- Регистрация
- 21.05.20
- Сообщения
- 422
- Онлайн
- 24д 3ч 26м
- Сделки
- 0
- Нарушения
- 0 / 0
Сразу скажу, читать много. Но оно того стоит, материал действительно интересный и объемный, представьте себя на месте человека.
Программист, которого ФСБ называет участником террористического сообщества, записал в СИЗО все, что происходило с ним с момента задержания в аэропорту Пулково до ареста Дзержинским судом Петербурга — медицинский осмотр перед пыткой током, допросы в ФСБ и бесконечные разговоры со скучающими оперативниками спецслужбы.
Аэропорт Пулково. Задержание и угрозы
Первая встреча с оперативниками ФСБ. «Это СС или ВВ?»
Мое задержание началось 23 января 2018 года у терминала А08 аэропорта Пулково. Меня окружили пять-шесть человек, передо мной стоял мужчина средних лет, одетый в клетчатую рубашку розоватых оттенков. Он развернул удостоверение в коричневой обложке и представился: «Майор ФСБ Карпов, — я не уверен насчет фамилии, в корочке я ничего не разглядел. — Пройдемте с нами». Я удивился, спросил, в чем дело. Сзади послышалось: «Телефон у него забери!». «Отдайте телефон, пройдемте с нами», — сказал человек в клетчатой рубашке. Я подчинился, отсоединил наушники и протянул ему смартфон. «Все телефоны! — снова услышал я за спиной. — Ладно, там разберемся».
Меня поместили в комнату с входом по пропуску. Внутри был серверный шкаф, тумба, неизвестный мне прибор размером с банкомат, стол со стульями, кожаный диван и шкаф. Вещи сложили на тумбу, а меня попросили присесть на «диванчик». Я посмотрел на настенные часы, было примерно 19:35. Примерно через час подошла первая пара сотрудников. Мне задавали вопросы на множество тем, включая мою зарплату. Я даже подумал, что будут требовать взятку.
Через час пришли еще двое: «Ну что, Витя, ты уже понял, почему с тобой происходит то, что происходит?» — спросил один из вошедших. Я ответил: «Не понимаю, что происходит?» — этот вопрос я задавал уже не первый раз, на что до этого мне отвечали, что это простая проверка, что самолет задержат и тому подобное.
— Тут один тоже не понимал, а потом упал один раз и все понял.
— Вы мне угрожаете?
— Нет, просто рассказываю, как бывает.
К этому моменту я уже разблокировал смартфон (не показывая пароль) сотрудникам, но отказался разблокировать ноутбук, так как он рабочий и на нем исходный код стоимостью в миллионы долларов. В комнатке была камера, работала ли она — я не знаю. Мне сказали выпотрошить рюкзак. Среди прочего, выпали фото супруги и знакомых, один из которых был в полицейской шляпе: «А это кто? Он что, полицейский?» — разглядывая мои личные вещи спрашивали они. Мой мобильный включили, начали смотреть смс, вызовы и список контактов. Паспорт и билеты у меня отобрали. Документы мне больше не вернут, а билеты и все вещи вплоть до обыска заставили меня таскать самому. Смартфон также тщательно исследовали, спрашивали про фото на нем и что-то сами фотографировали своими смартфонами, направляя камеру на дисплей моего.
Попытались «пробить» мои отпечатки пальцев, но пальцы читались плохо — прибор для сканирования и распознавания отпечатков пальцев подсвечивал их красным, поиск ничего не дал. После отдела еще 20-30 минут забирали багаж. Кто-то помогал его нести. Кажется, отнес он его в «приору». Перед самым выходом сотрудники ФСБ аэропорта обсуждали, куда они потом пойдут, решили, что в макдак, и из аэропорта они не вышли.
Выйдя из аэропорта, мы повернули налево, я увидел минивэн синего цвета с тонированными стеклами. От минивэна шли навстречу двое людей в масках. Они оба были одеты в военные брюки, куртки, черные перчатки. Высокий надел на меня наручники и, затолкав в машину, начал ощупывать. Ему сказали: «Не надо», на что тот ответил: «Ну откуда я знаю, может, у него там лезвие спрятано!». Следующие два раза он тоже меня ощупывал. Затем он впихнул меня на второй с конца ряд, опустил мне голову в колени и приказал сидеть так. В дальнейшем, поняв, что он почти не следит, я приподнимал глаза и мог слегка повернуть голову, чтобы осмотреться.
Мы выехали из аэропорта. «Я покажу, куда ехать», — сказал оперативник. Я видел у него смартфон с навигацией, так как подголовника не было на месте передо мной. Я пытался запомнить, куда мы едем, но быстро забросил это дело — как окажется, этого и не было нужно.
Медосмотр перед пытками
Оперативники ФСБ стоят в очереди на рентген
Приказали вылезать из авто. Я вылез, люди в масках схватили меня под руки, один — тот, что пониже — начал поправлять маску, и они поволокли меня на крыльцо. Высокий сказал: «Да, закрой, а то там камеры». На красной табличке, мимо которой они меня вели, было написано: «…МВД по Красн....... району». Сотрудники полиции не были удивлены гостям, меня провели в небольшую комнатку с лавочкой, столом, стулом и прибором для снятия отпечатков.
Полицейский прислонял мои пальцы к стеклу, качество часто его не устраивало, и он повторял процедуру. Видя «Качество: 47», он обычно успокаивался. «Отчество?» — спросил он меня. «У меня нет отчества в паспорте». «Ну, нет так нет», — согласился сотрудник и нажал ввод, оставив это поле пустым. Далее, возможно, шло обсуждение списка стран, отказавшихся от отчеств в паспортах. «А кто внес-то?» — спросил полицейский, оборачиваясь к окружающим. «Ну, ФСБ, наверное…» — ответили ему.
Долго мы там не задержались, меня со все так же слегка застегнутыми наручниками повели в минивэн. Голос сотрудника приказал держаться за серебристой «приорой». Пока мы ехали, в рюкзаке звонил мой мобильный, который для исследования включили сотрудники ФСБ из первой пары прибывших в аэропорт.
Люди в масках в здание не пошли; на здании была табличка: «… больница 26». Обычная больница, практически все в ужасном состоянии. В регистратуре были очереди, сотрудники ФСБ даже возмущались, что нам придется ждать со всеми. Все вопросы решал прибежавший медик из числа руководства больницы. В регистратуре сотрудники сообщили, что им надо провести мое «освидетельствование».
Сотрудники ФСБ достали мой телефон из рюкзака, он сел от входящих. Приказали искать зарядку. Я нашел, и один из них унес ее с телефоном. Потом он возмущался, что я обманул его, сказав, что телефон пару недель без зарядки живет.
Перед сдачей крови мы ждали прихода врача, конвой из сотрудников что-то громко обсуждал, и доктор, что сидела с нами, сделала им выговор: «А я вам не мешаю?», а впоследствии выгнала почти всех: «Так, ждите снаружи! Вы что, его конвой?». Оперативники огрызнулись, но вышли, со мной остался один. После взятия крови мое тело снова осматривали (уже целиком) — наверное, хирург. Пришел еще один сотрудник, его позвали посмотреть мою татуировку и сделать ее фото. Вернувшись в предыдущую комнату, меня просили касаться носа с закрытыми глазами, водили по рукам, просили сжать руки доктора и прочее.
Очень долго ждали очереди на рентген: «Уже третий час! Зачем ты сказал ему, что у тебя колено болит?» — возмущался сотрудник ФСБ. «Кто это тебе звонит?» — демонстрируя мне экран моего телефона, спросил оперативник. На дисплее было: «+380 … 99 is calling…». «Не знаю, может, жена…» — ответил я. «Ну номер же украинский!?» — вопрос сотрудника был риторический. Пока стояли, я пытался узнать, в чем дело.
«Мне так нравится, как они все сначала говорят, что не понимают ничего!» — выпалил кто-то из них.
Мне сделали рентген почти всего тела: голова профиль/анфас, корпус, поясница, таз, левое колено. Точное количество снимков я не помню, может, семь-десять.
«Он здоров! Ничего на рентгене нет!» — воскликнул оперативник, подходя с документами. Не то, чтобы я был рад — боли-то я чувствую. Они убрали мой телефон в рюкзак, и мы двинулись к выходу.
В минивэне. «Не дергайся, я еще не начал»
Зеленый огонек и электрическая дуга. «Я сдался практически сразу»
У минивэна уже стоял человек в маске, он спросил: «Все?». «Да, застегивай его сзади». Я был удивлен. Человек в маске затолкал меня в авто: ощупал, вдавил на второй с конца ряд, заломил руки за спину, надел на меня наручники. Затем он натянул мою шапку мне на лицо и что-то прокричал мне в ухо, силой пригибая мою голову к коленям.
