:
– Жизнь продолжается, люди! Жизнь прекрасна не смотря ни на что!
В пловной встретился глазами с улыбчивым парнем. Он сам неожиданно мне предложил:
– После плова нужно пить чай. Будешь пить чай?
– Буду, конечно!
– Пойдём ко мне в гости пить чай!
Расулхан был студентом, учился в мединституте в Ташкенте, сам родом был из Коканда. Оказалось, что нам – по пути. Коканд был по дороге на Андижан…
В маленькой уютной общаговской каморке Расул оставил меня одного – выпив чая, умчался… Я растянулся на кресло-кровати и задремал… Мне снились поля с опийным маком и нависающий над ними в виде тучи Эркин… Я дул на тучу, но она не уходила… Эх, был бы я ветром! Туча-Эркин содрогалась, принимая мерзкие формы, но не исчезала… И тут грянул гром! Туча, разорвавшись в клочья – пропала…
Я вздрогнул, проснувшись – это за окнами загрохотало… Потемневшее небо судорожно высекало огонь… шумел ветер и дождь – редчайшее для этого времени года явление… Я посчитал это добрым знаменьем…
До Южного вокзала ехали вместе с Расулом.
Поезд был полупустой… Основная часть пассажиров уехала утром… Мы сели в плацкартный вагон. В соседнем купе ехали какие-то странные типы… Скорее всего, это были именно те, что мне нужно…
Расул, отвернувшись к стене, захрапел…
Я вышел в тамбур – перекурить. Там двое парней что-то варили, прикрыв собой огонёк… Я удивился – совсем, как у нас в бичевозе. Позже узнал, что ночной поезд на Андижан и был точно таким, как у нас – только не бичевозом, а нарковозом. Это было именно то, что мне нужно! Парни вздрогнули и перепеполошились – я успокоил:
– Пацаны, не понтуйтесь! Я вторые сутки на ломках! Раскумарьте – уже не могу…
Один из них встал, повернувшись:
– Ахмат.
Я протянул руку:
– Семён.
Вот так просто бывает всё у уголовников и наркоманов.
Без предысторий.
Сама жизнь упростила общение воров и бродяг, научив их определять «своих» одним взглядом… Это – спасало.
В купе укололись, разговорились… Это и были те парни, которых я сразу отметил… И – не ошибся. Оказалось, они ехали за опием в отдаленный кишлак под Кокандом… Там можно было его купить за гроши.
Я обрисовал им свою странную ситуацию, в которую до конца сам поверить не мог… Ахмат молча щурил глаза… Что тут скажешь? Бахтияр был помоложе и злей:
– Поймать и голову отрезать шакалу!
– Я за этим и еду…
Потом я угостил их радедормом. Это – сильный транквилизатор, который с непривычки вставляет сильнее, чем водка или гашиш. Бахтияр завтыкал… Ахмат и Юра Кореец пошли покурить… В окнах не было ни огонька… Поезд мчался сквозь пустынную степь… Я от укола согрелся и облокотившись на подушку уснул… Поезд отбивал в такт песне Цоя, которая неведомо откуда возникла у меня в голове…
«И опять на вокзал…
И опять поезда…
И опять проводник выдаст бельё и ча-а-ай…»
Меня разбудил крик Юры Корейца:
– Пацаны! Помогите – там убивают Ахмата!
Мы с Бахтияром рванули в тамбур вслед за Корейцем. Там вовсю шла борьба. В открытую дверь врывался пронзительный ветер… Из двери наружу свисал наш Ахмат, держась за ручку рукой… два парня изо всех сил пытались сбросить его с поезда вниз… Я нырнул между ними, изнутри обхватив их за глотки «крючком богомола» – особым захватом кунг-фу. Их кадыки оказались зажаты под мышки, а головы – лицом вверх – у меня за спиной – и с силой оттолкнулся ногами! Мы влетели в противоположную стену, точнее – в железную дверь. Падая, я прогнулся вперёд, подставляя их головы, а сам уходя, – под удар! От удара о двери захрустели их шеи. Я ударился тоже, но смягчившись о них… это было терпимо… Я поднялся. Парни остались лежать. Они оба были в белых рубашках и синих форменных брюках. Вот такой железнодорожный альянс.
Бахтияр их обыскал – достал стопки денег и связку с ключами. Ахмат держался за руку, глядя на нас одним глазом – второй был подбит и заплыл… Мы, уходя, закрыли двери в тамбур на ключ – теперь в него случайно не попадёшь… До Коканда оставалось минут десять-пятнадцать. Их надо было доехать… Люди спали… мы тихо вернулись в купе… Позже выяснилось – это мой радедорм сыграл злую шутку с Ахматом. В этом поезде весь персонал были сплошные бандиты – случайных туда не принимали. Они промышляли запрещённой торговлей и контрабандой. Ну и вели себя совсем не так, как проводники… Вот Ахмат и нарвался. Он просто нагрубил им за что-то под дурманом таблеток. Сам потом толком не помнил... Ну, а парни горячие – вот и вспылили… Он вроде хотел ещё выхватить нож… да не успел. Чтож – бывает… Мы подоспели в последний момент.
Зато теперь мы ехали на машине в кишлак и были друзьями! У меня в дальних краях вдруг появились друзья! Мы мчались в ночь, и я чувствовал себя мушкетёром. Так, наверное, чувствовал себя Д,Артаньян.
На место мы прибыли затемно, ещё до рассвета. Старый «Москвич» уверенно нас домчал до села. Чужих водителей здесь попросту не было. А местные умели молчать и не задавать по пути лишних вопросов. Мы расплатились – все остались довольны…
Нас встретил хозяин – Юнус. Он вышел навстречу, обнялся с Ахматом и пригласил войти в дом. Домом назвать это жилище можно с огромной натяжкой. Я подумал – это сарай. И что нас привели сюда, чтобы согреться… прежде, чем идти в дом. Или, чтобы никто не увидел. Может в дом нельзя было толпой? Оказалось – действительно дом. В углу теплилась печь… В Ферганской долине холодные ночи… Я огляделся – голые саманные стены… вместо пола – земля… На утрамбованной земле посередине – ковёр… На ковре – подушки и одеяла… Мы разулись на входе – так повелевает обычай. Понятно теперь, чем и как полируется пол… Я был в подобном жилье у цыган. Глядя на жилище Юнуса, я подумал, что они тоже цыгане… Ахмат предваряя вопрос, отрицательно покачал головой – мол, молчи… я сдержался. На входе стояло несколько пар резиновых остроносых галош – это была семейная обувь. Жена и дети спали в смежной с печью маленькой спальне. Мы сидели в «гостиной». Наверное, эти люди жили также пятьсот лет назад…
Я вышел во двор. Начинало светать… в свете зари я увидел очертания огромного поля… это был мак. Опийный мак. Такого я раньше не видел. Я подошёл ближе и потрогал головки руками… Это было настоящее чудо. Мак был прекрасен… он стоял рядами, как частокол… Его чаши излучали свободу… в его жилах струилась любовь… Так я искренне думал… и восхищался!