Подголовника на месте одного из сотрудников не было с самой первой поездки. До этого момента смысл этого мне не был понятен. Теперь я понимаю, что либо это специальный автомобиль для таких «мероприятий», либо готовили его, пока я был в аэропорту. Одно было ясно мне в тот момент наверняка — обследование, подголовник, наручники за спиной, шапка на лице, люди в масках — все было спланировано заранее и никаких вопросов у присутствующих не вызывало.
Дышать было сложно, и я решил освободить лицо от шапки. Я начал медленно сдвигать шапку, но смог освободить только нос, после чего человек в маске, как мне кажется, левой рукой прижал меня к сиденью, а, как мне кажется, правой нанес два удара в правую часть грудной клетки, в нижнюю часть грудных мышц. Я сжал челюсти, ожидая ударов в лицо, чтобы он не выбил мне зубы, но он заломил меня в прежнюю позу головой в сторону колен. Бил он явно не ладонью — площадь удара была небольшой. Когда он повторял эти удары в грудь потом, когда я уже мог видеть больше, чем темноту шапки, я заметил, что бьет он кулаком, но ладонью ко мне. Вернув меня в прежнее положение, он начал бить по спине — также не посередине, а справа от позвоночника.
«Не дергайся, я еще не начал», — сказал человек в маске. Один из них сказал что-то вроде: «Витя! Витя!» — и нанес несколько ударов по моему затылку. Площадь удара была большой, и я решил, что бьет он ладонью. Его голос был ровно передо мной, за спинкой, в которую вдавливалась моя голова от этих ударов, а слова были с ними синхронизированы.
Я был в панике, было очень страшно, я сказал, что ничего не понимаю, после чего получил первый удар током. Я снова не ожидал такого и был ошеломлен. Это было невыносимо больно, я закричал, тело мое выпрямилось. Человек в маске приказал заткнуться и не дергаться, я вжимался в окно и пытался отвернуть правую ногу, разворачиваясь к нему лицом. Он силой восстановил мое положение и продолжил удары током.
Удары током в ногу он чередовал с ударами током в наручники. Иногда бил в спину или затылок-темя, ощущалось как подзатыльники. Когда я кричал, мне зажимали рот или угрожали кляпом, заклейкой, затыканием рта. Кляп я не хотел и старался не кричать, получалось не всегда.
Я сдался практически сразу, в первые минут десять. Я кричал: «Скажите, что сказать, я все скажу!» — но насилие не прекратилось.
Их угрозы звучали очень убедительно, я верил, что они их воплотят, если я не соглашусь. Я ни разу в жизни не падал в обморок, не терял сознания от ударов в голову, только координацию, то есть «плыл». Один раз, от удара кирпичом в висок, я свалился в полном ступоре, окоченев — но остался в сознании, даже падал с открытыми глазами и быстро оклемался. Я считал это плюсом своего организма, но в этот раз… от ударов в голову опять… хотелось упасть в обморок, но в обморок не падалось. Я сдался с уверенностью, что в противном случае я потеряю здоровье. Если честно, то я не уверен, больше ли я потеряю в тюрьме, чем мог бы в той ситуации. В СИЗО я чувствую себя плохо, местные врачи и фельдшеры вряд ли имеют возможность диагностировать мои проблемы и точно не имеют возможности меня лечить. Страшно представить, что будет на строгом режиме.
[Итак], мне задавали вопросы, если я не знал ответа — меня били током, если ответ не совпадал с их [ожиданиями] — били током, если я задумывался или формулировал [долго] — били током, если забывал то, что сказали — били током.
Никаких передышек не было, удары и вопросы, удары и ответы, удары и угрозы. «Ты сейчас на мороз голый пойдешь, хочешь?», «сейчас мы тебе по яйцам бить будем шокером» и прочие угрозы.
На фоне ударов током обычные удары ощущались слабо, удары по голове я фиксировал в основном, когда белело в глазах. Набор фраз человека в маске был скуден: «Че ты щемишься? Я еще ничего не сделал!» — говорил он, когда я вдавливался в окно, когда он «трещал» шокером у лица или рядом с ногой. Это все было очень унизительно, я чувствовал свою полную беспомощность и беззащитность. Я думал, если буду играть по их правилам, мне не будет больно, но больно мне было в любом случае. На некоторые вопросы ответа не было и у них.
— Где оружие?
— Какое оружие, я не знаю ничего, — отвечал я, после чего меня били током.
— Все ты знаешь, где оружие?
— Скажите, я скажу, как скажете! — надеялся на пощаду, но все равно получал удары. После нескольких итераций такие вопросы снова менялись на те, на которые ответы были.
Человек в маске бил током в разные места: наручники, шею, грудь, пах, но самым удобным местом была моя правая нога — он прижимал меня к окну, фиксируя мое тело, прижимал шокер, жал на кнопку и держал так, ногу мне в этой ситуации девать было некуда.
«Так, теперь по порядку будешь повторять». Дальше шло перечисление тем, по которым я должен был рассказывать. Список был длинный, пока его зачитывали, я забыл его почти целиком. «Простите, я забыл начало…» — я пытался оправдаться, после чего меня снова били током пуще прежнего, озвучиваемые угрозы повторились: мороз, яйца.
«Пароль! Пароль от ноутбука!» — [спросил] кто-то из оперативников. Я пытался вспомнить, поэтому получил удар током. «Я вспоминаю!» — кричал я. «viktor.filinkov.***», — продиктовал я. «Слитно? Одним словом? Сука, мы же проверим, если ты ******* [лукавишь], тебе ****** [конец]!» — кричал оперативный сотрудник. Мне было очень плохо, я не хотел, чтобы они читали мои переписки с женой и близкими друзьями. Я чувствовал полную потерянность и обреченность, мне никогда не было так плохо, я не понимал, как все эти люди сидят здесь и спокойно совершают такое насилие.
«Слышь, ты че, обосрался? Че так воняет?» — кто-то спросил. Мне показалось, что пахнет чем-то горелым, запах действительно стоял сильный и не очень приятный. Я смотрел на свою ногу, она была в темных пятнах, но я не мог разобрать, что это за пятна. Я думал, что от шокера, но они были в большинстве смещены к внутренней части бедра.
Зеленый огонек на шокере вводил меня в панику и ужас, а электрическая дуга между толстыми электродами освещала, как мне показалось, все авто.
Обочина. «Ой, сейчас снегом умою его»
«Меня трясло, очень сильно трясло»
Как все закончилось, я помню плохо, но меня вытащили из минивэна, кто-то заметил, что у меня лицо в крови. Человек в маске завел меня за микроавтобус — это первый и единственный раз, когда я оказался с торца, до этого меня подводили-уводили перпендикулярно авто. Я посмотрел направо и попытался запомнить номер. Это было очень тяжело, голова была готова взорваться, все тело болело.
«Ой, сейчас снегом умою его — Витя, ты что, ударился? Наверное, когда тормозили! — Да, возьми его шапку и вытри ему уже, и че ты с этим снегом!» — говорили оперативники. Кто-то побежал на обочину за снегом. На подбородке я и вправду что-то чувствовал. Неизвестный стянул шапку и поводил ею по лицу.
Меня трясло, очень сильно трясло: руки и тело непроизвольно двигались, наручники звенели. Начиная с этого момента меня так трясло каждый раз, когда я оказывался на улице или в непрогретой машине. Это не было связано с холодом напрямую: я был в сплавовской «аляске», да и мороза особого, как мне кажется, не было. Просто очень сильно трясло, до пыток и после ИВС такого не было.
Управление МВД. Кровь и сникерс
Мы вернулись в «…МВД по Красн…», я сидел на лавке, рядом стоял рюкзак. Меня спросили, ем ли я шоколад и что буду пить. Я кивнул и попросил воды. Все оперативники ушли, кроме одного, который начал исписывать листы. Изредка он задавал «уточняющие» вопросы, проверял, что я помню и исправлял, если я ошибался. Принесли сникерс и воды. Очень болела голова, шея и ноги. Я съел половину сникерса, отложив вторую часть справа, есть было сложно, я чувствовал сильную слабость. Говорить было тяжело, я был подавлен.
«Он штаны кровью залил! Это плохо! — Ой, да купить ему трико и все — Может, отмыть?». Я присмотрелся. Темные коричневые пятна правда были похожи на кровь. Кто-то бросил мне очень маленький кусочек мокрой тряпки и приказал оттирать. Я тер. «Че ты трешь?! Большие пятна три!» — приказали мне. Мои вялые попытки отмыть пятна были тщетны. «Ладно, что-нибудь придумаем», — отбирая у меня тряпку, говорил оперативник.