Ахмат торговался с Юнусом… Мы с Корейцем пошли готовить «домашний» героин – ацетоморфин… странное дело – нас разделяло больше пяти тысяч километров, а рецепт был один. И в Сибири, и на Украине, и в Узбекистане… Наркоманы – всемирный народ. Я серьёзно. Вот, если бы так сближала народы любовь… тогда бы не было войн… переворотов… убийств… Все были бы одной огромной семьёй… Нечто подобное исповедуют в Индии и на Востоке… Но танки и самолёты продвинутой цивилизации быстро доказывают их неправоту… Так и живём…
Мы, и такие, как мы, вышли из этого порочного круга… Я не знал этих людей, но мы были родными… У нас было, чему поучиться. Но нас почему-то не понимали… Несправедливо.
Вот и двигались мы параллельно закону. Сделав закон вне себя, а себя – вне закона. Это дарило свободу. И мы были готовы постоять за неё.

Я махнул на Эркина рукой. Ну, во-первых, он украл у меня именно столько денег, на сколько опия мы с Лёвой ограбили его накануне. Во-вторых, не тянуть же мне теперь с собой всю эту толпу. В-третьих, на отшмонанные у проводников деньги мы купили у Юнуса больше опия, чем я бы купил на свои… Всё сходилось. И вообще – всё в этом мире симметрично и неслучайно – нужно просто суметь уловить… Я умел. Это не однажды спасало…
Мирзахмат – это было полное имя Ахмата – жил в Тойтепе – небольшом городке километрах в двадцати от Ташкента. Он имел большой дом и считался богатым. Меня поселили в отдельной комнате, как почётного гостя. Я сидел на подушках, а Ахмат по очереди представлял мне своих домочадцев. Мне не оставалось ничего другого, как чинно кивать. Я чувствовал себя аксакалом…
Мне, как русскому, устроили настоящую баню. В отдельно стоящем сарае был встроен огромный котёл, который топили дровами. Внешне это выглядит так, как мучают нечестивцев в аду. Я залез в чан – мне было по шею… Грешник был. Котёл был. Недоставало только чертей-кочегаров.
После купания мы с Ахматом так обдолбились, что отрубились – то ли с дороги, то ли действовал ещё радедорм… Проснулись мокрые – это Бахтияр по просьбе хотин (по-узбекски жена) облил нас водой. Так приводили здесь в чувство… Нехитро.
Жизнь шла и дальше по странному кругу – укол – сон – чай с сушённым изюмом – шурпа – плов – укол – папироса гашиша – чай с сушённым урюком – самсы – папироса гашиша – укол… Казалось, что время остановилась. Большую часть его мы проводили в саду – или в беседке, или в лежаках под листвой… Ахмат старательно выводил на домбре мотив… Я подпевал уже ставшей знакомою песню:
«Караванщик устал… караванщик устал…
Заблестели глаза… заблестели глаза…
Он вда-а-али увидал… он вда-а-али увидал
Свой родной Пакистан…», обыгрывая голосом букву «а» в слове «вдали» на восточный манер…
Вибрации звуков каким-то образом входили в резонанс с нашим кайфом, погружая в ещё больший балдёж… Мы теряли реальность.
Так могло пройти десять лет… или двадцать… мы бы разницы не ощутили…
Нас пригласил на встречу Авас – местный разборщик, авторитет. Мы, уколовшись, возлежали у него в чайхане… Это было почётно. Меня удивлял такой тёплый приём… Мы пили чай и курили кальян… Потом жена Аваса потчевала нас изысками местной кулинарии… Мы несколько часов говорили о разных вещах, а точней – ни о чём… Это был древний обычай. На востоке о главном в лобовую никогда не говорят… если вообще говорят… Там тебя изучают по косвенным признакам и ничего не значащим на первый взгляд мелочам… А потом сразу – финал. Так и случилось. Авас что-то сказал по-узбекски Ахмату… потом повернулся ко мне:
– Попроси, чтобы он перевёл.
Я вопросительно взглянул на Ахмата, тот перевёл:
– Авас-ака сказал, что ты справишься… что ты сможешь то, что здесь не сможет никто… Что с тобой можно делать серьёзное дело.
Я приподнявшись, кивнул, прижав руку к груди:
– Рахмат, Авас-ака… Мне очень приятно.
На следующий день к Ахмату под крыльцо подкатил милицейский наряд. Из УАЗика вышли стройные чернявые парни, которым как-то не шла милицейская форма. Но это были точно менты. Ахмат вышел на крыльцо и поздоровался со старшим из них.
– Ахмат, зови своего постояльца. Мы его забираем.
Ахмат зашёл в дом и спокойно сказал:
– За тобой.
У меня глаза полезли на лоб! Так подставить меня под ментов! И так спокойно потом мне об этом сказать…
– Ахмат, я не понял!
– Иди…
Свала не было. Куда мне было бежать? Где бы я скрылся в этой незнакомой стране? Я эту суку зарежу!
В участке меня прошмонали, вынули пояс, забрали часы и бумажник и посадили в маленький бокс. Жаркое солнце било через решётку в окно. Мне стало плохо… я начал от жары задыхаться… А может – от ужаса, с которым не мог совладать… Где это я? Что же это такое? Они же вроде блатные! Неужели и Авас заодно? Сучья воронка! Под видом преступного мира! Вот это меня занесло…
Дверь открылась и меня вывели на коридор… Потом – по лестнице вверх… Дальше – ковровая дорожка и шикарные двери… Вывеску я разглядеть не успел… Введя меня в кабинет, дежурный ушёл…
Посреди кабинета стоял невысокого роста милицейский полковник. Он дружелюбно шагнул мне навстречу и проговорил:
– Я Равхат! Самый здесь главный над тем, зачем ты приехал.
Он придвинул мне стул:
– Теперь рассказывай ты. Не хитри. Я о тебе знаю всё. И не бойся. Здесь моё слово – закон.
Я молчал, понимая, что выбора у меня не оставалось… И вспоминал статьи об узбекской мафии… очерки Гдляна и Иванова… «Кобры над золотом» и «Тайны клана Рашидова»… И вдруг понял, что передо мной именно это и есть. Я просто не был готов. Что мне в такой ситуации было терять? Если бы хотели закрыть – материала навалом. Значит, здесь что-то другое… Я попросил закурить… Равхат решил пойти мне навстречу:
– Если будешь иметь дело со мной, я тебя с товаром буду сопровождать на милицейской машине с мигалками до аэропорта, а потом с почётом посажу в самолёт… а хочешь – на поезд.
Я заговорил…
В ходе беседы выяснилось, что им здесь, в Узбекистане, позарез нужен лес. Это и решило мою судьбу, когда Равхат узнал от блатных, что я из Тюмени. Точнее – из самой лесной её зоны – Ханты-Мансийского округа. Это и заинтриговало…
Мои бывшие подельники братья Лисенные вновь занялись лесом, и дела у них шли хорошо. При этом их не переставало томить чувство вины, усугубляемое тем, что я им об их предательстве не напоминал. Что это было – муки совести или страх воздаянья – не так уж и важно. Важно то, что можно было подключить их к работе на самых выгодных для нас вариантах. Железнодорожное сообщение между республиками до сих пор сохранялось, даже не было толком никакой таможенной службы – просто в декларации отражали пункт назначения и за это платили какой-то тариф. В общем – всё было реально. К транспортировке можно было подключить Няганское СМУ, начальник которого Рубен Акопян был Лёвыным другом…
А нам нужен был опий!
Равхат оказался вполне деловым человеком. Он рассказал мне, что Тойтепа – это южные ворота Ташкента на пути из Ферганской долины. Все наркоперевозки и вообще весь транзит с той стороны, включая Фергану и Коканд, находились под его полным контролем. Это позволяло ему иметь самые высокие связи в Ташкенте. Также он как бы вскользь упомянул о двойном убийстве проводников на железной дороге. Оказалось, это было у него в утренней сводке. Я вздрогнул, но постарался вида никак не подать…
– Похоже, парни между собой передрались – у обоих сломаны шеи. Что-то между собой не поделили… Такое там часто бывает.
В общем, я понял две вещи: что работать с ним можно и что работать придётся. У него была крепкая хватка.
Я рассказал Равхату о героине. Для его производства нужно сырьё. Переработку обеспечим на месте. Сбыт – практически неограничен. Это – хорошие деньги. Можно наладить обмен по бартерной схеме. Легально это мог быть в одну сторону лес, в другую – сушённые фрукты и ткани. А уж «подселить» в эти фрукты и ткани можно было сколько угодно сырца.
Контуры прорисовались.
Остановились на том, что он меня отпускает и что я позже ещё раз приеду. Имея на руках всю конкретику наших решений. Я согласился.
На прощание он одарил меня щедрым подарком. Достал из сейфа брикет опия-сырца мускалов (мера веса в пять грамм) на двадцать и улыбаясь до ушей, протянул:
– Это вашим людям на пробу. Ну и в знак нашей дружбы.
Это было больше, чем мы привезли от Юнуса.
Я, конечно, был обескуражен. Мы тоже с нашими ментами были в хороших, но ТАКОГО я даже представить не мог…
Назад меня вёз дежурный на белой Равхатовской Волге. Ахмат встречал на крыльце. С таким видом, как ни в чём не бывало… Я молча прошёл прямо в дом. Понимая, что нам нужно с ним объясниться…
Но Ахмат со мной объясняться не стал, а как старый китаец улыбался и хлопал меня по плечу… Так в китайских фильмах с молодыми учениками ведут себя ламы… Это был мне урок. А впереди меня ждало ещё много уроков. Сколько тайн хранит в себе этот тонкий Восток…
Неделю спустя мы сидели с Лёвой в квартире, сняв пробу с подарка Равхата, и строили планы… Части из них суждено было сбыться… части – забыться… Сами того до конца ещё не понимая, мы вошли в Великий Шёлковый путь … по которому я и прошёл пилигримом… с юга - на север.

Гонят человека пороки от края до края земли...
А потом уже - богатство и слава.
Караваны тронулись в путь...

 

[Черный Пароход]

Довольно таки интересно!

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
АНГЕЛ МЕСТИ
Странное дело… Я вдруг обнаружил, что совсем не знаю ислама. Полжизни среди мусульман, а ислама не знаю… Как-то не привелось…
В советское время мы все были единым дружным народом. И, если и сталкивались с исламом, то в виде экзотических сказок и волшебных историй… Хаджа Насреддин… Аладдин… Шахерезада из тысячи и одной ночи… Полумесяц над ночным минаретом… красавица с гибким станом, танцующая перед падишахом в шатре… ковёр-самолёт...
Имея пытливый ум, я пытался докопаться до смысла… Спрашивал у Эркина, зависая в гостях у Бахадыра-аки, в чём суть мусульманства. Эркин отвечал:
– Я – узбек. И должен совершать пять намазов на день.
Это было всё, что он знал…
Из художественной литературы мы знали о персах, турецких султанах и маврах… Они вроде были жестоки и непобедимы в бою… Так, в книге Серо Ханзадяна «Мхитар спарапет» завоеватель Европы Кёпурлу Абдулла-паша, возлежа на подушках, мечтал о власти над миром… покорял прикаспийские страны… наползая саранчой янычар на Кавказ… казнил непокорных армян… славил Аллаха… и снова скучал…
Вот так удивительно мало я знал об исламе.
Даже само слово «мулла» я по необразованности путал с названием животного «мул»… И то, и другое – с Востока… Вот и попробуй пойми…
Поэтому, когда мой друг и будущий подельник Ильдар вдруг уклонился в ислам, я его толком не понял. Он занимался экспортом леса, был успешен, богат и лёгок на дружбу… Это было в то время, когда я только приехал на Север. Его не пугало, что я был связан с Марселем. Он приводил меня в дом, раскрывал свои карты, рассказывал планы… Сам не знаю, почему – доверял… Ильдар был москвич, интеллигентный московский татарин, окончил академию МВД им. Дзержинского и попал по распределению в таёжную Нягань. Лесной стране нужны были кадры. Он возглавил местную пожарную часть, и получил полный контроль над движением леса. Власть пожарной инспекции была велика. Куда ни кинь – везде нужна его подпись – страна-то лесная. Вот и поднялся Ильдар, вскоре став депутатом… А потом уйдя в частный бизнес. Его бизнес вполне процветал...