— Сколько время?
— 7:30.
«Ты сейчас подписываешь или сутки в другой регион РФ на опознание будешь ехать с этими же людьми. Ты пойми, офицеры ФСБ всегда добиваются своих целей! Все равно будет так, как мы решим!». Угроза ехать в другой регион РФ будет повторена еще раз в мой адрес, в одной из последних редакций она дополнилась: «И сутки обратно!» — и звучала вроде не только из его уст. Они называли это «машина со спецами».
«Ты че такой? Устал? Спать хочешь? Даже шоколадку не доел», — мне протянули вторую часть сникерса. Я доел.
Листов было несколько, было написано, что это «опрос». Я не знал, что это такое, и все еще не понимал свой статус. Я все подписал, в том числе, что «с моих слов записано верно». Будучи в этом месте уже второй раз, я попытался оглядеться: как мне кажется, здание из светлого кирпича, внутренняя парковка, как минимум с одной стороны — жилые дома.
Обыск. Листочки с паролями
Соседа «тоже забираем», а то «что-то он не согласен»
Меня привезли на обыск. Сотрудники УФСБ представились, показав удостоверение консьержке и сказали, что будут вестись следственные действия, что нужны понятые не из числа жильцов. Она спросила: «И в какой квартире?», но ей сказали, что это тайна. Она вызвала дворников, кто-то из оперативников уточнил: «А они русские?». «Ну да», — ответила ему консьержка.
Из моего рюкзака достали ключи и открыли дверь. Двое сотрудников ломанулись вперед: «Встал! Встал быстро! Подъем!» — слышалось из комнаты, затем звуки падения. Падал [сосед по съемной квартире] Степан.
Был человек с сумкой, оттуда он достал принтер и ноутбук, разместившись на кухне. Не помню, когда он пришел. Также уже к середине обыска пришли еще двое, они «занимались» Степаном в комнате. Со Степана истребовали все пароли к многочисленным его ноутбукам, смартфонам и прочему и приклеивали их, записывая на бумажки, на скотч к технике. Почти сразу после входа оперативники отзвонились, чтобы за Степаном приехали еще люди.
К слову, всю технику сложили в сумку моего багажа, оклеили скотчем и наклеили печати.
Я сидел на стуле, думать все еще было невозможно. Переваривая информацию, я понял — будут топить меня в любом случае, их «хорошее отношение» — лишь замыливание глаз, убалтывание, чтобы лишний раз не прибегать к угрозам.
В какой момент меня «переодели», я не помню. Сначала мне приказали вытащить шнурки из обуви, затем собрать трусы и найти кофту, намекая, что в ИВС будет холодно. Приказали снять штаны, кто-то кинул мне трико Степана с его сушилки. «И футболку переодеть!» — поступил еще один приказ. Я снял свою старую и принялся искать замену. Нашел не менее старую футболку, заодно кинул в пакет штаны от комплекта термобелья и надел декатлоновскую кофту поверх термокофты. Лучше вспотеть, чем замерзнуть, подумал я.
Также когда в коридоре из моего кошелька доставали все, выпотрошили в рюкзак мои наличные средства, около двух тысяч рублей. Я сунул в задний карман [брюк] те же купюры, тогда я еще был в них.
Здание УФСБ. Опрос и его редакторы
В здании УФСБ мы ждали какие-то пропуски на входе. Напротив меня сидел человек, одетый в форму расцветки мультикам, с закрытым лицом; рядом — парень в красной кофте и дама. Они что-то живо обсуждали, но я ничего не понимал, был готов уснуть. В какой-то момент передо мной стоял низкий мужчина с закрытым лицом, но без шапки. Он разговаривал с оперативниками, я ничего не мог разобрать. Волосы его были частично седыми; черный верх и штаны болотного, почти черного цвета. Он был очень похож на одного из тех «спецов».
На пропуске, при выходе и входе, сотрудники скидывали свои удостоверения в лоток под крупным окном с зеркальным покрытием, через минуту удостоверения им возвращали все через тот же лоток. Мы проехали на лифте на третий–пятый этаж и затем прошли еще один пролет. Меня доставили в комнату в глубине коридора, в которой был мужчина.
Происходило примерно то же самое, что и при «опросе»: уточняющие вопросы и просьба подписать. За исключением двух моментов — первый лист, который мне положили на стол, гласил, что я свидетель по такому-то делу. Я спросил, где мой адвокат. Ухмыльнувшись, мужчина ответил: «Адвокат? Ты свидетель, тебе не положено. А у тебя он есть? Я могу позвонить. Номер назовешь?». Номеров адвокатов я не знал.
«Так, стул бери и на выход», — это была вторая странность. Мы вышли, я сел посреди коридора лицом в непонятную дверь, в которую зашел этот следователь с распечаткой моих «показаний». Из-за двери слышалось обсуждение моих «показаний». Поняв, что я слышу, следователь выглянул из-за двери. Возможно, дверь была двойной, после этого расслышать я уже ничего не мог. Мы вернулись в кабинет, шесть листов, что он уносил, отдал мне: «На, читай и проверяй», — с усмешкой сказал он мне. Я читал — ну да, все, как в опросе, я пытался докопаться до формулировок, и даже какой-то лист перепечатали, заменив слово «конституционный» на «государственный».
Мне принесли чай с сахаром (две ложки, по моей просьбе). Больше даже отдельные термины оспорить не удавалось — мне рассказали, что от них зависит, в какое СИЗО я попаду, и что лучше мне сотрудничать. Я все подписал, в том числе, что я в курсе, что есть 51 статья Конституции РФ, которая не сработала — воспользуйся я этим правом, сотрудники УФСБ нарушили бы все мои прочие права.
Следователь еще несколько раз выносил листы с моими «свидетельскими показаниями» из комнаты. Стало понятно что у всей этой истории, авторами которой являются сотрудники ФСБ, есть главные редакторы, следящие, чтобы ничего не вышло из общей канвы.
Большую часть времени в УФСБ я провел в маленькой комнате следователя Алексея на втором этаже в начале коридора.
Здание УФСБ. Разговоры с операми
То, что происходило следующие часы в здании УФСБ по СПб и ЛО, я помню отрывками, время условно могу разделить на три части — до 19 часов, с 19 до ~23 часов и далее. Не все события я в состоянии отнести к тому или иному временному промежутку.
До 19 часов было много неформального общения между сотрудниками ФСБ и моего с ними. Обсуждали посадки, Мальцева, Навального, митинги и прочее. Один из людей, проведших много времени в кабинете, был выглядящий, относительно многих, молодо — он был пухловат и ленив. По-моему, он был в первой двойке прибывших в аэропорт и занимался моим смартфоном. По его же словам, он был в «машине со спецами»: «А я же был в той машине, что ты там про жену кричал? Что любишь ее? Серьезно? А почему "кря-кря"?». «Потому что уточка», — я пожал плечами, поняв, что они уже штудируют мой телеграм. У моей супруги на аватарке уточка, а подписана [она] там krya krya.
Там же он рассказывал истории, как раньше он ловил нацистов. В какой-то момент ему звонили, после чего он ходил «вооружаться» — то есть ему надо было где-то быть конвоиром. Вернулся он уже вечером, с небольшим пистолетом в кобуре. Одет он был практично — черная кофта, черные штаны.
Еще он рассказывал, что ЦПЭ (Центру по противодействию экстремизму МВД) заниматься нечем, вот они и за картинки со свастиками и сажают.
Безотносительно его участия в пытках и работы в УФСБ, он оставлял впечатление умного и наиболее технически подкованного человека.
— Ну что, нашли в его технике что-нибудь? — спросил кто-то.
— Как сказать, пока не очень, — ответил ему человек со смартфоном.
На время опознания меня вывели и посадили на стул в коридоре, где мне в том числе приходилось общаться с сотрудниками ФСБ, которые ходили мимо. Когда я рассказывал им свою историю, многие мне сочувствовали, но все были едины в одном — я сяду, и лучше мне «сотрудничать со следствием» независимо от моей причастности к чему-либо. В разговорах с ними и небольших дискуссиях был виден их однобокий взгляд на многие вещи, их «промытость», чувствовалась их инструментность, марионеточность. Отношения между сотрудниками были дружескими; [они] слегка пренебрежительны к званиям ниже, и [чувствовались] скрытность и покорность к званиям выше. Иерархия прощупывалась очень легко, даже не зная их действительных званий.