Пока он не спился, скатившись до самого дна…
Да-да – будучи директором фирмы, имея печать, кучу обязательств и связей, он вдруг уходил в необратимый запой. Его лицо покрылось коростой… я таскал его на себе, закрывая в разных квартирах, следя, чтобы там не было лосьона или одеколона… Так он умудрялся выпить дезодорант. И выпрыгнув босиком с третьего этажа – убежать… Вот такой он стал одержимый алкаш.
Друзья отшатнулись. Да и были ли эти друзья? Я остался один. Ильдар умолял меня ехать на какие-то встречи… обещать, поручаться, решать… я какое-то время справлялся. Его лицо так исказила экзема, что он мог ходить только в надвинутом до рта капюшоне. Куда в таком виде пойдёшь? Я пытался Ильдара лечить. Выходя из больницы, он отходил… совершал пару сделок – и снова в запой… Так мы барахтались год.
То поднимая деньги от сделок, то вмиг всё теряя… Потом случилась беда. Ильдара закрыли. Посадили в тюрьму. Это был логичный финал.
Ильдар много кому помогал – это-то всё и решило… Подключились серьёзные люди… он вышел на волю через четырнадцать дней. Дело замяли.
И вот – на тебе – вдруг поверил в Аллаха! Я оторопел…
Ильдар изменился. Короста сошла… лицо просветлело… отрастил витую бородку... Стал носить странную шапочку в виде таблетки и хлопотать о постройке мечети. Чем не имам?
Мы отдалились.
Я продолжил заниматься бандитизмом с Марселем, Ильдар стал пропадать месяцами – кому какой путь...
Но недоуменье осталось.
Так прошло несколько лет…
Ему не сразу поверили люди. Но, когда поверили, начали вносить деньги на постройку мечети. Немалые деньги… Среди жертвователей были азербайджанец Байрам, узбек Бахадыр, дагестанец Джамал… и все мусульманские кланы… почти все они имели отношение к преступному миру – кто был картёжник, кто наркоторговец, кто просто бандит… Всем миром собирали на доброе дело…
Ильдар в итоге с деньгами пропал.
Вот тебе и правоверный ислам!
Я размышлял о сути ислама… и не понимал… В чём было дело с Ильдаром? Зайдя в тупик, он попробовал выйти в новую реальность при помощи веры? Вроде того, что был конченный грешник, а с Аллахом станет святым? До этого спился и всё вдрызг потерял, но всё это было не в счёт – ведь тогда он был глуп и неверен? И вообще, мол, я теперь не от этого мира… моё сердце – с Аллахом…
Я слишком хорошо знал Ильдара, чтобы такое принять… Дело было не в этом. Было что-то ещё… Он был крайне тщеславен и властолюбив. Он имел власть и деньги, но всё потерял. Это было теплее… Всё сводилось в итоге к поиску власти… к поиску альтернативных путей… В этом было всё дело. Власть религиозная всегда шла рука об руку с властью мирской. Иногда превышая её. Так ветхозаветных царей помазывал на царство первосвященник. А православных царей – патриарх. Так было во все времена… Как с этим было в исламе – я толком не знал. Хотя в том же Иране правил не шах, а аятолла Хомейни… Духовный лидер предстоял над лидером светским. Это всё объясняло. Ильдар не смог реализоваться как лидер, хотя очень хотел. Это и подтолкнуло его к поиску новых путей… Но разве это ислам?
Ильдар просто шёл к власти альтернативным путём. Вот и весь его исламизм. Зато я перестал удивляться, узнавая его… Никакая религиозность нас ничуть не меняет… скорее переформатирует что ли… Меняет фасад.
То, что Ильдар так авантюрно пропал, тоже не означало, что он нагло всех кинул. Отнюдь. Он не был так глуп. Иногда, чтобы закрепить результат, его надо испытать в экстремальных режимах… Так закаляется сталь. Это стало ясно потом.
Оставалось ли в этом всём место Богу? Наверное – да. Бог, предвидя погибель человека во зле, помогал ему найти другой путь, как бы внешне неожиданно это ни выглядело. Так спасался и сам человек и приносил пользу другим. Если в этом и было лукавство, то в любом случае это было меньшее зло…
Ильдар выбрал ислам.
Мусульмане скрежетали зубами и грозились зарезать. Мелькало даже слово «мусульманский общак». Но тут приехал Саид. По Нягани прошла кавалькада из трёх джипов-кубиков – так в народе тогда назывался Мерседес – гелендваген – и завернула ко мне… Саид был «правой рукой» Якутёнка – Пермского вора в законе. Всё это было довольно серьёзно. Саид был Казанский татарин, его кортеж тоже составляли татары. Казанцы отличались сплочённостью и стяжали славу хороших бойцов. С ними было надёжно. Меня удивило, что Саид называл Ильдара по имени-отчеству – Ильдар Ильгизарович:
– Мы с братвой приехали из Перми по поручению Вора Якутёнка. Ильдар Ильгизарович сказал, что ты его единственный друг, и мы можем тебе доверять.
Я пригласил братву в дом. Зашёл Саид и с ним ещё трое – остальные остались в машинах. Было заметно их разделение по старшинству… Сопровождавшие Саида татары вели себя тихо, в разговоры не лезли и не отвлекали. По ходу беседы выяснилось, что Якутёнок знает о ропоте среди мусульман – поэтому и прислал Саида всё утрясти. Мы поехали по адресам…
Собирая каждый костяк – азербайджанцев, узбеков и дагестанцев – Саид им терпеливо внушал, что мечеть для правоверного – не самое главное, когда братья в беде. Объяснял, что в Соликамской крытой тюрьме «Белый лебедь», ломают воров. Там был умучен живьём Бриллиант – достойнейший Вор – идеолог преступного мира… там людей подвешивали на верёвках, били киянками, обливали на морозе холодной водой, морили голодом и – что самое страшное – опускали… Достойного арестанта кидали в хату к уже сломленным зэкам, согласившимся работать на администрацию, и те, связав его или оглушив – насиловали… Это был беспредел. Страшный советский концлагерь. Искусственно созданный ад. Всё это, конечно же, было незаконно, но никто об этом не знал. Генерал-майор Сныцерев – идеолог и создатель этой адской машины – имел связи в Москве, где всё покрывали… Нужна была разморозка, огласка, попытка всё вскрыть… Такую миссию и вдохновил Якутёнок, а Ильдар Ильгизарович – осуществлял. У Ильдара были связи в Москве… он привлёк членов кабинета Гайдара, турецких имамов и самого принца Иорданского, чтобы войти с гуманитарной миссией на Соликамск. Всё это делалось на волне свободы вероисповедания, которая вдруг охватила умы в те переломные годы. Следом за мусульманской миссией на «шестёрку» - так назывался Белый лебедь у министерских чинов – должны были зайти православные. С соответствующим освещением этой миссии в СМИ. Так в итоге и получилось. Белый лебедь был разморожен. Геноцид воров прекратился. Но на всё это нужны были немалые деньги. Не знаю, каким макаром Ильдар узнал о происходящем вокруг этой крытой, но он сам (!) приехал к Вору и предложил свою помощь. Это был, конечно, прорыв!
Мусульманская братия Нягани всё поняла и на всё согласилась. Саид, в свою очередь, снял им молельное помещение в обширном подвале и пообещал предоставить муллу. Что ещё нужно правоверным мусульманам для молитвы Аллаху? Так было всё решено…
Ильдар приехал чуть позже… привёз обещанного Саидом муллу и религиозную литературу… Духовная жизнь началась…
Ну, а он пришёл ко мне в гости… В белом костюме, с окладистой рыжей бородкой, кучей фоток из Соликамска со знаменитыми личностями… Долго рассказывал о том, с чем им довелось там столкнуться и какое сопротивление преодолеть. Но было сделано хорошее доброе дело. Жизнь в крытой тюрьме началась… Раньше смерть здесь была избавленьем, а теперь пришла жизнь… Для Ильдара это был, конечно же, хороший актив. Целый вклад в его будущую карьеру и жизнь. Он уже с этого пути не свернул. Пошёл в медресе, выучил арабский язык, поехал в Иорданию на службу в мечети… Перед ним открывалась возможность войти в высокую власть… Такую власть имеет духовный властитель – властвуя над душами тех, кто поверил ему… И приводя людей к Богу, и решая мирские дела… Ильдар сумел оседлать этот путь. За это всё я его уважал ещё больше, оставаясь единственным человеком, с которым он мог открыто общаться, куря гашиш и не выбирая цензурности слов… Это потом он станет тем, кем он станет потом. Хазрат (священник) Ильдар… главный муфтий Западной Сибири – это как у нас митрополит или у католиков – кардинал… построит в Тюмени мечеть, займёт важное место в совете религий при Государственной Думе… будет заседать в Москве и летать на форумы во все мусульманские страны… звонить мне из Марокко и Эр-Рияда, чтобы рассказать анекдот… Всё это будет потом…
Оставаясь всегда для меня всё тем же Ильдаром, как прежде...
Ильдар – богослов… проповедник… участник дискуссий… автор религиозных брошюр…
А я по-прежнему так и не знаю ислам…
Но я знаю другое.
Настоящим вероисповеданием всех в мире религий является ДРУЖБА.
Все события вокруг «Белого лебедя» странным образом прошли мимо Лёвы армяна. Даже в Нягани всё прошло без него. Хотя он формально до сих пор был городским положенцем… Выходит, я чего-то не знал… Матёрый мудрый Акела, вожак волчьей стаи – где-то ошибся…
Когда мы сдвинули поставку леса в Ташкент, а оттуда – опий сырец в сухофруктах и в рулонах с хлопковой тканью – дело пошло… производство героина росло… наладился сбыт… Постепенно центр схемы сместился в Нижний Тагил к вору в законе Резо… Вначале вместе со мной, потом – без меня, в Тойтепу к полковнику милиции Равхату начали ездить Руслан и Тимур – люди Резо… Я не требовал доли… меня будоражил процесс и само участие в нём… Потому и остался живой. Крупные доли и большие куши влекут переделы и риски… Так и случилось. Недовольство конкурентов росло… Дело в том, что Старый, наш конкурент, к тому времени сильно окреп… он производил героин… ему необходим был сырец. Часть узбекской поставки через Бахадыра-аку мы у него отобрали… его прибыль упала… Теперь он работал с Таджикистаном… Помимо колоссального вклада в общак, он ещё отваливал крупные суммы московским Ворам… Такой передел раздражал…
В Таджикистане разрасталась война… потянулись толпы беженцев в районы Сибири… Я, открыв дверь на звонок, как-то увидел цыганей – они были с узлами в цветастых одеждах и с кучей детей… оказалось – таджики… внешне они были практически неразличимы… Отличал от цыган аксакал… он стоял с седой бородой, теребя чётки, которые свисали до пола, и разговаривал с полным достоинства видом… Я чем мог, им помог и расстался… Старый быстро смекнул что к чему и привлёк всю диаспору к делу… Вместе с беженцами опий полился рекой… Старый смог нарастить своё производство… и вернул свою долю на рынке… героин вошёл в жизнь молодёжи и заполнил её… чем ещё было им заниматься и куда себя деть – в стране, которая, получив пробоину в брюхе, легла в неуправляемый дрейф, и черпала воду бортом? Всё катилось в тартарары…
Лёве Старый стоял поперёк горла давно. Передел рынка усилил конфликт. Но Старый по-прежнему не вылазил на свет и не давался себя истребить. Теперь его роль занял Ткач. Это был двухметровый детина – хмурый, хриплый, огромный и злой… Старый спрятался в тень, а Ткач вжился в роль. Мы-то знали, что он лишь Петрушка… болван… кукла, которой управляют рукой через зад. Но его наглости это не уменьшало. Он словно рвался в конфликт и толкал сам себя на убой. Так в итоге и вышло. Но разве я мог тогда подумать, что так…
Резо слушал нас и зло ухмылялся… Потом встал:
– Хорошо! Ткач получит своё.