Здание УФСБ. «Сам генерал»
С какого-то момента начались разговоры о том, что «мы» ждем адвоката. Как окажется впоследствии, мы ждали государственного защитника для меня. Ближе к его приходу мне объяснили, что лучше не дергаться. Мотивировали меня все так же: выбор между СИЗО с туберкулезниками был в их руках. Также на протяжении дня повторялись угрозы поездки в «машине со спецами» в случае, если я не буду подчиняться. Осознавая, что это еще несколько суток без сна в машине с преступниками, которые имеют возможность меняться, не давая мне передышек, я подчинялся. Еще была угроза оставить меня без воды: «А воды там не будет! Сколько человек без воды может?».
О пытках в здании УФСБ разговора почти не было, мои попытки сказать, что пытки — это бесчеловечно, что я подписывал листы, потому что нет выбора, ведь пыток я не хочу больше, резко пресекались: «А тебя пытали? Ты же сам ударился в машине! Понял?». Поняв, что все там заодно, я боялся дальше рассказывать о случившемся ночью насилии. Я был сломан настолько, насколько было возможно.
Заходил некто, которого называли «сам генерал». Худощавый старый мужчина, его одежда напоминала военную форму, но, кажется, была обычным строгим костюмом. Внутри, после проходной, я видел только людей в штатском. «Генерал», насколько помню, тоже интересовался, почему я здесь так долго, кивая в мою сторону. Ему также ответили, что ждут адвоката.
Было очевидно, что «генерал» действительно имел высокий чин и мог согласовывать в том числе мои показания: «Зачем там ХХХ, когда сам генерал пришел?!». Он был неразговорчив, голоса его я не помню, как и смысла его прихода. Он посидел какое-то время в углу между стеной и диваном и удалился.
Через некоторое время вошел мужчина и сел за компьютер. Он почти сразу начал что-то набирать. «Откуда ты узнал о YYY?» — задал вопрос человек за ПК. «Из интернета, на Википедии прочитал», — вяло отвечал я. «Ты что, троллишь? У тебя где-то написано, что сотрудников троллить надо?» — послышалось с дивана.
Сонливость почти не ощущалась мною в тот момент, было чувство, что я в чужом теле, а все происходящее нереально.
Вторую версию опроса распечатали и приказали расписаться, что там в итоге написано — я не знаю. Листов было на удивление немного. После этого один из сотрудников вставил мою флешку, что-то сделал и забрал ее. Мне еще несколько раз сообщили, что все будет хорошо, если я буду сотрудничать.
Популярностью среди оперативных уполномоченных пользовался термин «шляпа» в значении «плохо»: «Сделал шляпу, это шляпа».
Наедине со следователем Алексеем он поведал, что верить обещаниям оперативников можно: «Потому что офицеры ФСБ всегда выполняют обещания! Всегда! Понял?» — это было уже второе «офицеры ФСБ всегда» за сутки. Оно крутилось в голове, часто дополнялось «применяют пытки».
Здание УФСБ. Допрос
Адвокат по назначению не понимает, что происходит
Как я оказался в кабинете следователя, я не помню. Я сидел перед ним за столом. «Сейчас будем оформлять твое задержание, проводить обыск, потом с адвокатом пообщаешься перед допросом».
Пришел госзащитник, понятые, следователь, провел обыск — при мне не было вообще ничего, разумеется. Адвокат заметил, что обыск можно было и не проводить, на что следователь дал комментарий, что он только из отпуска и что происходит, еще не в курсе, а также стал рассказывать историю, как после задержания в ИВС у подозреваемого нашли «травку» и предъявили качеству его обыска претензии.
На вопрос, согласен ли я с задержанием и признанием вины, я ответил отрицательно. «Нет? Точно?» — уточнил следователь. Я подтвердил, что виновным себя не считаю, законов не нарушал, о подготовке и совершения преступлений ничего не знаю. Официально мое задержание произошло 24 января в 23:30, спустя 28 часов с того момента, как у меня забрали смартфон.
«Ну вон, в углу у окна пообщайтесь» — указал место «конфиденциальной встречи без ограничения во времени». К госзащитнику у меня был всего один вопрос: «Что делать?». «Если честно, я не очень понимаю, что тут у вас…» — ответил он.
Я вкратце рассказал ему, что за статью мне хотят повесить, что срок от пяти до 10 лет строгого режима, и какие бумажки я уже подписал, при этом ничего не нарушал. «Ну, понятно, что хотят, но первый раз будет условный срок…» — услышав это, я понял, что госзащитник не понимает, где он находится и что происходит. Пришлось его перебить: «По 205-й (статья 205 УК, "Террористистический акт") нет условного!». Мое и без того нулевое доверие к обитателям этого здания распространилось и на госзащитника. Про пытки я ему не сказал, потеряв всякую надежду на помощь. Госзащитник рассказывал, что следствие со всем разберется и надо с ними сотрудничать.
«Ну что, закончили?» — спросил следователь, открывая кабинет. Мы прошли внутрь. Госзащитник спросил, в какое СИЗО меня отправят. «Ну, сначала в ИВС, а завтра после суда — либо в СИЗО-3, СИЗО-4 или Кресты-2. Там от разного зависит, от заполненности, посмотрим, куда».
— Ну что, сотрудничать будем? — спросил следователь.
— Будем, — ответил я
— Вину признаешь?
— Признаю, — лишенный выбора и надежды, ответил я.
— Ну, тогда на основе опроса составлю…
Опять были вопросы, он нес откровенный бред. Следователя интересовали подробности моих «историй». Как и при заполнении опроса, вопросов-проверок по выученным в машине темам не было. Госзащитник просил «оставить место для досудебного», не задавать много вопросов.
«Хм, и вправду, по 205-й нет условного срока! Первая такая статья в моей практике», — проговорил госзащитник. Он сидел на диване и смотрел в смартфон. За стол он вернулся, когда «допрос» был дописан следователем и надо было его подписать. Я пробегал глазами, подписывал и отдавал адвокату листы.
После допроса я просил адвоката связаться с моей женой и сообщить ей, что произошло и где я. «Ну ладно, но если следствие узнает, то это может разорвать досудебное, если это повлияет на следствие», — ответил он.
Изолятор временного содержания
«Спал ли я, я не понял»
В ИВС меня конвоировали пешком. Во время осмотра пришел доктор, он стоял в паре метров от меня и ко мне не подходил. Спросил про подбородок, я сказал, что ударился.
— А что за пятна? — продолжил он.
Я посмотрел на оперативников, они — на меня.
— Не знаю… — ответил я.
— Болят?
— Нет…
Дальше был следующий вопрос, в это время оперативники достали справку из больницы и вручили доктору.
— Что это? — спросил он.
— Ну, что он здоров, — пояснили ему. — 24 числа освидетельствовали.
Кто-то похихикал, что 24 января в 00:30, мол, было недавно (полагаю, был первый час ночи 25 января), хотя на самом деле прошли сутки.
В камере было темно. Сокамерник спросил, «в первый раз или во второй». Он представился, но имени я не помню. На вопрос, за что он здесь, он назвал статью «сто… пять», точно я не помню. «Порезал. Ножом», — пояснил он. Я лег и закрыл глаза.
Суд. «Это не публичный дом». СИЗО
Меня доставили в суд. Часть лиц я уже видел; также все, кто меня конвоировал, были мне знакомы. В авто оба раза (в суд и из суда в СИЗО) со мной пытались неформально общаться на отвлеченные темы. Я все еще был подавлен и почти не говорил — говорили оперативники. Какое-то время мы сидели у зала, затем меня поместили в клетку, и суд начался.
«…Во время допроса подозрения следствия признал… сдерживающих связей нет… имеет доход… подкуп свидетелей… заключение под стражу…» — тараторил следователь.
Судья спросила, согласен ли я со следствием. Я ответил, что не знаю, что сказать. «На усмотрение суда оставляете?» — спросила она. «Да», — ответил я. Адвокат повторил: «На усмотрение суда».
Госзащитник через несколько минут подошел и сказал: «Ну, я пошел», — после чего покинул зал.
Уходя, судья сказал, что это на 40 минут. В какой-то момент я прилег на лавку в клетке. Следователь подошел и сказал, что это не публичный дом и лежать мне тут нельзя.
Зачитав постановление, судья ушла в комнату и вернулась в штатском. «Вы, если на рапорт ссылаетесь, то должны его представить суду!». На что сотрудники УФСБ ответили, что «всегда не надо было приносить и всегда все было норм». В постановлении написано, что суд изучил материалы дела, среди них был рапорт старшего УФСБ РФ об обнаружении признаков преступления.
В СИЗО-3 сотрудники мне приказали разуться-одеться до прихода врача. «Ну, внешне только лицо», — сообщили врачу сотрудники СИЗО. Я все так же сказал, что ударился. Было несколько диагностических вопросов, где я сказал, что у меня псориаз. Сотрудники ушли, и я чего-то ждал. Пришел врач и снова задавал какие-то вопросы, сказал, что могу к нему обращаться. Про пытки я ему ничего не сказал, понимая, что сотрудники все еще в соседней комнате — тем более, [они] могут быть в сговоре с СИЗО.
Программист, которого ФСБ называет участником террористического сообщества, записал в СИЗО все, что происходило с ним с момента задержания в аэропорту Пулково до ареста Дзержинским судом Петербурга — медицинский осмотр перед пыткой током, допросы в ФСБ и бесконечные разговоры со скучающими оперативниками спецслужбы.
Аэропорт Пулково. Задержание и угрозы
Первая встреча с оперативниками ФСБ. «Это СС или ВВ?»
Мое задержание началось 23 января 2018 года у терминала А08 аэропорта Пулково. Меня окружили пять-шесть человек, передо мной стоял мужчина средних лет, одетый в клетчатую рубашку розоватых оттенков. Он развернул удостоверение в коричневой обложке и представился: «Майор ФСБ Карпов, — я не уверен насчет фамилии, в корочке я ничего не разглядел. — Пройдемте с нами». Я удивился, спросил, в чем дело. Сзади послышалось: «Телефон у него забери!». «Отдайте телефон, пройдемте с нами», — сказал человек в клетчатой рубашке. Я подчинился, отсоединил наушники и протянул ему смартфон. «Все телефоны! — снова услышал я за спиной. — Ладно, там разберемся».
Меня поместили в комнату с входом по пропуску. Внутри был серверный шкаф, тумба, неизвестный мне прибор размером с банкомат, стол со стульями, кожаный диван и шкаф. Вещи сложили на тумбу, а меня попросили присесть на «диванчик». Я посмотрел на настенные часы, было примерно 19:35. Примерно через час подошла первая пара сотрудников. Мне задавали вопросы на множество тем, включая мою зарплату. Я даже подумал, что будут требовать взятку.
Через час пришли еще двое: «Ну что, Витя, ты уже понял, почему с тобой происходит то, что происходит?» — спросил один из вошедших. Я ответил: «Не понимаю, что происходит?» — этот вопрос я задавал уже не первый раз, на что до этого мне отвечали, что это простая проверка, что самолет задержат и тому подобное.
— Тут один тоже не понимал, а потом упал один раз и все понял.
— Вы мне угрожаете?
— Нет, просто рассказываю, как бывает.
К этому моменту я уже разблокировал смартфон (не показывая пароль) сотрудникам, но отказался разблокировать ноутбук, так как он рабочий и на нем исходный код стоимостью в миллионы долларов. В комнатке была камера, работала ли она — я не знаю. Мне сказали выпотрошить рюкзак. Среди прочего, выпали фото супруги и знакомых, один из которых был в полицейской шляпе: «А это кто? Он что, полицейский?» — разглядывая мои личные вещи спрашивали они. Мой мобильный включили, начали смотреть смс, вызовы и список контактов. Паспорт и билеты у меня отобрали. Документы мне больше не вернут, а билеты и все вещи вплоть до обыска заставили меня таскать самому. Смартфон также тщательно исследовали, спрашивали про фото на нем и что-то сами фотографировали своими смартфонами, направляя камеру на дисплей моего.
Попытались «пробить» мои отпечатки пальцев, но пальцы читались плохо — прибор для сканирования и распознавания отпечатков пальцев подсвечивал их красным, поиск ничего не дал. После отдела еще 20-30 минут забирали багаж. Кто-то помогал его нести. Кажется, отнес он его в «приору». Перед самым выходом сотрудники ФСБ аэропорта обсуждали, куда они потом пойдут, решили, что в макдак, и из аэропорта они не вышли.
Выйдя из аэропорта, мы повернули налево, я увидел минивэн синего цвета с тонированными стеклами. От минивэна шли навстречу двое людей в масках. Они оба были одеты в военные брюки, куртки, черные перчатки. Высокий надел на меня наручники и, затолкав в машину, начал ощупывать. Ему сказали: «Не надо», на что тот ответил: «Ну откуда я знаю, может, у него там лезвие спрятано!». Следующие два раза он тоже меня ощупывал. Затем он впихнул меня на второй с конца ряд, опустил мне голову в колени и приказал сидеть так. В дальнейшем, поняв, что он почти не следит, я приподнимал глаза и мог слегка повернуть голову, чтобы осмотреться.
Мы выехали из аэропорта. «Я покажу, куда ехать», — сказал оперативник. Я видел у него смартфон с навигацией, так как подголовника не было на месте передо мной. Я пытался запомнить, куда мы едем, но быстро забросил это дело — как окажется, этого и не было нужно.
Медосмотр перед пытками
Оперативники ФСБ стоят в очереди на рентген
Приказали вылезать из авто. Я вылез, люди в масках схватили меня под руки, один — тот, что пониже — начал поправлять маску, и они поволокли меня на крыльцо. Высокий сказал: «Да, закрой, а то там камеры». На красной табличке, мимо которой они меня вели, было написано: «…МВД по Красн....... району». Сотрудники полиции не были удивлены гостям, меня провели в небольшую комнатку с лавочкой, столом, стулом и прибором для снятия отпечатков.
Полицейский прислонял мои пальцы к стеклу, качество часто его не устраивало, и он повторял процедуру. Видя «Качество: 47», он обычно успокаивался. «Отчество?» — спросил он меня. «У меня нет отчества в паспорте». «Ну, нет так нет», — согласился сотрудник и нажал ввод, оставив это поле пустым. Далее, возможно, шло обсуждение списка стран, отказавшихся от отчеств в паспортах. «А кто внес-то?» — спросил полицейский, оборачиваясь к окружающим. «Ну, ФСБ, наверное…» — ответили ему.
Долго мы там не задержались, меня со все так же слегка застегнутыми наручниками повели в минивэн. Голос сотрудника приказал держаться за серебристой «приорой». Пока мы ехали, в рюкзаке звонил мой мобильный, который для исследования включили сотрудники ФСБ из первой пары прибывших в аэропорт.
Люди в масках в здание не пошли; на здании была табличка: «… больница 26». Обычная больница, практически все в ужасном состоянии. В регистратуре были очереди, сотрудники ФСБ даже возмущались, что нам придется ждать со всеми. Все вопросы решал прибежавший медик из числа руководства больницы. В регистратуре сотрудники сообщили, что им надо провести мое «освидетельствование».
Сотрудники ФСБ достали мой телефон из рюкзака, он сел от входящих. Приказали искать зарядку. Я нашел, и один из них унес ее с телефоном. Потом он возмущался, что я обманул его, сказав, что телефон пару недель без зарядки живет.
Перед сдачей крови мы ждали прихода врача, конвой из сотрудников что-то громко обсуждал, и доктор, что сидела с нами, сделала им выговор: «А я вам не мешаю?», а впоследствии выгнала почти всех: «Так, ждите снаружи! Вы что, его конвой?». Оперативники огрызнулись, но вышли, со мной остался один. После взятия крови мое тело снова осматривали (уже целиком) — наверное, хирург. Пришел еще один сотрудник, его позвали посмотреть мою татуировку и сделать ее фото. Вернувшись в предыдущую комнату, меня просили касаться носа с закрытыми глазами, водили по рукам, просили сжать руки доктора и прочее.
Очень долго ждали очереди на рентген: «Уже третий час! Зачем ты сказал ему, что у тебя колено болит?» — возмущался сотрудник ФСБ. «Кто это тебе звонит?» — демонстрируя мне экран моего телефона, спросил оперативник. На дисплее было: «+380 … 99 is calling…». «Не знаю, может, жена…» — ответил я. «Ну номер же украинский!?» — вопрос сотрудника был риторический. Пока стояли, я пытался узнать, в чем дело.
«Мне так нравится, как они все сначала говорят, что не понимают ничего!» — выпалил кто-то из них.
Мне сделали рентген почти всего тела: голова профиль/анфас, корпус, поясница, таз, левое колено. Точное количество снимков я не помню, может, семь-десять.
«Он здоров! Ничего на рентгене нет!» — воскликнул оперативник, подходя с документами. Не то, чтобы я был рад — боли-то я чувствую. Они убрали мой телефон в рюкзак, и мы двинулись к выходу.
В минивэне. «Не дергайся, я еще не начал»
Зеленый огонек и электрическая дуга. «Я сдался практически сразу»
У минивэна уже стоял человек в маске, он спросил: «Все?». «Да, застегивай его сзади». Я был удивлен. Человек в маске затолкал меня в авто: ощупал, вдавил на второй с конца ряд, заломил руки за спину, надел на меня наручники. Затем он натянул мою шапку мне на лицо и что-то прокричал мне в ухо, силой пригибая мою голову к коленям.