И позвал Заутдина…
Дело в том, что помимо потоков сырца и передела продаж героина, Ткач с негласной поддержки Старого начал совершать грабёж уже устоявшихся рынков, которые платили в общак – леспромхозы, магазины, базары… Это был прямой путь на убой. И приговор ему вынесли Воры. У нас было кому убрать Ткача без Воров, но Резо удержал…
– Вы работайте, Лёва… у вас много работы. Беспредельщик получит своё…
Конфликт двух авторитетов – Лёвы и Старика ослаблял и одного, и другого… Так бывает всегда… Даже Вор в состоянии конфликта теряет часть своей власти, а его решение теряет беспрекословность… до той поры, пока не разрешится конфликт… Ведь Вор может быть в конфликте только с Вором – равный с равным… и никак не иначе… Это ослабляет обоих… Понятное дело, что за стороны стоят и за тем, и за другим… Примерно равные стороны… Такой конфликт не решается быстро…
За Старым тоже стояли Воры… и огромные деньги… Это-то всё и определяло…
Резо медлил… Ткач беспредельно наглел… Время шло, но ничего не менялось… Ткач влазил в воровские дела… теперь его сопровождали с калашами таджики… обстрелянные в боях… приехавшие к нам прямо с войны… Всё это мешало Лёве быть положенцем. И грозило войной… По обе стороны стояли почти равные силы…
Старый всеми силами дистанцировался от Ткача и всем своим видом показывал, что Ткач сам по себе и ему не подвластен… Это было топорно, но при этом – надёжно. Создавая такую видимость, Старый добивался сразу нескольких целей… Во-первых, сохранял свою жизнь… во-вторых, подрывал авторитет положенца, делая невозможным выполнение Лёвой своих прямых обязанностей за контролем над преступным миром и пополнением общака, что дискредитировало Лёву армяна и подрывало его авторитет… в-третьих, при удачном развитии дела мог надеяться на замену дискредитированного им при помощи Ткача Лёвы армяна на своего человека… ну и в-четвёртых, при наезде Воров на Ткача, мог пожертвовать им, поддержав любой, вплоть до смертного, Воровской приговор… Не считая тех преимуществ, которые давал захват рынков и передел каналов поставок сырца для изготовления героина… что в итоге приносило несметные деньги… Старый всё рассчитал.
Понимали ли это Воры? Да кто ж его знает? Тут больше зависело не от понимания или непонимания, а от желания всё это понять, которое в свою очередь определялось экономической и политической целесообразностью. Как в любом государстве.
Лёва явно проигрывал в этом конфликте.
Вдобавок ко всему Ткач избил его сына Артёма. Избил нагло, открыто, оскорбив в присутствии девушки и не оставив шансов Артёму, чтобы не возразить… А, когда тот возразил, взял и избил…
Лёва сидел с чёрным шнурком на шее и давал перед иконой какой-то обет… Я такого раньше не видел… может это был какой-то древний обычай?
Когда я узнал, что к чему, просто сел рядом с ним на диване и онемел…
– Брат, я его убью! Обещаю!
– Брат, не надо – я сам. Теперь это моё кровное дело…
У Лёвы случился инфаркт.
И немудрено…
Я сидел подолгу у него в отдельной палате, и мы больше молчали, чем говорили… В этой тишине была Смерть… Она была рядом и источала покой… Никогда бы не подумал, что близость смерти может так успакаивать человека…

 

[Граф_Калиостро]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АНГЕЛ МЕСТИ
Из Тюмени приехали Воры Зятёк и Юра Ганс, и поставили положенцем Буслая. Братва поддержала. Буслай был дипломат и умел угодить и вашим, и нашим… Именно такой сейчас и нужен был общему делу… На стрелке в кафе «Вероника» и Старый, и я поддержали кандидатуру Буслая… Мало кто пил – мы выходили в подсобку и кололи себе героин… Обстановку можно было бы назвать вполне искренней и дружелюбной… никто явно никакого недовольства не выражал… хотя каждый молчал и всё знал… И понимал – это далеко не финал…
Ткача, понятное дело, на стрелке не было даже в помине. Буквально. Все обмолчали Ткача, как будто его не существовало… Я в создавшейся ситуации тоже не посмел бросить в лицо Старому обвинение в подвязке с Ткачом. Кто знает, насколько важно всё аргументировать и обосновать – тот поймёт, почему я смолчал… учитывая то, что Старый каждый раз публично от него отрекался… Мало ли по городу бегает вооружённых бандитов? Здесь действовать надо было иначе…
У мусульман вполне легитимно есть кровная месть. Может мне этим и близок ислам? Да и какой из меня, чёрт возьми, на то время был христианин? Я и христианства-то толком не знал… просто таковым себя осознавал…
В это время ко мне в гости вдруг и приехал Ильдар.
Почему я вспомнил Ильдара? Зачем вплёл его в общую тему рассказа? Причём здесь ислам? Наверное, потому, что и в начале, и в конце этого дела был неизменно Ильдар. И он оказался по-крупному прав.
Ильдар меня понял. Убеждая в том, что если дух мести призван, и дан определённый обет, то не отомщённый обет будет преследовать того, кто его дал до тех пор, пока тот свой обет не исполнит. Вот оно как! А я и не знал…
Лёва просто физически свой обет исполнить не мог. Ему становилось всё хуже и хуже… Я понимал, что этот обет теперь – мой. И Ильдар, как никто, меня поддерживал и понимал…
В это время из Нижнего Тагила пришла страшная весть – в автомобильной катастрофе погиб вор в законе Резо и положенец Тагила Афоня… Это – в добавок всех бед…
На похоронах присутствовал весь цвет преступного мира… Московские Воры… Сибирские Воры… Кавказские Воры и авторитеты… ковры… кавалькады машин… цветы на снегу… воспоминание заслуг и достижений Бродяг… клятвы в вечной памяти и незабываемой дружбе… Их похоронили недалеко друг от друга. Так смерть уже в этом мире скрепила дружбу Резо и Афони могильной плитой…
Остальные продолжили жить.
Наркобизнес, завязанный с Узбекистаном, перекочевал к Ворам Каро и Мирону… Это означало, что центр сместился в Москву… Лёва находился в больнице и отстранялся от дел… обо мне вообще никто даже не вспоминал…
В американских фильмах в таких случаях говорят: «Ничего личного – бизнес…»
С похорон приехали в Нягань вместе с Гией и его сыном Арчилом. Гия был свояком Вора в законе Резо и уважаемым авторитетом… Арчилу было лет восемнадцать… Долго сидели у Лёвы – они с Гией знали друг друга давно… потом Артём, Лёвын сын, отвёз их обоих домой…
Я стоял у окна и вперивал взгляд в темнеющее от ужаса небо… Или это просто был снег, закрывший небо до горизонта и затмивший весь свет? Было холодно и одиноко… Но я был не один. Трудно это понять, но рядом со мной и во мне была какая-то явно ощутимая сила… Я слушал Цоя и чувствовал, что мне тысяча лет… Цой тоже знал это чувство… Но, даже сказав, зашифровал – так, что мало кто его понял…
«И вот ты стоишь на берегу
И думаешь – плыть или не плыть…
Мама, мы все тяжело больны…
Мама, я знаю – мы все сошли с ума-а-а…»
Я силюсь понять до сих пор.
С этого дня я искал возможность для казни Ткача. То, что это должна быть именно казнь – я не сомневался. Публичная, жестокая, злая… Такая, чтобы упал потолок!