Подголовника на месте одного из сотрудников не было с самой первой поездки. До этого момента смысл этого мне не был понятен. Теперь я понимаю, что либо это специальный автомобиль для таких «мероприятий», либо готовили его, пока я был в аэропорту. Одно было ясно мне в тот момент наверняка — обследование, подголовник, наручники за спиной, шапка на лице, люди в масках — все было спланировано заранее и никаких вопросов у присутствующих не вызывало.
Дышать было сложно, и я решил освободить лицо от шапки. Я начал медленно сдвигать шапку, но смог освободить только нос, после чего человек в маске, как мне кажется, левой рукой прижал меня к сиденью, а, как мне кажется, правой нанес два удара в правую часть грудной клетки, в нижнюю часть грудных мышц. Я сжал челюсти, ожидая ударов в лицо, чтобы он не выбил мне зубы, но он заломил меня в прежнюю позу головой в сторону колен. Бил он явно не ладонью — площадь удара была небольшой. Когда он повторял эти удары в грудь потом, когда я уже мог видеть больше, чем темноту шапки, я заметил, что бьет он кулаком, но ладонью ко мне. Вернув меня в прежнее положение, он начал бить по спине — также не посередине, а справа от позвоночника.
«Не дергайся, я еще не начал», — сказал человек в маске. Один из них сказал что-то вроде: «Витя! Витя!» — и нанес несколько ударов по моему затылку. Площадь удара была большой, и я решил, что бьет он ладонью. Его голос был ровно передо мной, за спинкой, в которую вдавливалась моя голова от этих ударов, а слова были с ними синхронизированы.
Я был в панике, было очень страшно, я сказал, что ничего не понимаю, после чего получил первый удар током. Я снова не ожидал такого и был ошеломлен. Это было невыносимо больно, я закричал, тело мое выпрямилось. Человек в маске приказал заткнуться и не дергаться, я вжимался в окно и пытался отвернуть правую ногу, разворачиваясь к нему лицом. Он силой восстановил мое положение и продолжил удары током.
Удары током в ногу он чередовал с ударами током в наручники. Иногда бил в спину или затылок-темя, ощущалось как подзатыльники. Когда я кричал, мне зажимали рот или угрожали кляпом, заклейкой, затыканием рта. Кляп я не хотел и старался не кричать, получалось не всегда.
Я сдался практически сразу, в первые минут десять. Я кричал: «Скажите, что сказать, я все скажу!» — но насилие не прекратилось.
Их угрозы звучали очень убедительно, я верил, что они их воплотят, если я не соглашусь. Я ни разу в жизни не падал в обморок, не терял сознания от ударов в голову, только координацию, то есть «плыл». Один раз, от удара кирпичом в висок, я свалился в полном ступоре, окоченев — но остался в сознании, даже падал с открытыми глазами и быстро оклемался. Я считал это плюсом своего организма, но в этот раз… от ударов в голову опять… хотелось упасть в обморок, но в обморок не падалось. Я сдался с уверенностью, что в противном случае я потеряю здоровье. Если честно, то я не уверен, больше ли я потеряю в тюрьме, чем мог бы в той ситуации. В СИЗО я чувствую себя плохо, местные врачи и фельдшеры вряд ли имеют возможность диагностировать мои проблемы и точно не имеют возможности меня лечить. Страшно представить, что будет на строгом режиме.
[Итак], мне задавали вопросы, если я не знал ответа — меня били током, если ответ не совпадал с их [ожиданиями] — били током, если я задумывался или формулировал [долго] — били током, если забывал то, что сказали — били током.
Никаких передышек не было, удары и вопросы, удары и ответы, удары и угрозы. «Ты сейчас на мороз голый пойдешь, хочешь?», «сейчас мы тебе по яйцам бить будем шокером» и прочие угрозы.
На фоне ударов током обычные удары ощущались слабо, удары по голове я фиксировал в основном, когда белело в глазах. Набор фраз человека в маске был скуден: «Че ты щемишься? Я еще ничего не сделал!» — говорил он, когда я вдавливался в окно, когда он «трещал» шокером у лица или рядом с ногой. Это все было очень унизительно, я чувствовал свою полную беспомощность и беззащитность. Я думал, если буду играть по их правилам, мне не будет больно, но больно мне было в любом случае. На некоторые вопросы ответа не было и у них.
— Где оружие?
— Какое оружие, я не знаю ничего, — отвечал я, после чего меня били током.
— Все ты знаешь, где оружие?
— Скажите, я скажу, как скажете! — надеялся на пощаду, но все равно получал удары. После нескольких итераций такие вопросы снова менялись на те, на которые ответы были.
Человек в маске бил током в разные места: наручники, шею, грудь, пах, но самым удобным местом была моя правая нога — он прижимал меня к окну, фиксируя мое тело, прижимал шокер, жал на кнопку и держал так, ногу мне в этой ситуации девать было некуда.
«Так, теперь по порядку будешь повторять». Дальше шло перечисление тем, по которым я должен был рассказывать. Список был длинный, пока его зачитывали, я забыл его почти целиком. «Простите, я забыл начало…» — я пытался оправдаться, после чего меня снова били током пуще прежнего, озвучиваемые угрозы повторились: мороз, яйца.
«Пароль! Пароль от ноутбука!» — [спросил] кто-то из оперативников. Я пытался вспомнить, поэтому получил удар током. «Я вспоминаю!» — кричал я. «viktor.filinkov.***», — продиктовал я. «Слитно? Одним словом? Сука, мы же проверим, если ты ******* [лукавишь], тебе ****** [конец]!» — кричал оперативный сотрудник. Мне было очень плохо, я не хотел, чтобы они читали мои переписки с женой и близкими друзьями. Я чувствовал полную потерянность и обреченность, мне никогда не было так плохо, я не понимал, как все эти люди сидят здесь и спокойно совершают такое насилие.
«Слышь, ты че, обосрался? Че так воняет?» — кто-то спросил. Мне показалось, что пахнет чем-то горелым, запах действительно стоял сильный и не очень приятный. Я смотрел на свою ногу, она была в темных пятнах, но я не мог разобрать, что это за пятна. Я думал, что от шокера, но они были в большинстве смещены к внутренней части бедра.
Зеленый огонек на шокере вводил меня в панику и ужас, а электрическая дуга между толстыми электродами освещала, как мне показалось, все авто.
Обочина. «Ой, сейчас снегом умою его»
«Меня трясло, очень сильно трясло»
Как все закончилось, я помню плохо, но меня вытащили из минивэна, кто-то заметил, что у меня лицо в крови. Человек в маске завел меня за микроавтобус — это первый и единственный раз, когда я оказался с торца, до этого меня подводили-уводили перпендикулярно авто. Я посмотрел направо и попытался запомнить номер. Это было очень тяжело, голова была готова взорваться, все тело болело.
«Ой, сейчас снегом умою его — Витя, ты что, ударился? Наверное, когда тормозили! — Да, возьми его шапку и вытри ему уже, и че ты с этим снегом!» — говорили оперативники. Кто-то побежал на обочину за снегом. На подбородке я и вправду что-то чувствовал. Неизвестный стянул шапку и поводил ею по лицу.
Меня трясло, очень сильно трясло: руки и тело непроизвольно двигались, наручники звенели. Начиная с этого момента меня так трясло каждый раз, когда я оказывался на улице или в непрогретой машине. Это не было связано с холодом напрямую: я был в сплавовской «аляске», да и мороза особого, как мне кажется, не было. Просто очень сильно трясло, до пыток и после ИВС такого не было.
Управление МВД. Кровь и сникерс
Мы вернулись в «…МВД по Красн…», я сидел на лавке, рядом стоял рюкзак. Меня спросили, ем ли я шоколад и что буду пить. Я кивнул и попросил воды. Все оперативники ушли, кроме одного, который начал исписывать листы. Изредка он задавал «уточняющие» вопросы, проверял, что я помню и исправлял, если я ошибался. Принесли сникерс и воды. Очень болела голова, шея и ноги. Я съел половину сникерса, отложив вторую часть справа, есть было сложно, я чувствовал сильную слабость. Говорить было тяжело, я был подавлен.
«Он штаны кровью залил! Это плохо! — Ой, да купить ему трико и все — Может, отмыть?». Я присмотрелся. Темные коричневые пятна правда были похожи на кровь. Кто-то бросил мне очень маленький кусочек мокрой тряпки и приказал оттирать. Я тер. «Че ты трешь?! Большие пятна три!» — приказали мне. Мои вялые попытки отмыть пятна были тщетны. «Ладно, что-нибудь придумаем», — отбирая у меня тряпку, говорил оперативник.
— Сколько время?
— 7:30.
«Ты сейчас подписываешь или сутки в другой регион РФ на опознание будешь ехать с этими же людьми. Ты пойми, офицеры ФСБ всегда добиваются своих целей! Все равно будет так, как мы решим!». Угроза ехать в другой регион РФ будет повторена еще раз в мой адрес, в одной из последних редакций она дополнилась: «И сутки обратно!» — и звучала вроде не только из его уст. Они называли это «машина со спецами».
«Ты че такой? Устал? Спать хочешь? Даже шоколадку не доел», — мне протянули вторую часть сникерса. Я доел.
Листов было несколько, было написано, что это «опрос». Я не знал, что это такое, и все еще не понимал свой статус. Я все подписал, в том числе, что «с моих слов записано верно». Будучи в этом месте уже второй раз, я попытался оглядеться: как мне кажется, здание из светлого кирпича, внутренняя парковка, как минимум с одной стороны — жилые дома.
Обыск. Листочки с паролями
Соседа «тоже забираем», а то «что-то он не согласен»
Меня привезли на обыск. Сотрудники УФСБ представились, показав удостоверение консьержке и сказали, что будут вестись следственные действия, что нужны понятые не из числа жильцов. Она спросила: «И в какой квартире?», но ей сказали, что это тайна. Она вызвала дворников, кто-то из оперативников уточнил: «А они русские?». «Ну да», — ответила ему консьержка.
Из моего рюкзака достали ключи и открыли дверь. Двое сотрудников ломанулись вперед: «Встал! Встал быстро! Подъем!» — слышалось из комнаты, затем звуки падения. Падал [сосед по съемной квартире] Степан.
Был человек с сумкой, оттуда он достал принтер и ноутбук, разместившись на кухне. Не помню, когда он пришел. Также уже к середине обыска пришли еще двое, они «занимались» Степаном в комнате. Со Степана истребовали все пароли к многочисленным его ноутбукам, смартфонам и прочему и приклеивали их, записывая на бумажки, на скотч к технике. Почти сразу после входа оперативники отзвонились, чтобы за Степаном приехали еще люди.
К слову, всю технику сложили в сумку моего багажа, оклеили скотчем и наклеили печати.
Я сидел на стуле, думать все еще было невозможно. Переваривая информацию, я понял — будут топить меня в любом случае, их «хорошее отношение» — лишь замыливание глаз, убалтывание, чтобы лишний раз не прибегать к угрозам.
В какой момент меня «переодели», я не помню. Сначала мне приказали вытащить шнурки из обуви, затем собрать трусы и найти кофту, намекая, что в ИВС будет холодно. Приказали снять штаны, кто-то кинул мне трико Степана с его сушилки. «И футболку переодеть!» — поступил еще один приказ. Я снял свою старую и принялся искать замену. Нашел не менее старую футболку, заодно кинул в пакет штаны от комплекта термобелья и надел декатлоновскую кофту поверх термокофты. Лучше вспотеть, чем замерзнуть, подумал я.
Также когда в коридоре из моего кошелька доставали все, выпотрошили в рюкзак мои наличные средства, около двух тысяч рублей. Я сунул в задний карман [брюк] те же купюры, тогда я еще был в них.
Здание УФСБ. Опрос и его редакторы
В здании УФСБ мы ждали какие-то пропуски на входе. Напротив меня сидел человек, одетый в форму расцветки мультикам, с закрытым лицом; рядом — парень в красной кофте и дама. Они что-то живо обсуждали, но я ничего не понимал, был готов уснуть. В какой-то момент передо мной стоял низкий мужчина с закрытым лицом, но без шапки. Он разговаривал с оперативниками, я ничего не мог разобрать. Волосы его были частично седыми; черный верх и штаны болотного, почти черного цвета. Он был очень похож на одного из тех «спецов».
На пропуске, при выходе и входе, сотрудники скидывали свои удостоверения в лоток под крупным окном с зеркальным покрытием, через минуту удостоверения им возвращали все через тот же лоток. Мы проехали на лифте на третий–пятый этаж и затем прошли еще один пролет. Меня доставили в комнату в глубине коридора, в которой был мужчина.
Происходило примерно то же самое, что и при «опросе»: уточняющие вопросы и просьба подписать. За исключением двух моментов — первый лист, который мне положили на стол, гласил, что я свидетель по такому-то делу. Я спросил, где мой адвокат. Ухмыльнувшись, мужчина ответил: «Адвокат? Ты свидетель, тебе не положено. А у тебя он есть? Я могу позвонить. Номер назовешь?». Номеров адвокатов я не знал.
«Так, стул бери и на выход», — это была вторая странность. Мы вышли, я сел посреди коридора лицом в непонятную дверь, в которую зашел этот следователь с распечаткой моих «показаний». Из-за двери слышалось обсуждение моих «показаний». Поняв, что я слышу, следователь выглянул из-за двери. Возможно, дверь была двойной, после этого расслышать я уже ничего не мог. Мы вернулись в кабинет, шесть листов, что он уносил, отдал мне: «На, читай и проверяй», — с усмешкой сказал он мне. Я читал — ну да, все, как в опросе, я пытался докопаться до формулировок, и даже какой-то лист перепечатали, заменив слово «конституционный» на «государственный».
Мне принесли чай с сахаром (две ложки, по моей просьбе). Больше даже отдельные термины оспорить не удавалось — мне рассказали, что от них зависит, в какое СИЗО я попаду, и что лучше мне сотрудничать. Я все подписал, в том числе, что я в курсе, что есть 51 статья Конституции РФ, которая не сработала — воспользуйся я этим правом, сотрудники УФСБ нарушили бы все мои прочие права.
Следователь еще несколько раз выносил листы с моими «свидетельскими показаниями» из комнаты. Стало понятно что у всей этой истории, авторами которой являются сотрудники ФСБ, есть главные редакторы, следящие, чтобы ничего не вышло из общей канвы.
Большую часть времени в УФСБ я провел в маленькой комнате следователя Алексея на втором этаже в начале коридора.
Здание УФСБ. Разговоры с операми
То, что происходило следующие часы в здании УФСБ по СПб и ЛО, я помню отрывками, время условно могу разделить на три части — до 19 часов, с 19 до ~23 часов и далее. Не все события я в состоянии отнести к тому или иному временному промежутку.
До 19 часов было много неформального общения между сотрудниками ФСБ и моего с ними. Обсуждали посадки, Мальцева, Навального, митинги и прочее. Один из людей, проведших много времени в кабинете, был выглядящий, относительно многих, молодо — он был пухловат и ленив. По-моему, он был в первой двойке прибывших в аэропорт и занимался моим смартфоном. По его же словам, он был в «машине со спецами»: «А я же был в той машине, что ты там про жену кричал? Что любишь ее? Серьезно? А почему "кря-кря"?». «Потому что уточка», — я пожал плечами, поняв, что они уже штудируют мой телеграм. У моей супруги на аватарке уточка, а подписана [она] там krya krya.
Там же он рассказывал истории, как раньше он ловил нацистов. В какой-то момент ему звонили, после чего он ходил «вооружаться» — то есть ему надо было где-то быть конвоиром. Вернулся он уже вечером, с небольшим пистолетом в кобуре. Одет он был практично — черная кофта, черные штаны.
Еще он рассказывал, что ЦПЭ (Центру по противодействию экстремизму МВД) заниматься нечем, вот они и за картинки со свастиками и сажают.
Безотносительно его участия в пытках и работы в УФСБ, он оставлял впечатление умного и наиболее технически подкованного человека.
— Ну что, нашли в его технике что-нибудь? — спросил кто-то.
— Как сказать, пока не очень, — ответил ему человек со смартфоном.
На время опознания меня вывели и посадили на стул в коридоре, где мне в том числе приходилось общаться с сотрудниками ФСБ, которые ходили мимо. Когда я рассказывал им свою историю, многие мне сочувствовали, но все были едины в одном — я сяду, и лучше мне «сотрудничать со следствием» независимо от моей причастности к чему-либо. В разговорах с ними и небольших дискуссиях был виден их однобокий взгляд на многие вещи, их «промытость», чувствовалась их инструментность, марионеточность. Отношения между сотрудниками были дружескими; [они] слегка пренебрежительны к званиям ниже, и [чувствовались] скрытность и покорность к званиям выше. Иерархия прощупывалась очень легко, даже не зная их действительных званий.
Здание УФСБ. «Сам генерал»
С какого-то момента начались разговоры о том, что «мы» ждем адвоката. Как окажется впоследствии, мы ждали государственного защитника для меня. Ближе к его приходу мне объяснили, что лучше не дергаться. Мотивировали меня все так же: выбор между СИЗО с туберкулезниками был в их руках. Также на протяжении дня повторялись угрозы поездки в «машине со спецами» в случае, если я не буду подчиняться. Осознавая, что это еще несколько суток без сна в машине с преступниками, которые имеют возможность меняться, не давая мне передышек, я подчинялся. Еще была угроза оставить меня без воды: «А воды там не будет! Сколько человек без воды может?».