Странное дело, но я начал часто общаться со Старым… Буслай был деморализован и еле-еле справлялся с передачей грева на КПЗ и Тюменский централ… Этого было критически мало. Надо было закачивать деньги в общак и помогать лагерям. К нам в Нягань поехали Воры… И ехали они не к положенцу Буслаю, а к Старику… Там был героин, там были огромные деньги, там была сила… Теперь Старый был победитель и мог позволить себе быть великодушным и щедрым… Мы с ним знали друг друга давно… Но почему-то всегда были по разные стороны баррикад… А вот теперь – по одну… Нам, казалось бы, нечего больше делить. Я ничего не имел, поэтому ничего и не потерял… Старый туманно давал мне понять, что готов поставить меня, как равного, рядом с собой и взять меня в полную долю…
Но дух мести, однажды вызванный Лёвой из ада, меня не отпускал. Этот мистический дух начал действовать дальше… События стали развиваться так, как никто не предполагал. Никто. За исключеньем Ильдара. Именно он мне нечто подобное и предрекал…
Мы с Ильдаром пили чай и говорили о жизни… Он курил план… я сделал укол… Помолчали… В этом молчании была какая-то тайна, которая не позволяла себя обнажить… спугнуть себя звуком… извлечь… Но в молчании таила ответ… Мы теперь его знали, но ни он, ни я не могли рассказать… Мы соблюдали обет.
Ильдар вздрогнул.
К нам в дверь позвонили.
Оказалось, это картёжник Рафик привёл должника. Их по привычке приводили ко мне… Ильдар вышел на кухню… Я разместил гостей в креслах и принялся слушать. Всё было банально и неинтересно. Виктор (так звали проигравшего в карты мужчину) просто подпил и зашёл на катран. Там и попал. Такое случалось. Я всегда старался всё решать «полюбовно» - без обострений… Так меня учил Вор Володя Зятёк. И вообще – это была общая позиция Воров в законе. Не лить лишней крови, не ломать судьбы, не загонять… Искать компромисс, чтобы все оставались довольны… и с пользой для общего дела. А польза эта прежде всего была в том, чтобы люди опять и опять обращались… Так рождается народная власть. И нет её крепче – этой власти народной. Потому что она – от людей… К кому люди идут – там и власть.
Ильдар задержался на кухне. Я пошёл туда следом за ним. Он давился от смеха. Оказалось, что Виктор – был тот самый мусор, который его закрывал. И действовал неумолимо. Четырнадцать суток! Ильдар рвал и метал от злопамятной мести! Он просто требовал покарать этого гада, как можно сильнее. Тем более, что он давно был уволен с работы.
Я поддержал.
В общем, в тот вечер Виктор пригнал две машины – Тойоту и Форд. Тойоту я отдал Рафику, Форд – на общак. Плюс накрутил ему всё без всяких скащух по самые гланды. Витя потел и сопел, протирая очки… Ильдар сидел в кресле напротив и зло ухмылялся… Виктор не смел поднять глаз… Ильдар злобствовал и торжествовал. Вот она – сладость расплаты! Виктор ушёл, унося жёсткий срок и кучу угроз… так он на собственной шкуре испытал скрежет преступного мира.
Такова она – справедливая жизнь…
Рафик на радостях пригласил нас в кабак. Ильдар поддержал. Я согласился разделить мусульманскую радость от мести… мы втроём сели в теперь уже Рафика Тойоту и отправились гулять в «Веронику». Другого солидного ресторана в городе не было… Машина мягко катилась, выхватывая светом по обочинам дороги сугробы… Ильдар и Рафик сияли… Мы, бросив у входа машину, по скрипучему снегу взошли на крыльцо… Было скользко от льда… на крыльце шумно галдела толпа. Было много знакомых. К нам подскочил Эдик Костыль:
– Семён, здарова! У меня днюха сегодня! Проходи с пацанами за стол!
Они были знакомы.
Эдик недавно освободился и был одним из немногих блатных, которые остались верны общему делу… Он так же, как мы презирал и ненавидел Ткача и всю стариковскую банду. Я его уважал…
Мы вошли в зал…
В зале сдвинуты были столы буквой «Г», освобождая место для танцев. За столами веселился народ. Цветной свет освещал эстраду и место для танцев… Играл ресторанный ансамбль…
Мне как-то не очень понравилась это веселье. Нам хотелось отметить в узком кругу, где каждый знал, что именно мы отмечаем. Но Эдик был весел и неумолим…
Мы разместились и влились в веселье…
Дым стоял коромыслом, шампанское лилось рекой…
Чтож - погуляем!
Музыка заглушала слова, но мы кивая поднимали бокалы – как бы о нашем… своём… Мы с Ильдаром лишь пригубляли для вида, Рафик поддал… На то оно и веселье, чтоб пить! Нам с Ильдаром по разным причинам было нельзя – меня сдерживал употреблённый наркотик, Ильдара – мусульманский обет... Но мы старались, чтобы этого никто не заметил.
Появление в зале Ткача было подобно грому среди ясного неба. Вот тебе на! Вот тебе и отметили днюху… Народ в своей массе не знал, но мы напряглись, встретившись с Эдиком взглядом… Администрация тут же втиснула Ткачу столик в углу, принеся его из подсобки. Он с друзьями развалился на стульях и потребовал водки… С Ткачом были Тарасик-боксёр и рецедивист «Небуди». Кликуха «Небуди» произошла от одноимённой наколки на веках – на одном глазу «не буди», на другом «вор спит». Хотя какой он был вор? Беспредельщик. Оттого и прибился к Ткачу. Впрочем, сумев выбиться у Ткача и стать его приближённым. Тарасик был просто хорошим бойцом, и Ткач не отпускал его от себя ни на шаг… неоднократно проверив на деле… Такой вот букет…
Таджиков не было видно. Это означало, что Ткач расслабился и был необузданно пьян… Он без эскорта таджиков не ездил – это был его личный спецназ. Как и положено – на джипах и с калашами. Сегодня Ткача понесло…
Я курил на крыльце. Ильдар стоял рядом и ждал… Я всё понимал. Это дух мести привёл к нам Ткача. Нам оставалось – не сплоховать…
Войдя в фойе, мы увидели неприятную вещь – Ткач с друзьями во всю гоготал… было многолюдно и дымно… музыка заглушала толпу… Сквозь открытую дверь в туалет было видно, как Рафик умывает залитое кровью лицо… Всё стало понятно без слов. Вдруг кто-то крепко сжал меня сзади за локоть. Это был Эдик Костыль. Он кивнул нам с Ильдаром на выход…
– Семён, этого урода надо валить! Другого выхода нет! Он моего гостя избил. Бодаться с ним бесполезно. Надо валить!