О пытках в здании УФСБ разговора почти не было, мои попытки сказать, что пытки — это бесчеловечно, что я подписывал листы, потому что нет выбора, ведь пыток я не хочу больше, резко пресекались: «А тебя пытали? Ты же сам ударился в машине! Понял?». Поняв, что все там заодно, я боялся дальше рассказывать о случившемся ночью насилии. Я был сломан настолько, насколько было возможно.
Заходил некто, которого называли «сам генерал». Худощавый старый мужчина, его одежда напоминала военную форму, но, кажется, была обычным строгим костюмом. Внутри, после проходной, я видел только людей в штатском. «Генерал», насколько помню, тоже интересовался, почему я здесь так долго, кивая в мою сторону. Ему также ответили, что ждут адвоката.
Было очевидно, что «генерал» действительно имел высокий чин и мог согласовывать в том числе мои показания: «Зачем там ХХХ, когда сам генерал пришел?!». Он был неразговорчив, голоса его я не помню, как и смысла его прихода. Он посидел какое-то время в углу между стеной и диваном и удалился.
Через некоторое время вошел мужчина и сел за компьютер. Он почти сразу начал что-то набирать. «Откуда ты узнал о YYY?» — задал вопрос человек за ПК. «Из интернета, на Википедии прочитал», — вяло отвечал я. «Ты что, троллишь? У тебя где-то написано, что сотрудников троллить надо?» — послышалось с дивана.
Сонливость почти не ощущалась мною в тот момент, было чувство, что я в чужом теле, а все происходящее нереально.
Вторую версию опроса распечатали и приказали расписаться, что там в итоге написано — я не знаю. Листов было на удивление немного. После этого один из сотрудников вставил мою флешку, что-то сделал и забрал ее. Мне еще несколько раз сообщили, что все будет хорошо, если я буду сотрудничать.
Популярностью среди оперативных уполномоченных пользовался термин «шляпа» в значении «плохо»: «Сделал шляпу, это шляпа».
Наедине со следователем Алексеем он поведал, что верить обещаниям оперативников можно: «Потому что офицеры ФСБ всегда выполняют обещания! Всегда! Понял?» — это было уже второе «офицеры ФСБ всегда» за сутки. Оно крутилось в голове, часто дополнялось «применяют пытки».
Здание УФСБ. Допрос
Адвокат по назначению не понимает, что происходит
Как я оказался в кабинете следователя, я не помню. Я сидел перед ним за столом. «Сейчас будем оформлять твое задержание, проводить обыск, потом с адвокатом пообщаешься перед допросом».
Пришел госзащитник, понятые, следователь, провел обыск — при мне не было вообще ничего, разумеется. Адвокат заметил, что обыск можно было и не проводить, на что следователь дал комментарий, что он только из отпуска и что происходит, еще не в курсе, а также стал рассказывать историю, как после задержания в ИВС у подозреваемого нашли «травку» и предъявили качеству его обыска претензии.
На вопрос, согласен ли я с задержанием и признанием вины, я ответил отрицательно. «Нет? Точно?» — уточнил следователь. Я подтвердил, что виновным себя не считаю, законов не нарушал, о подготовке и совершения преступлений ничего не знаю. Официально мое задержание произошло 24 января в 23:30, спустя 28 часов с того момента, как у меня забрали смартфон.
«Ну вон, в углу у окна пообщайтесь» — указал место «конфиденциальной встречи без ограничения во времени». К госзащитнику у меня был всего один вопрос: «Что делать?». «Если честно, я не очень понимаю, что тут у вас…» — ответил он.
Я вкратце рассказал ему, что за статью мне хотят повесить, что срок от пяти до 10 лет строгого режима, и какие бумажки я уже подписал, при этом ничего не нарушал. «Ну, понятно, что хотят, но первый раз будет условный срок…» — услышав это, я понял, что госзащитник не понимает, где он находится и что происходит. Пришлось его перебить: «По 205-й (статья 205 УК, "Террористистический акт") нет условного!». Мое и без того нулевое доверие к обитателям этого здания распространилось и на госзащитника. Про пытки я ему не сказал, потеряв всякую надежду на помощь. Госзащитник рассказывал, что следствие со всем разберется и надо с ними сотрудничать.
«Ну что, закончили?» — спросил следователь, открывая кабинет. Мы прошли внутрь. Госзащитник спросил, в какое СИЗО меня отправят. «Ну, сначала в ИВС, а завтра после суда — либо в СИЗО-3, СИЗО-4 или Кресты-2. Там от разного зависит, от заполненности, посмотрим, куда».
— Ну что, сотрудничать будем? — спросил следователь.
— Будем, — ответил я
— Вину признаешь?
— Признаю, — лишенный выбора и надежды, ответил я.
— Ну, тогда на основе опроса составлю…
Опять были вопросы, он нес откровенный бред. Следователя интересовали подробности моих «историй». Как и при заполнении опроса, вопросов-проверок по выученным в машине темам не было. Госзащитник просил «оставить место для досудебного», не задавать много вопросов.
«Хм, и вправду, по 205-й нет условного срока! Первая такая статья в моей практике», — проговорил госзащитник. Он сидел на диване и смотрел в смартфон. За стол он вернулся, когда «допрос» был дописан следователем и надо было его подписать. Я пробегал глазами, подписывал и отдавал адвокату листы.
После допроса я просил адвоката связаться с моей женой и сообщить ей, что произошло и где я. «Ну ладно, но если следствие узнает, то это может разорвать досудебное, если это повлияет на следствие», — ответил он.
Изолятор временного содержания
«Спал ли я, я не понял»
В ИВС меня конвоировали пешком. Во время осмотра пришел доктор, он стоял в паре метров от меня и ко мне не подходил. Спросил про подбородок, я сказал, что ударился.
— А что за пятна? — продолжил он.
Я посмотрел на оперативников, они — на меня.
— Не знаю… — ответил я.
— Болят?
— Нет…
Дальше был следующий вопрос, в это время оперативники достали справку из больницы и вручили доктору.
— Что это? — спросил он.
— Ну, что он здоров, — пояснили ему. — 24 числа освидетельствовали.
Кто-то похихикал, что 24 января в 00:30, мол, было недавно (полагаю, был первый час ночи 25 января), хотя на самом деле прошли сутки.
В камере было темно. Сокамерник спросил, «в первый раз или во второй». Он представился, но имени я не помню. На вопрос, за что он здесь, он назвал статью «сто… пять», точно я не помню. «Порезал. Ножом», — пояснил он. Я лег и закрыл глаза.
Суд. «Это не публичный дом». СИЗО
Меня доставили в суд. Часть лиц я уже видел; также все, кто меня конвоировал, были мне знакомы. В авто оба раза (в суд и из суда в СИЗО) со мной пытались неформально общаться на отвлеченные темы. Я все еще был подавлен и почти не говорил — говорили оперативники. Какое-то время мы сидели у зала, затем меня поместили в клетку, и суд начался.
«…Во время допроса подозрения следствия признал… сдерживающих связей нет… имеет доход… подкуп свидетелей… заключение под стражу…» — тараторил следователь.
Судья спросила, согласен ли я со следствием. Я ответил, что не знаю, что сказать. «На усмотрение суда оставляете?» — спросила она. «Да», — ответил я. Адвокат повторил: «На усмотрение суда».
Госзащитник через несколько минут подошел и сказал: «Ну, я пошел», — после чего покинул зал.
Уходя, судья сказал, что это на 40 минут. В какой-то момент я прилег на лавку в клетке. Следователь подошел и сказал, что это не публичный дом и лежать мне тут нельзя.
Зачитав постановление, судья ушла в комнату и вернулась в штатском. «Вы, если на рапорт ссылаетесь, то должны его представить суду!». На что сотрудники УФСБ ответили, что «всегда не надо было приносить и всегда все было норм». В постановлении написано, что суд изучил материалы дела, среди них был рапорт старшего УФСБ РФ об обнаружении признаков преступления.
В СИЗО-3 сотрудники мне приказали разуться-одеться до прихода врача. «Ну, внешне только лицо», — сообщили врачу сотрудники СИЗО. Я все так же сказал, что ударился. Было несколько диагностических вопросов, где я сказал, что у меня псориаз. Сотрудники ушли, и я чего-то ждал. Пришел врач и снова задавал какие-то вопросы, сказал, что могу к нему обращаться. Про пытки я ему ничего не сказал, понимая, что сотрудники все еще в соседней комнате — тем более, [они] могут быть в сговоре с СИЗО.