– Рафик был и моим гостем тоже. Надо валить!
Всё, словно сфокусировалось в этот миг на нас четверых – Эдике, Ткаче, Ильдаре и мне… Выбора нам не оставив. Бесчестье и стыд мы не рассматривали вообще. Хотя и это для кого-то был выход.
Мы решили валить.
Медлить было нельзя. Нужны были стволы. Эдик жил неподалёку от «Вероники»…
– Костыль, надо пару стволов.
– Есть два обреза!
– Пошли!
По скрипучему снегу мы прошли через двор в двухэтажки… Один обрез – одноствольный – Костыль достал с чердака, второй – двухствольный – из-за батареи. Чердачный обрез был холодный, патроны в коробке – сырые… Зато в батарее было два тёплых сухих патрона с картечью. Нам хватит! Даже, если чердачный боезаряд даст осечку.
Распределили свои роли так: подходим вплотную и стреляем в лицо – я стреляю в Ткача, Костыль – в Небуди. Тарасика забьём кулаками. Дело в том, что один труп на каждого – уже не вышак, а за два – могли разменять. Тюрьмы же ни я, ни Костыль не боялись… Я выбрал Ткача… Если глянуть глубже – это он меня выбрал, когда преступил черту с Лёвой… А дух мести, вызванный Лёвой из ада, привёл нас сегодня сюда.
Его и меня.
Эдик выстрелил в пол.
Картечь с оглушительным треском взрыхлила паркет. Это был один из двух надёжных патронов. Второй был у меня в правом стволе. Так Эдик Костыль меня предал. Смалодушничал что ли… Зато я рванулся вперёд! Теперь без оглядки и уже ни на кого не надеясь!
Позже я узнал, что именно Ткач заказал эту песню…
«Жизнь моя блатная, злая жизнь моя…
Словно сто вторая мокрая статья…
Срок не споловинить, ай, не скостить ни дня…
Черви, бубны, вини… А для меня кресты…
Я знаю…»
Это была песня про нас. Бессознательно или предчувствовал что-то?
Не знаю…
Я, словно по косогору с обрезом в руке, после выстрела Костыля уже не пряча его, под звуки песни прорывался к ткачёвскому столу сквозь толпу… Они слышали выстрел в фойе, но это их не переполошило – орала музыка, и все были пьяны… Да и кого бояться Ткачу?!
Он увидел меня метрах в трёх и поднялся… Ища ответ в моих глазах и… найдя. Он всё понял. И словно окаменел. Я подошёл к нему вплотную, приставил ствол к животу, упёр локоть в пояс, поднял взгляд в взгляд, отставил правую ногу назад… Всё это мне потом рассказали – так тело автоматически приняло нужный упор… и грянул выстрел! Он даже не попытался свинтить!
Ткач согнувшись вдвое отлетел к противоположной стене и опал… На меня напал безудержный смех! Я, хохоча, развернулся к столу и направил обрез в Небуди. Нажал на курок и… осечка… Это был патрон с чердака. Тарасика и Небуди словно парализовало. Они сидели за столом, вжавшись в стулья, и как под гипнозом смотрели на то, как я перезаряжал… Я вспомнил фильм «Брат», где Данила Багров перезаряжал обрез, стоя над вооружёнными бандюками. Никто из них не дёрнулся, не попытался бороться… достать свой пистолет… отобрать разряжённый обрез. Подтверждаю, что всё это правда! Я стоял, переломив обрез, вытаскивал из него стрелянную и осечную гильзы… доставал из кармана патроны и перезаряжал… Тарасик и Небуди смотрели, как завороженные за моими руками и даже дёрнуться не попытались…
Снова два выстрела в упор и снова – обе осечки.
Тут их как сорвало. Вскочив, они начали спасаться от смерти… хотя физически могли уничтожить меня – вот как работает страх… вжавшись в стену, не отводя глаз от ствола, они заскользили в подсобку… Небуди споткнулся о лежащего у двери Ткача… Это меня снова развеселило…
Дело сделано!
Пусть эти трусы бегут…
У чёрного входа меня ждал на машине Ильдар. На заднем сиденье сидел Эдик Костыль. Мы поехали к его другу Гере. Этот адрес никто в посёлке не знал…
Потом мы нарвались на тюменский спецназ. Их высадили на вертолёте, перекрыв все дороги… Надо было валить нам из города сразу…
Какой-то Ангел хранил нас и давал нам уйти. Кто это был – Ангел мести из ада, или Ангел с небес – я не знаю… Но происходили необъяснимые вещи… Нас остановили. Ильдар вышел из машины и сказал, что мы едем в Узбекжилстрой на богослужение в мечеть. Его спокойный голос и уверенный вид внушили спецназу доверие. Нас просто развернули назад.
Город оцепенел.
Никто не знал и не понимал, что нужно делать.
Мы особо не прятались даже – разве что от ментов…
С одной стороны – мы выполнили Воровской приговор. Старый по этому поводу нам не мог ничего предъявить. Он всеми силами везде от Ткача отрекался. Буслай напротив – привёз нам с Костылём пачки денег – всё, что было из налички у него в общаке и снял с себя золотую цепь и браслет. Лёва прислал сына Артёма… тот приехал с Арчилом. Они сказали, что в Нижнем Тагиле нас ждёт свояк Гия, готовый помочь…
Оставалось – уйти…
Мы ползли через лес, куда ночью нас привезли Мамед и Джамал – старая дружба, что ни говори, не ржавеет… Марселевским головорезам Ткач надоел больше, чем нам – они молча пожали мне руку и взялись помочь.
Мы ползли на огоньки Вонъюгана. Спецназ лес не смог перекрыть, хотя до сих пор стоял на дорогах… Позже я узнал, что местные менты нас не очень-то и ловили. Точнее – не ловили совсем… Посодействовал Лёва… У этого старого волка были обширные связи… Вот тюменский спецназ и остался стоять на дорогах.
Мы с Костылём ползли, точнее скользили, по насту… держа путь от ели до ели… под ними снег был плотнее… и давал отдохнуть…
Вдруг в лунном свете мы увидели стаю волков… Они прошли мимо… ныряя волнами по снегу… белые, сибирские волки. Если бы они на нас повернули – это был бы ужасный конец. Но они – миновали…
Какой-то Ангел хранил нас и нёс на ладонях вперёд…
Всё-таки прав был Ильдар.
А я до сих пор так и не знаю ислама...
Наш путь лежал теперь к Свету…